Эти беды можно назвать явными, однако были беды и неявные, невидимые миру. Рапохины вместе со всей Россией неуклонно и быстро нищали. И становились всё более зависимыми от сильных мира сего. А поскольку старый задор, старая гордость еще гуляли в жилах, терпели страшные унижения.
Новый директор, например, молодой и наглый, назначенный совсем недавно, как-то заставил старшего Рапохина поднести стул юному представителю налоговой инспекции и потом таскать из канцелярии в актовый зал папки с документами. На возмещенное заявление Рапохина, что он не пацан какой-нибудь, чтобы таскать бумажки, директор нахально ответил, что пусть он, Рапохин, свою гордость засунет в одно место.
И Олег Васильевич утёрся. А куда денешься?
Людмилу Ильиничну новая метла хотела сократить, не нужно, мол, нынче это рукоделие, нету денег на содержание. Еле отвоевала — с подключением общественности.
Веньку директор не тронул, но намекнул, что как только сверху спустится план по сокращению — он первый кандидат.
То есть, сразу трое из одной семьи пострадали от одного молодого наглеца, а кроме него сколько еще было наглецов, имеющих власть, с которыми приходилось сталкиваться в жизни. И не счесть.
Зарплаты в доме культуры были плёвенькие, да и те под корень косила могучая инфляция. Не раз уже к Веньке подруливали «качки», предлагали денежное «дело», заквашенное на могучих бицепсах и умении дать в морду, однако Рапохин старший категорически запретил связываться с этой шпаной.
Пока держался на плаву Кирилл, но и ему всё труднее было тянуть еще троих. Ведь самому надлежало выглядеть классно, то есть достаточно часто приходилось менять гардероб, а это было очень накладно.
И тут произошло весьма заурядное событие, которое вскоре в корне изменило ситуацию.
Глава 2. Лежачего не бьют
Было начало одиннадцатого. Жара уже отпустила, но народу на улице было мало — побаивались гулять вечером.
У дежурного магазина, который работал круглосуточно, крутились трое парней. К тротуару был припаркован черный «Фольксваген». Парни выглядывали кого-то сквозь ярко освещенную витрину, коротко переговаривались.
Увидели Веньку, зашушукались. Шныри мелкотравчатые. Замахнешься — в штаны наложат. Этих Вентка никогда в расчет не брал. Вот и сейчас шел себе и шел, дыша спокойно и размеренно, чтобы перед сном хорошенечко провентилировать легкие.
Троица осталась позади.
Потом там, за спиной, что-то случилось. Мягко хлопнула евродверь, спустя секунду раздался тупой удар, кто-то приглушенно вякнул, вновь удар — с треском, не иначе как в нос, крик боли и целая серия ударов.
Венька обернулся. Троица молотила хорошо одетого парня, который наверняка только что вышел из магазина. Тот пытался обороняться, но куда там. Лицо его было в крови, белая рубашка на груди также залита кровью, на тротуаре валялся пластиковый мешок в окружении свертков, пакетов и пакетиков.
В два счета Венька оказался рядом. Для него, ежедневно проводящего в спортзале по нескольку часов, обязательно работающего в паре с тренированным соперником, раскидать трех подонков было секундным делом.
Затопали ботинки, с двух сторон набегали еще шестеро. Эти, поди, были на стрёме, на случай, если вдруг жертве удастся вырваться.
Парень стоял, пошатываясь, утирался, хлюпал расквашенным носом. Был он высок, светловолос, по возрасту где-то ровесник Кирилла.
— Не встревай, — сказал ему Венька, ударом ноги укладывая начавшего было вставать подонка. — Уйди лучше в магазин.
— Вызову милицию, — шепелявя, предложил парень. Ему здорово засветили по зубам, верхняя губа надулась, оттопырилась.
— Давай, — сказал Венька.
Он уже выбрал первого, которого вырубит, и парень этот, тянущий резину, ему мешал. Другой бы давно уже слинял, а этот нагнулся за своим мешком, подумал — брать, не брать, решил не брать, вновь разогнулся. Пошел наконец-то к евро-двери. Скрылся за нею и тут же прилип к стеклу.
Смотри, если нравится.
Шестеро налетели, как вихрь, и пошла крутиться дьявольская мельница. Дело осложнялось тем, что у двоих были ножи, и один из них был весьма ловок. Никак не удавалось его достать, уворачивался, сволочь, отскакивал, а потом норовил забежать со спины.
Работа, в общем-то, была привычная, только в отличие от тренировочного боя Венька себя не сдерживал. Уж бил, так бил в полную силу. Уж если выворачивал руку, так с хрустом, не щадя, чтобы больше не лез.
Этот паршивец с ножом всё-таки улучил момент, располосовал сзади любимую фирменную майку и задел мясо. Да вот еще один крокодил угодил сдуру ногой, обутой в немытую резиновую кроссовку, точно в челюсть. Удар оказался крепок, так что перед глазами всё поплыло, вслед за чем крокодил был немедленно и сурово наказан.
Но вот, наконец, остался этот верткий гад с ножом, второй с ножом был уложен ударом в пах и до сих пор катался и выл на асфальте, скрючившись в три погибели.
Несколько отвлекающих финтов, и верткий попался на приём. Венька не стал щадить гада.
Нож, звякнув, упал на асфальт, потом на него кулем повалилось безвольное тело. Очнуться ему предстояло инвалидом.
Всё происшедшее не заняло и двух минут.
Тотчас, прижимая к носу намоченный в воде платок, из магазина вышел избитый парень.
Один из подонков застонал, приподнял голову, посмотрел мутным взглядом.
Парень ударил его ботинком в ухо, сказав при этом:
— Н-на, паскудина.
Подонок отрубился.
— Эй, — произнес Венька. — Лежачего не бьют.
— Да ладно, — сказал парень. — Пошли довезу.
Он быстренько собрал в мешок свертки и пакеты, махнул кому-то, скрывающемуся в сверкающих недрах магазина, и сел в «Фольксваген». Венька, пожав плечами, устроился рядом.
Собственно, ехать тут было с километр, не больше. Раньше-то на гоночном велике да по пустым улицам — минута, и ты у собственного подъезда. Хороший был велик.
— Куда тебе? — спросил парень, поместив мешок на заднее сиденье.
Венька показал куда.
— Всегда здесь ходишь? — парень так рванул с места, что Веньку вжало в сиденье.
— Всегда.
Парень пошмыгал носом, убедился, что с оным всё в порядке, и выбросил окровавленный платок в окно.
Не больно-то он был аккуратный.
— Не боишься, что завтра встретят? — спросил парень.
— Не боюсь, — ответил Венька. — Но дорогу сменю. В борьбе не тот победитель, кто кулаками шустрее машет, а кто не доводит дело до кулаков.
— А ты философ, — сказал парень с одобрением. — В джунглях точно так же. Куда дальше?
Они как раз выехали на перекресток.
Венька показал и спросил:
— Что это они на тебя так взъелись?
— Политика, брат, — ответил парень. — Я вообще-то депутат. Думаю, всё дело в этом. Припугнуть хотят.
— Ты их знаешь?
— Впервые вижу.
— Зачем припугнуть?
— А вот этого они сказать не успели — появился ты.
— Вот здесь тормозни, — произнес Венька и как только автомобиль остановился, открыл дверь.
— Постой-ка, — сказал парень, после чего взял с заднего сиденья дипломат, вынул оттуда кожаный кошелек, а из кошелька — две стодолларовые бумажки.
Венька отметил, что подобных купюр там солидная пачка.
— На майку, — парень протянул ему деньги.
Отказываться было глупо.
— Свой адресок черкни, — парень сунул записную книжку и роллер.
Венька записал.
— Допиши ФИО, — потребовал парень, и как только Венька дописал, спрятал книжку в дипломат со словами: — Авось еще доведется встретиться.
Венька захлопнул дверь и сказал:
— Один больше не катайся. А то дипломат конфискуют.
Парень заржал и дал по газам.
Глава 3. Совещание в Барвихе
Земным ассистентом Гыги был Петр Аркадьевич Максимчик — руководитель администрации Президента. Максимчика Гыга вел сызмальства, когда тот был еще пухлым кудрявым карапузом. Уже тогда Гыга завладел ключиком к его душе, причем завладел до такой степени, что порой подменял оную, диктуя мальчику, что нужно делать. А поскольку Гыга был хитер и осторожен, никто этого не замечал. Петю никогда не видели беснующимся или жутко кровожадным. Нет, он был тих, сер, ровен, не по годам рассудителен.
Таким он был и сейчас, в тридцать четыре года — тихим, серым, ровным, рассудительным. Среднего роста, среднего телосложения, с худощавым лицом, редкими каштановыми волосами, прячущий глаза, говорящий негромко. Серый кардинал Максимчик.
Президент слушался его безропотно. Да и то: сколько раз незаметный Максимчик вызволял шефа из лужи, в которую тот, стойко верящий своим подчиненным, с размаху садился, не подозревая о том, что лужа сия — дело рук любимых подчиненных.
Направляемые Максимчиком, все начинали бегать, хлопотать, разъяснять, глядишь — и обошлось.
Потом уже до Президента доходило, какого ляпсуса удалось избежать. Нет, нет, кому-кому, а Максимчику он верил, как самому себе. Даже больше, чем самому себе, поскольку себе он частенько не верил.
Максимчик и работу наладит, и транш поделит так, что никому не обидно: президент есть президент, ему 50 %, прочим — в зависимости от личной преданности, но не более 5 %, — и выборы губернаторов проведет, как надо, и прочее, и прочее, вплоть до того, что проследит за сегодняшним меню шефа, за его лечебными процедурами, за служебной нагрузкой, чтобы не была во вред здоровью.
Спрашивается: как такому человеку не верить?
Но что-то было не то в государстве, как-то не так, всё валилось куда-то в тартарары, в хаос, в ропот, а вот ропота-то и не хотелось. Хотелось респекта, но не такого, какой проявил некий губернатор, лизнув на церемонии награждения сиденье шефа до самой печенки, а настоящего, искреннего, хотелось добрых анекдотов о себе, песен, чтобы не было вокруг этого угрюмого, наполненного затаенным бормотанием молчания. Ей-богу, просто какое-то болото окружало. Застойное.
И Президент призвал к себе в Барвиху Максимчика и имел с ним беседу.
Была, кстати, глухая ночь, над тихой Барвихой, сгибая деревья и шумя листвой, гуляли вихри, сверкали молнии, и вот-вот на иссушенную землю должен был хлынуть освежающий ливень.