Эта мысль не дает мне покоя и в конце концов, подвигает на выяснение отношений.
— Ратмир, — говорю я, глядя в сторону. — Если я спрошу тебя об одной вещи, прямо, в лоб, ты сможешь обойтись без всей этой вашей… фантоматики?
— А я тебе никогда не лгу, — пожимает он борцовскими плечами, и очи его светятся наивной бесхитростностью.
— Ну-ну, — ухмыляюсь я. — Помнишь байку про Наполеона и Талейрана? Я-де никогда не смогу вас обмануть, ваше императорское величество, кроме тех случаев, когда захочу это сделать…
— А ты не создавай безвыходных положений… Так что вас волнует, мсье Наполеон?
— Мне кажется, все, что вы со мной вытворяете, сильно смахивает на модификацию личности.
— Конечно, смахивает. И что же?
— А то, что меня интересует, кого вы хотите вернуть моей жене и сыну. Меня, историка Сорохтина, или «торпеду» с его паспортными данными?
— Разумеется, тебя. А что такое «торпеда»?
— Гангстер-телохранитель. Американский сленг… Ну посуди сам. Сейчас в меня до рефлекторного уровня вколачивается простейшее правило поведения: видишь морду — дай в морду. Разумеется, и в нашем любопытном времени оно способно сослужить добрую службу, но… это уже не мое.
— Так ведь на то ты и человек, Славик, чтобы различать, где морда, а где лик!
— Видишь ли, Ратмир, я живу в эпоху, когда морд вокруг гораздо больше. Очевидно, ты и понятия не имеешь о ситуациях, когда, самый благородный лик внезапно и против воли его носителя преображается в свиное рыло.
— Конечно, не имею. Да и возможно ли такое? — изумляется он.
— Вполне. Каждым утром я еду на работу в трамвае. А поскольку этот трамвай единственный, которым все те тысячи работяг, что здесь ночуют, могут выбраться из моего спального микрорайона до начала смены, то после пяти минут стояния друг у друга на ногах и головах салон обращается в зверинец… Вечером эти же самые тысячи пытаются купить на свои кровные талоны опять-таки единственную на целый гастроном палку колбасы. Как ты понимаешь, одухотворенности это ничьему лицу не прибавит. И я боюсь, что после ваших штучек с гипнокамерой не смогу вписаться в родную социалистическую реальность.
— Допустим, рефлекс на морду никто тебе ни в какой гипнокамере не прививает.
— А как я могу быть уверен, что вы не подсунете мне какую-нибудь особенно садистскую дискету?
— Тебе мало моего честного слова?! — заводится наконец Ратмир.
Он возмущен моим недоверием. Он машет на меня ручищами и орет — доброй половины слов я попросту не понимаю. Скоро мне надоедает его слушать, и я делаю поползновение смыться.
— Погоди, — говорит он уже спокойнее. — Ты что же, думаешь, будто ты у нас первый такой? Вот, смотри! — он выдирает из кармана тонкую металлическую пластинку пульта, местный эквивалент волшебной палочки, при помощи которого можно в определенном смысле творить чудеса. На чистой белой стене распахивается сиреневый экран. По нему с бешеной скоростью несутся столбцы букв и цифр. Изо всех сил напрягаюсь, но ничего не успеваю разобрать. Мельтешение внезапно обрывается, и вместо него на экран начинают выскакивать цветные и объемные стоп-кадры. — Резидент Маугли, тридцати лет от роду, автослесарь. Мастер спорта по вольной борьбе. Честно отработал свои полтора года в числе первых императорских телохранителей, пока по неосторожности не напоролся на ловушку с отравленным копьем. Он и сейчас автослесарь в одном из московских кооперативов. Будь у тебя машина и живи ты в столице — наверняка бы встретились. Самое полезное, что он вынес из своего приключения — так это полную неуязвимость для рэкетиров… Резидент Ассегай, лейтенант Советской Армии. До сих пор гоняет новобранцев по плацу в одном из военных училищ, только сейчас, по моим сведениям, уже капитан. Через восемь месяцев лично отбил атаку дикарей на Эйолияме, уберег императора, а сам пал смертью храбрых… Если тебя беспокоит еще и генетика, так упомянутый Ассегай спустя два года после возвращения женился, получил квартиру и обзавелся двумя пацанами. Вот это он, это его жена, а это его «Нива». Резидент Дракон, председатель поселкового совета, тридцать три года… Еще мало? Все эти люди сделали свое дело, вернулись и спокойно, без проблем, живут, работают. И ни один из них не расстался с накопленным багажом!
— Ратмир, — говорю примирительно. — Я тоже хочу такой пульт.
— Дулю тебе! — рявкает он по инерции.
Несколько минут мы молчим. Взгляды наши блуждают по комнате, не пересекаясь.
— Пульт ему, — наконец отверзает он уста. — Кто имеет информацию — тот владеет миром. Так, что ли?
— Я же историк. Какой-никакой, а ученый. Лишить меня книг и архивов — все равно что перекрыть кислород… Да и не хлебом единым, душа долгими вечерами зрелищ просит.
— Хорошо, подумаю, — говорит он.
Мне тоже есть над чем подумать. Например, почему для целей своего эксперимента они дергают именно нас. Это еще предстоит выяснить. Надеюсь, снова надеюсь, что предстоит…
Честно говоря, спектакль с документами и стоп-кадрами меня не убедил. Ратмир и должен был орать и потрясать лапами над моей головой. Потому что этого требует эксперимент. Им нужно заполучить меня любой ценой, чтобы за каким-то хреном зашвырнуть в минус двадцать пятый век. Цель оправдывает средства. А документы можно подделать.
После гипнопедии следуют семинары по только что вдутому в мозги предмету. Цель — проверить закрепление и осознание материала. И потом, иногда возникают вопросы, базой знаний не раскрытые. Кроме «мастера», как принято величать руководителя занятия, обычно присутствую один я. Реже — еще несколько человек. Судя по болезненной — на фоне повсеместно загорелых рож — бледности, мои современники. Между собой практически не общаемся. Диалоги только по делу. Хотя в пылу полемики отчужденность как-то стирается, но семинар заканчивается, и мы, прохладно простившись, расходимся каждый в свою сторону. Ни имен, ни иных паспортных данных друг друга не ведаем. Обращение совершенно условное, как в зоне по кликухам. Впрочем, с обязательным присовокуплением «коллега». Коллега Гофмаршал, коллега Авгур, коллега Змиулан. Последний — это я. Никакого сокровенного смысла в свой псевдоним я не вкладывал. Ну разве что незначительную долю пижонства. Когда встал об этом вопрос, я назвал Ратмиру наобум первое, что всплыло в голове. Он последовательно отверг несколько моих предложений, ибо уже существовали резиденты с такими кличками. А вот Змиулана у них покуда не было. Так я стал змеиным царем из старославянских мифов. Вячеславом же Ивановичем, наипаче Славиком я остаюсь только для самых близких здесь — Ратмира и Нунки…
Глава одиннадцатая
Да, я связан по рукам и ногам необходимостью защищать императора. Хотя никто еще в моем присутствии не посягнул на его драгоценную жизнь. Если, разумеется, не принимать во внимание странную выходку Элмайенруда во время Воплощения.
И все же я придумал, как увеличить себе количество степеней свободы.
Была казнь. Присутствовали император и весь двор. Казнили разбойника, и казнили страшно. Приводилась в исполнение отвратительная процедура медленного раздавливания. Приговоренного распинали на земле между кольями и неторопливо, на протяжении примерно получаса, накатывали на него тяжкую каменную болванку, на манер асфальтового катка. Начиная с ног. Обреченный вопил до срыва голосовых связок первые десять минут. Молил о пощаде, изрыгал проклятия, сулил награбленные сокровища из всех потаенных мест. Когда каток доходил до таза, крик достигал апогея и обрывался. Дальше из глотки вместе с кровью выхлестывал один лишь хрип…
Полуголые зверовидные палачи уже отскребли от брусчатки останки первой жертвы. Из деревянной клетки на происходящее тупо взирал следующий по очереди душегуб. Типичный зигган — невысокий, светлый шатен, со скошенными книзу внешними уголками глаз. Что его отличало от членов свиты императора — так это нагота, грязь и неряшливая татуировка где ни попадя. От палачей же он был практически неотличим.
Я вмешался. Подавил тошноту и потребовал:
— Пусть Солнцеликий отдаст мне этих людей.
— Какую казнь придумал для них ниллган? — усмехаясь осведомился верховный жрец Дзеолл-Гуадз.
Я не удостоил его ответом. Придав своему взгляду твердости, нагло вперился в скучавшего императора. Ждал решения.
— Пусть будет так, — лениво махнул тот царственной дланью. — Сегодня мой слух утомлен производимым шумом. В подземелье их…
Палачи, низко приседая в знак покорности, суковатыми палками шуганули пятерых разбойников из клетки. Гортанными окриками, как скот, погнали к разверстой пасти лабиринта.
— Что ты задумал? — спросил Луолруйгюнр.
Император изнемогал от зевоты. Эту ночь он провел в играх с тремя наложницами сразу, что хотя бы на время отринуло от него мысли о вургре. Я же, как лицо особо приближенное, принужден был стоять в изголовье с факелом и мечом. Вящей пытки нельзя и выдумать. Я тоже хотел спать. Вдобавок, у меня ныло в паху — пожалуй, впервые со школьных времен возмужания… А теперь еще и позывало на рвоту.
— Пусть император последует за мной, — сказал я, морщась. Уловил суетливое колебание в стане жрецов, гадателей и юруйагов. — Один.
Разбойники сгрудились возле сырой каменной стены подземелья, куда их согнали палачи. Молча стояли плечом к плечу, не отойдя еще от предсмертного ужаса. Я ткнул факелом в бородатую рожу ближнего. Тот встрепенулся, часто заморгал. Потом вдруг растопырил клешнястые пятерни и, словно во сне, пошел на нас. Император попятился. Стиснув зубы, я свалил злодея себе под ноги коротким ударом под дых. Пнул по разрисованным ребрам. Перешагнул через него и, не разворачиваясь, вмазал другому, третьему… Они очнулись. Готовы были воспринимать обращенную к ним речь.
— Вы, шакальи ублюдки, паучья кровь, — сказал я противным голосом. — Еще немного, и каждый из вас обратился бы в размазню из говна и крови.
— Это так, — пробухтел первый, выжидательно сверля меня серыми глазками-огоньками.