Меж тем султану доносили, что венецианский флот уже готов к отплытию. И что авангард его уже укрылся в бухте острова Хиос, откуда он вот-вот направится к Золотому Рогу.
В турецкий лагерь прибыли послы правителя Венгерского королевства Яноша Хуньяди. Он был великий воитель, а потому султан имел основание его опасаться и заключил с ним договор о трехлетием перемирии. Так вот, послы объявили, что их повелитель расторг договор и отныне считает свои руки развязанными.
— Я предупреждал тебя, о великий падишах, — осмелился напомнить султану Мехмеду старый везир Халил. — Тебе не следовало начинать эту войну. Теперь ты видишь, что она неугодна Аллаху. Против нас может ополчиться весь мир неверных. И что тогда?
Султан молчал. Он вовсе не желал отступать: Константинополь должен принадлежать ему! Что бы ни произошло, он добьется своего!
Мехмед решил отправить в город нового парламентера с условиями сдачи. Его выбор пал на сына вассального князя Синопа, в прошлом грека-ренегата, по имени Измаил.
Этот Измаил хорошо говорил по-гречески, к тому же у него были друзья за стенами города. Он употребил все свое красноречие на то, чтобы убедить императора и горожан принять условия султана.
— Каковы же эти условия? — спросил император.
— Я не знаю, — чистосердечно отвечал Измаил. — Великий султан ждет знатного переговорщика для того, чтобы сообщить ему их. Но я знаю лишь одно: город должен добровольно пасть к ногам повелителя правоверных.
Император и его советники долго колебались. Они помнили, какова была участь греков-парламентеров: султан предавал их мучительной смерти. Но все-таки они отправили одного добровольца.
Вопреки ожиданиям, султан обошелся с ним довольно милостиво. На этот раз его условия были таковы: ежегодная дань в сто тысяч золотых византинов либо выход из города всех его жителей с их имуществом и отдача его туркам…
Глава двадцатая Видение Полтавы
Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью и самством наполнилось; отсюда произошло раболепство, презрение истины, обольщение Государя и прочие зла, который днесь при дворе царствуют и который в домах вельможей возгнездились…
Так урезание суеверий и на самыя основательныя части веры вред произвело: уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера, изчезла рабская боязнь ада, но изчезла и любовь к Богу и к святому его закону; и нравы за недостатком другого просвещения, исправляемыя верою, потеряв сию подпору, в разврат стали приходить.
Я там (во Франции) с восторгом опишу все те чудные картины, которые вы представили нашим взорам: коммерцию, завлеченную в Херсон, несмотря ни на зависть, ни на болота; флот, построенный в два лишь года каким-то чудом в Севастополе, ваш Бахчисарай, напоминающий Тысячу и одну ночь, вашу Темпейскую (Байдарскую) долину, ваши празднества, почти баснословные, в Карасу-базаре, ваш Екатеринослав, где вы собрали в три года более монументов, нежели иные столицы в три века; эти пороги, которые вы подчинили своей власти в ущерб авторитету историков, географов и журналистов. И ту гордую Полтаву, на полях которой вы отвечали подвигом своих семидесяти эскадронов на критики, которые невежество и зависть клеветали на вашу администрацию и опытность вашей армии. Если мне не поверят — вы в том виноваты: зачем сотворили столь много чудес в столь малое время и не гордились ими перед всеми, пока не показали их нам все вдруг.
Сегюр — Потемкину
Приехав сюда, надо забыть представление, сложившееся о финансовых операциях в других странах. В государствах Европы монарх управляет только делами, но не общественным мнением; здесь же и общественное мнение подчинено императрице; масса банковых билетов, явная невозможность обеспечить их капиталом, подделка денег, вследствие чего золотые и серебряные монеты потеряли половину своей стоимости. Одним словом, все, что в другом государстве неминуемо вызвало бы банкротство и самую гибельную революцию, не возбуждает здесь даже тревоги и не подрывает доверия, и я убежден, что императрица могла бы заставить людей принимать вместо монет кусочки кожи, стоило бы только ей повелеть.
Сегюр — графу Верженну
Знаете ли вы, почему я боюсь визитов королей? Потому что они обыкновенно очень скучные и несносные люди, с которыми надо держаться чинно и строго. Знаменитости, однако, еще внушают мне уважение. Мне хочется быть с ними умной за четырех. Но иногда мне приходится употреблять этот свой ум за четырех на то, чтобы слушать их, а так как я люблю болтать, то молчание мне изрядно надоедает.
Екатерина — Гримму
Здесь хватаются жадно и не разбирая дела за все, что может дать новую победу государству и царствованию Екатерины II. Здесь находят излишним считаться со средствами: начинают с того, что все приводят в движение…
Маркиз де Верак — графу Верженну
Все то же небо с прихотливо плывущими облаками, подобными лебяжьему каравану, раскинулось над караваном земным, все та же степь с редкими островками деревьев стелилась под копытами сотен лошадей.
Караван императрицы держал путь к Полтаве. Там ее и ее спутников ждал сюрприз. Его автор, объявив о сюрпризе, ограничился загадочным молчанием. Его содержания, как можно было понять, он не раскрыл даже самой государыне.
Сюрпризы светлейшего князя бывали, как всегда, ошеломительны. Уж на что император Иосиф был искушен в разного рода торжествах и сюрпризах, но и он не мог поверить тому, что город Алешки, против Херсона, был по велению Потемкина выстроен и населен малороссиянами за три месяца до их приезда, что Черноморский флот был создан за два года, что шелковая фабрика в Херсоне производит столь тонкие чулки, что пара помещается в скорлупе грецкого ореха… Можно сказать, что удивление было главным чувством Иосифа. Даже таких фейерверков и огненных потех ему не довелось видывать, и он расспрашивал главного фейерверкера, как их изготовляют.
Сам князь ускакал вперед, дабы должным образом распорядиться. Его сопровождали казаки и слуги, а кроме того, хор певчих, который постоянно находился в обозе и по призыву князя услаждал его слух духовными песнопениями. Он был неистощимым меломаном. И музыканты и музыка сопровождали его всегда.
Князь приговаривал: у всякого человека есть свои слабости, отчего бы и мне их не иметь, коли мошна дозволяет?
— Там небось любимец светлейшего капельмейстер Сарти готовит нам музыкальное представление, — предположил Безбородко. — И, конечно, быть ему грандиозным, как все у князя.
Но Потемкин готовил нечто большее, чем музыкальное представление. И, разумеется, должное затмить все предшествующие действа.
Июньские дни приближали 78-ю годовщину Полтавской баталии, и князь решил воссоздать ее в точности на тех же полях. Дабы ведали потомки о несравненной виктории российского воинства под водительством Петра Великого и птенцов его гнезда: Меншикова, Шереметева, Волконского, Боура… Полковник Келин с четырьмя тысячами солдат держал тогда оборону против шведов, осаждавших Полтавскую крепость. Ее доблестный гарнизон отразил все приступы знаменитого на всю Европу воинства. Но это была лишь прелюдия битвы.
Генеральная баталия созрела тогда, когда на выручку гарнизону подошли главные силы россиян во главе с Петром. Он повелел разбить укрепленный лагерь в пяти верстах от Полтавы, дабы надменный Карл ведал, что русские готовы сразиться и вызывают его на бой…
Светлейший князь присоединился к обозу императрицы, когда он приближался к знаменитому месту. Он велел каретам, возкам и телегам расположиться кучно и сам показал поле, где им надлежало стать. С одной стороны оно было оторочено рощей густолиственных дерев, с другой — протекала небольшая речушка. Вода была свежа и вкусна.
К рощице прилепилась небольшая деревенька. Хатенки ее были глинобитными, крытыми соломой. Бедность сквозила из-за всех плетней. Крестьянки, завидев диковинное скопление людей и лошадей, не заробели. Они тотчас явились с крынками молока и яйцами в подолах и были щедро вознаграждены.
Тем временем князю подали коня, и он, легко перемахнув через речку, поскакал по широкой луговине, открытой взорам, и вскоре растворился вдали.
Воцарилась напряженная тишина. Ее время от времени прерывало лишь лошадиное ржание, да изредка доносилось веселое петушье пение. Все взоры были устремлены на луговину. Она протянулась во все стороны по меньшей мере версты на три и с одной стороны упиралась в темную гряду леса, с другой же — в возвышенность, поросшую кудрявым кустарником.
— Что-то будет, — вполголоса проговорил Безбородко.
— Известно что — грохот будет, столь любимый князем, — прозорливо заметила государыня. — Копия Полтавской баталии будет.
и в самом деле, из-за леса вынеслась конница. Она была одета в шведские мундиры. Всадники потрясали обнаженными шпагами. А им навстречу уже неслись русские кирасиры, держа в руках сабли. Тотчас с обеих сторон загрохотали пушки, и поле заволокло дымом…
Картина была впечатляющей. Их были тысячи — шведов и русских. Казалось, они всерьез готовы уничтожить друг друга. Звон клинков смешался с воинственными кликами. Вот уже немало всадников обрушилось на землю, а обезумевшие кони понеслись к лесу, казавшемуся им спасительным.
Всадники унеслись столь же быстро, как и появились. На поле вступили колонны войск. Шведы несли на носилках Карла — изображавший его капитан был облачен в точно такой же мундир, который был на шведском короле в злополучный для него день Полтавской битвы.
Вспышки ружейных выстрелов, победное русское «ура!» — и шведы начали в беспорядке отступать. О, это было захватывающее зрелище! Все напряженно следили за исходом рукопашных схваток. А их участники, надо признать, увлеклись и уже действовали всерьез.
— Ну князь, ну удивил! — Екатерина захлопала в ладоши. — Натуральная баталия!