о приказу Потемкина к приезду ее величества.
Одни служилые — солдаты да матросы — оставались на своих местах. Тож волновались, но не подавали виду. Впрочем, знали: им по долгу службы предстоит непременно лицезреть государыню, возглашать ей славу, устраивать маневр и палить из пушек — это само собою.
Более всего волновались начальники, ибо им держать ответ за все и про все. Светлейший князь в свое время изрядно пошерстил их, и они более всего опасались его единственного зрячего глаза, который, однако, все видел и во все проницал.
Корабли на рейде и на стапелях адмиралтейских блистали порядком, равно и их экипажи. Им всем была выдана новая амуниция, сиречь одежда, со всеми принадлежностями к ней, то бишь с кивером, ранцем, подсумком и сумою, перевязью, а офицерам — палаши и кортики, опять же пистолеты.
Образцы были представлены на усмотрение и одобрение светлейшего. Он кое-что одобрил, а все лишнее приказал выкинуть, дабы ничего не стесняло воина — в чинах ли он или без оных. Любил повторять свою, однажды высказанную заповедь: наряд солдатский должен быть таков — встал и готов!
Путевой дворец ее величества был воздвигнут на берегу Днепра. Наказ Потемкина был исполнен безупречно: все в нем соответствовало вкусам императрицы. Из Москвы везли хрустальные люстры и зеркала, мраморные камины и канапе красного сафьяна, ковры и ломберные столики, гардины из зеленой тафты с шелковыми кистями с золочеными ножками… Словом, все то, что в здешних девственных краях напрочь отсутствовало, и исполнителей сих художеств быть не могло. Стены были обиты парчой и голубой такой.
— Не могу не отдать должное вашей распорядительности, — обратился Иосиф к Потемкину. — Вы, князь, в некотором роде волшебник. Столь чудным образом оживить эти пустынные края, поставить город со всеми к нему прилежащими службами за каких-то шесть-семь лет, когда обычно города слагаются веками, это ли не волшебство?!
Потемкин любил похвалы, особенно из высоких уст, да и кто их не любит! Он поклонился, улыбка раздвинула его уста, засветился и зрячий глаз.
— Я польщен вашей похвалой, ваше императорское величество, но мои успехи вдохновлены в первую очередь моей государыней и ее беспрестанной заботой об умножении славы отечества нашего. Я всего только верный слуга ее величества, готовый служить и вам как нашему союзнику.
Вокруг дворца неведомо как был разбит парк из зрелых деревьев. Многие из них цвели — яблони, абрикосы и миндаль, — роняя на землю цветные лепестки, белые, розовые, красные, словно бы на великосветском балу.
— Но эти деревья, — удивлялся Иосиф, — они же прежде здесь не росли, они насажены уже будучи взрослыми. Как вам это удалось?
— О, ваше величество, тут нет никакого волшебства. Достаточно иметь двух-трех опытных садовников, и деревья будут большими. Таковых садовников я выписал — это одно из моих увлечений. Посему ананасы и смоквы, апельсины и лимоны на вашем столе не привезены из-за моря, а выращены в моих оранжереях. Да, государь, со страстью надо относиться не только к прекрасному полу, но и к не менее прекрасному делу. И тогда жизнь предстанет очам удивительной.
— Волшебник, волшебник, — подхватила Екатерина, и ее голубые глаза светились лаской. — Я опасаюсь расточать ему хвалы при моих придворных — будут ревновать. А от ревности до ненависти, как известно, один шаг. Интриги, свары, подсиживания — все это непременная принадлежность придворной жизни, но я изо всех сил стараюсь ее искоренять. От интриганов избавляюсь, от сплетников — тож. Хотя люблю, признаться, слушать сплетни, — неожиданно закончила она. — Мои дамы исправно приносят их ко мне.
— Но от них вы не избавляетесь, надеюсь? — Иосиф выжидательно поглядел на Екатерину.
— Ну что вы, как можно, — пожала она плечами. — Сплетничание — едва ли не главная добродетель женщины. Отнимите его у нее — и она перестанет быть женщиной, жизнь ее тотчас обесцветится.
— Мне как-то об этом трудно судить, хотя… Хотя моя покойная матушка, припоминаю, любила разговоры придворных дам, сидя в их кругу. Но были ли то сплетни? — развел руками Иосиф.
— О, государь, я вас уверяю — непременно были! — с жаром воскликнула Екатерина. — Мне это очень хорошо знакомо. Но, заметьте, есть два рода сплетен: придворные, без коих не обойтись, и межгосударственные — эти обычно разносят дипломаты. Оба рода доставляются мне исправно, и от обоих я получаю некоторое удовольствие. К тому же в них содержатся небесполезные сведения.
— Да, пожалуй, — рассеянно произнес Иосиф. Он испытывал некое раздвоение чувств. С одной стороны, он оказался как бы в плену Екатерины и невольно глядел на все почти что ее глазами.
с другой же, императорская скептичность и критичность пытались побивать этот плен. Увы, далеко не всегда это удавалось.
Вот тот же Херсон. Саксонский посланник Гельбиг призывал не верить глазам своим. Все-де это обман, карточные декорации, намалеванные по приказу Потемкина. Этот Гельбиг пустил меж иностранных министров определение: «потемкинские деревни».
Но деревни, как правило, были деревнями, обжитыми и нисколько не богатыми, с глазеющими мужиками и бабами, с ревущим скотом. Правда, мужики и бабы были несколько принаряжены. Но большинство — босые. Если что и было внове, то это арки с надписями.
А Херсон, по правде говоря, его просто поразил. Это был вполне устроенный город с добротными домами, сложенными из местного камня, иной же раз из кирпича. Не было никаких декораций, ничего похожего. Ну, те же арки с надписями, прославляющими Екатерину. В этом не усматривалось ничего чрезмерного: посещение монархини во главе первых особ государства есть событие экстраординарное, из ряда вон выходящее. И его следует обставить и встретить экстраординарно, ибо оно случается единый раз во все царствование. Не грех все должным образом вычистить и подновить, изукрасить, елико возможно, а иной раз и понастроить. А как же иначе: со-бы-тие!! В ознаменование его и балы, и подношения, и отличия — все. Ибо пришествие государыни есть праздник для ее подданных.
На следующий день предстояло посещение адмиралтейства и освящение нового корабля.
Дорога от дворца до верфи была гладка, как стол. Она и являла собою присутственный стол гигантской величины: во всю двухсаженную ширину и полуверстную[44] длину она была покрыта зеленым сукном. Удивляться? Возмущаться? Противоречивые чувства раздирали Иосифа. В этой варварской стране все было варварских масштабов.
Екатерина была в нарочито простом наряде: сером просторном платье и черной атласной шапочке. Иосиф облачился в простой же фрак. И лишь виновник торжества Потемкин блистал в фельдмаршальском мундире золотого шитья и при всех звездах.
Восьмидесятипушечный корабль возвышался на стапелях, готовый вот-вот расправить крылья. Горы щепья и стружек окружали его.
— Задерите голову, государь, — бесцеремонно потребовала Екатерина. — Видите?
Да, он видел. К просмоленному деревянному борту была приколочена таблица с надписью кириллицей: «Иосиф II».
Корабль был освящен на стапелях. Священники с причтом обошли его посуху, а потом, кадя и кропя, поднялись на борт.
— Не подняться ли и нам? — предложила Екатерина. — Осмотрим корабль вашего имени и вам посвященный, а затем спустимся тою же дорогой, пока он не окунется в свою стихию.
— Согласен, — отозвался Иосиф, и они в сопровождении свиты поднялись по широкому золоченому трапу на борт. Подъем был довольно крут, но оба самодержца, пыхтя, одолели его.
Нос судна был наклонен к воде, как бы обнюхивая ее своим бушпритом. Палуба блистала свежим навощенным деревом, команда выстроилась вдоль борта и, казалось, не дыша, ела их глазами.
Высоким посетителям были представлены капитаны первого ранга Войнович, Мордвинов, Ушаков и другие, которым предстояло стать знаменитыми флотоводцами. Они были обласканы и награждены.
Иосиф глянул вниз. Там, на пенистой воде, колыхались щепки и доски, как бы ожидающие спуска корабля, чтобы стать его свитой. Прихотливая волна то уносила их, то вновь воротила. Их было много, этих непременных спутников корабельного строения, и они упорно держались на воде близ верфи.
Пушки в своих портах были готовы к бою. Музыка, неутомимо сопровождавшая их во все время, гремела все так же. Пора было возвращаться: наступал миг спуска корабля на воду — торжественный миг.
— Ах, погодите, ваша милость, — отмахнулась Екатерина. — Здесь так хорошо пахнет. Эти запахи — дерева, смолы, пеньки — отчего-то волнуют меня. Походим еще немного.
И она маленькими шажками продолжала свою прогулку в окружении почтительно молчавших вельмож, едва не наталкиваясь на бухты канатов и якорные цепи, на горки ядер и пакли.
Наконец они сошли вниз и заняли свои места, откуда будет хорошо видно, как деревянный гигант, освобожденный от последних оков, ринется в свою стихию.
— Начинай! — выкрикнул Потемкин, когда сходни были торопливо убраны. И плотники, вооруженные кувалдами, стали выбивать подпорки, удерживавшие корабль на стапелях. Удары отзывались в корпусе — он глухо ворчал, словно от боли.
Но вот последняя подпорка пала вниз, огромное тулово дрогнуло и, сопровождаемое восторженными кликами, стало медленно сползать к воде. Его движение все ускорялось и наконец с шумом и плеском обрушилось в набежавшие волны, будто торопившиеся к нему навстречу.
В тот же момент с борта новорожденного корабля грянули пушки.
— Ура, ура, ура! — гремело вместе с залпами.
— Ура, ура, ура! — отзывалось с земли.
— Слава Екатерине! — возопил кто-то.
— Слава, слава, слава! — тотчас подхватили грубые голоса.
Иосиф невольно поморщился. Все это было непереносимо для его ушей, привычных к чопорной камерности не только придворных манер, но и музыки, и парадов. В Вене все торжества проходили в чинности и благопристойности. И пушечная пальба допускалась только в исключительных случаях, ибо порох надлежало беречь. Здесь же палят не переставая, словно бы идет война. Расточительство, чрезмерность — во всем.