На четвертом менте терпеливый Елдынбаев сломался. Этот мент шлялся с дубиной по улице и от однообразия, похоже, совсем озверел. Он уже издалека заметил Самата с мешками, для ускорения пошел навстречу.
Подошел и говорит по-хамски:
— Стоп, узкоглазый. Какого черта по столице нашей Родины шаришь? Наркокурьер? Отвечай живо.
— Никак нет, — отвечает Елдынбаев, которому обидно за напраслину. — Не наркокурьер. Житель России, прописан в городе Волжском.
— Мешки, стало быть, оставляешь, и чтоб я тебя здесь больше не видел, — говорит мент. — Понял?
— Вещички-то хоть забрать можно? — спрашивает Елдынбаев, которому страсть как не хочется накалять межнациональную обстановку. — Бельишко, носочки, портяночки.
— Это забирай, — разрешает мент.
Елдынбаев со своими носочками потрюхал дальше, а у этого мента вдруг заработала рация, и он начал общаться с другим ментом, и Елдынбаев, обладающий отменным слухом и хорошими логическими способностями, понял вдруг, что разговаривают о нём, что рыбка жирна и вкусна, что арбузы — сахар, что все эти проверки на динамит подстроены и что менты пасут его, передавая друг другу, и тогда он, ни грамма, заметьте, не выпивший, сломался.
Он вернулся и загнул менту такие салазки, что тот офонарел. А что вы хотите — Самат был в свое время чемпионом СССР по самбо и не растратил еще борцовских навыков.
После этого Елдынбаев подхватил свои мешки и пошел себе, но пройти сумел лишь сотню метров. У троллейбусной остановки, с которой он намеревался добраться до пионерской организации, его взяли.
Дальше не шибко интересно, дальше пришлось сидеть в закутке. Четвертый мент, на котором Самат сломался, сидел рядом с клеткой и злобствовал. Не мог простить салазки. Поначалу он живописал, какие пытки ожидают террориста Елдынбаева, наводнившего Москву взрывчаткой и наркотой. Потом, по звериному чутко определив, что Елдынбаев голоден, сгонял за шашлыком и начал жрать его, чавкая, причмокивая, распространяя запах жареного мяса с репчатым луком. Изверг, мучитель.
Дежурный между тем тарахтел и тарахтел по телефону, записывая порой что-то на бумажке.
Пришел начальник, капитан. Осведомился, что за тунгус сидит в гадюшнике. Заметьте, прямо при Елдынбаеве назвал Елдынбаева тунгусом. Самат понял — это не защитник. И ошибся.
Дежурный подал начальнику паспорт Елдынбаева и бумажку.
Капитан изучил и то, и другое, потом спрашивает:
— Елдынбаев Самат Бекенович? Начальник котельной?
— Так точно, — отвечает Елдынбаев, чувствуя, что скоро выйдет. Примета такая — как только менты узнают, что он начальник котельной, сразу добреют, проникаются и отпускают.
— Характеризуетесь положительно, — говорит капитан. — Почему тут?
И глядит на подчиненных.
В ответ все молчат. А что скажешь? Что менту салазки загнул? Молодому, здоровому, в два раза младше тунгуса и на голову выше его. Так за это можно нахлобучку получить. Наш мент лучший в мире и ему так просто салазки не загнешь.
И тут этот четвертый мент вякает:
— Проверка, товарищ капитан. Личность подозрительная, к тому же с габаритным бюстом. Вот и взяли.
И раскрывает мешок с Лениным.
— А, с этим бюстом, — говорит капитан. — С этим не возбраняется. За бдительность хвалю.
Вслед за чем распоряжается отпустить Елдынбаева.
Вот и всё.
Глава 19. Чуют, прохиндеи, кого везут
Между братьями решено было, что Кирилл субботу и воскресенье ночует у Веньки. Так оно удобнее во всех отношениях, да и Курепову, если что, если вдруг отбой, легче их найти, тем более что мобильник всегда при Веньке.
В первом уже часу, распрощавшись со старшими, они, болтая, спустились к машине, сели, после чего Кирилл спросил:
— Ты чего, пьяный поведешь?
— А чо? — сказал Венька. — У меня номера знаешь какие?
— Пацан ты, — заявил Кирилл и хихикнул. — Слушай, а этот Самат — тот еще жук.
— Ага, — сказал Венька и дал по газам.
В эти десять минут, что Венька мчал по ночным перекресткам, взявшему шефство над Рапохиными Гыге пришлось изрядно потрудиться. Он предотвратил пару столкновений и раза четыре доворачивал колеса, чтобы стремительно мчащаяся машина вписалась в поворот. Он заставлял ментов закрывать глаза на превышение скорости и вольности с проездом на красный свет. А Венька, у которого всё получалось ладно и лихо, как бы само собой, чувствовал себя матёрым профи. Вот оно — это слияние с машиной, о котором можно только мечтать, вот она — эта предельная скупость движений, когда тяжеленный кусок металла и пластмассы повинуется шевелению мизинца. Казалось бы, еще чуть-чуть и можно бросить руль и управлять автомобилем мысленно. И он будет безукоризненно повиноваться.
Знал бы Венька, чего он избежал в эти десять минут, радости бы у него здорово поубавилось.
Но вот они въехали во двор, остановились на стоянке.
Только тогда молчавший всю дорогу Кирилл сказал:
— Странно, что мы сюда доехали. По идее нам бы уже полагалось быть там.
И показал глазами на небо.
— Я знал, что тебе понравится, — сказал Венька…
В субботу, совершив необходимые покупки, они пообедали в ресторане с пивом. На предъявленные при расчете пластиковые карточки молодой хлыщеватый официант среагировал презрительно — что вы мне, мол, тут фигню какую-то суете. Деньги давай. По тысяче с носа.
Впрочем, тут же за его спиной возник верзила в белом костюме с белой бабочкой. Оттеснив хлыща, начал извиняться и благодарить. Дескать, кадр еще неопытный, с символами власти незнаком, просим нас извинить, премного благодарны, что посетили наше заведение, заходите еще.
— Хана пареньку, — сказал Венька, когда они вышли из ресторана.
Кирилл вынул из кармана пластиковую карточку, повертел в пальцах и заметил:
— Вроде бы, и правда фигня на постном масле, а силы в ней. Символ власти — гляди ж ты.
— Привыкаешь? — спросил Венька. — Нравится?
— Нравится, — ответил Кирилл…
И вот настал этот понедельник.
В девять, когда они прикатили в Резиденцию, ничего еще не было известно, но Курепов был спокоен. Предупредил, что уже к десяти надо быть в Белом Доме. Никто ни о чем не знает, никто ни о чем не догадывается, старое правительство собирается провести заседание по поводу дальнейшего углубления и расширения реформ. Куда еще шире углублять-то? И так урылись по самую маковку.
В Резиденции уже были Аксельрод, Хлебников, еще семнадцать уверенных в себе, одетых в светлые, с иголочки, костюмы молодых людей. Чем-то они были неуловимо схожи. Что-то их сближало, сбивало в крепкую дружную стаю. Такую стаю не расчленишь, не перебьешь по одному.
А мы? — подумал Венька. Мы вольемся? Нас вычленишь, перебьешь?
Он посмотрел на Кирилла. Тот немедленно повернул голову, ответил беспокойным взглядом. Волнуется братишка, нервничает, нету в нем пока никакой уверенности.
Надо. Надо вливаться, вклиниваться, вжиматься в эту стаю, подумал Венька. Пусть мы другие, пусть мы сделаны из другого теста. Значит, нужно переделаться, мимикрировать, выучиться по ходу дела, чтобы стать такими же.
В моде нынче стая. Значит, будем жить по моде.
«Вот, вот, вот, — с удовлетворением сказал Покровитель, возникнув из своего сиятельного небытия. Давненько же его не было. — Надобно влиться. И без выпендрежа. А то знаю я таких: то не этак, да это не так. Что команда будет делать — всё правильно. Курепова слушать безоговорочно».
Все стояли в вестибюле этаким хаотичным кругом, готовые в любую секунду устремиться на выход к поданным машинам. Машин пока не было, поэтому молодняк этот, без пяти минут правительство, изощрялся в остроумии. То один что-нибудь выдаст, то другой, остальные посмеивались.
Кроме них в вестибюле никого не было, однако же всем было ясно: местные службы всеми своими «глазами» наблюдают за происходящим — событие-то незаурядное, почти как запуск первого спутника. Команда, считай, набрана духовными отцами Резиденции.
Но вот ко входу подкатили десять сверкающих лаком черных «БМВ». Курепов дал знак садиться.
В передней и задней машинах находились ребята из охраны — бывшие Венькины соратники. Все они были невозмутимы и безучастны, никто из них не позволил себе приветственного жеста, хотя сидели там Гаврилов, Арсеньев, Кизилов — те, с кем Веньке приходилось общаться больше всего.
Венька с Кириллом уселись на заднее сиденье предпоследней машины. И тут за рулем имел место равнодушный ко всему робот — шоферюга Пяткин.
— Слышь, Пяткин, — сказал Венька, озоруя. — Ты что, Муму проглотил?
— Вы мне? — спросил Пяткин, не поворачиваясь. — Простите, Вениамин Олегович, я на работе.
Вот и всё. Уже дистанция.
Подошел Курепов, сел рядом с Пяткиным.
Машины тут же тронулись.
— Что, братцы? — обернувшись, сказал Курепов. — Есть мандраж?
— Есть маленько, — ответил Кирилл.
— Это хорошо, — сказал Курепов. — Значит, дело стоящее. При дохлом деле мандраж не наблюдается. Верно, Пяткин?
— Вам виднее, Леонид Петрович, — дипломатично ответил Пяткин.
— Чуют, прохиндеи, кого везут, — Курепов хохотнул.
Колонна машин выехала за ворота и, набирая скорость, помчалась к Белому Дому.
Глава 20. Смилуйтесь, ваше высочество
В десять на экранах появился Президент с телеобращением, а немногим ранее действующему Премьеру был вручен Указ о реформировании кабинета.
Премьер стал бледен и жалок, голосок его задрожал. Но когда он увидел фамилию преемника, то вообще лишился дара речи. Это было, как удар пивной кружкой по…, короче, ниже пояса. Это было чистой воды оскорбление, пренебрежение, наплевательство. Опыту, знаниям, авторитету предпочесть какого-то задрипанного депутатишку без роду, без племени, какого-то куренка, который любит покукарекать на митингах.
Это было такое унижение! И ведь ни словом, ни полсловом. В субботу еще в Барвихе-то раздавили на пару по бутылке «Абсолюта», клялись в дружбе, целовались, как пидоры, рыдали над несчастной судьбой страны. Жалко её было, горемычную, в пропасть ведь катилась, чёрт её дери, и не было у неё ни одного шанса. Ни единого. Вот уже скоро, годочка через два, через три можно будет собирать манатки, чтобы не ухнуть в бездну вместе с этой родиной-уродиной. Не узнать её уже, смерть не красит.