Затем он приказал вызвать к нему главных лиц генуэзской колонии Перы. Когда они явились, он сказал:
— Мне известно, что вы тайно помогаете людям императора Константина, хотя и обязались соблюдать нейтралитет. Знайте же, я не намерен дольше это терпеть. Если мне доложат, что ваши люди по-прежнему сообщаются с осажденным городом, я предприму суровые меры.
Султан продолжал объезжать свои войска. При виде его солдаты падали ниц. Он обращался к ним со словами воодушевления, убеждая, что решительный час близок, что все силы неба на стороне правоверных и что за стенами города их ждут несметные богатства, а кроме того, каждому достанется столько рабов, сколько он сможет увести.
К концу дня везирам и военачальникам было повелено собраться в шатре султана на последний совет.
Султан произнес вдохновенную речь:
— Столица неверных на Востоке завещана нам свыше. Наши предки не раз пытались вернуть ее в лоно ислама, ибо ислам — единственная победительная религия, которой должен подчиниться подлунный мир. Мы проникли далеко на восток и на запад, но в нашем сердце остался Константинополь. Мы должны его взять! Силы неверных, обороняющие город, слабы и истощены. И завтра, с восходом солнца, мы начнем штурм.
Город падет к нашим ногам!
Глава двадцать втораяАпофеоз
Сама Императрица, яко самолюбивая женщина, не только примерами своими, но и самым ободрением пороков является — желает их силу умножить; она славолюбива и пышна, то любит лесть и подобострастие; из окружающих ее Бецкой, человек малого разума, но довольно пронырлив, чтоб ее обмануть; зная ея склонность к славолюбию, многия учреждения сделал, яко сиропитательныя дома, девичий монастырь, на новом основании Кадетской Сухопутный Корпус и Академию художеств, Ссудную и Сиротскую казну… имя его, яко первого основателя, является… сам повсюду начальником и деспотом был до падения его кредиту.
Вашей светлости дело — сооружать людям благодействие; возводить и восстанавливать нища и убога и соделывать благополучие ищущему вашей милости, в чем опыты великих щедрот, сияющих повсеместно к неувядаемой славе, истину сию доказывают… Милости ваши превосходят всячески мои силы, позвольте посвятить остатки моей жизни к прославлению толь беспредельных благодеяний…
Суворов — Потемкину
В заключение сего я требую, дабы обучать людей с терпением и ясно толковать способы к лучшему исполнению. Унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями, а понуждать ленивых палкою, наиболее отличать прилежных и доброго поведения солдат, отчего родится похвальное честолюбие, а с ним и храбрость. Всякое принуждение, как-то: вытяжки в стоянии, крепкие удары в приемах ружейных — должны быть истреблены, но вводить добрый вид при свободном держании корпуса. Наблюдать опрятность, столь нужную к сохранению здоровья, содержание в чистоте амуниции, платья и обуви. Доставлять добрую пищу и лудить почаще котлы. Таковыми попечениями полковой командир может отличаться, ибо я на сие буду взирать, а не на вредное щегольство, удручающее тело.
Потемкин — из Наставления воинским начальникам
…вступя в путь, (государыня) изволила прибыть к тому месту… где кончается губерния Курская и начинается наместничество Орловское. Тут при триумфальных воротах, от дворянства сооруженных, была круглая площадь, украшенная обелисками с поставленными гербами уездных городов и аллегорическими изображениями, относящимися к шествию Всемилостивейшей Государыни…
У триумфальных ворот на площади, от купечества построенных, играла музыка и была встреча Орловского магистрата с хлебом-солью… При Доме народного училища, мимо которого Ее Величество проезжать изволила, стояли учители и все ученики, усыпавшие путь цветами.
…Пополудни в 6 часов Ее Императорское Величество изволила приехать в генерал-губернаторский дом, где собравшиеся дамы допущены были к руке… И тут на поставленном феатре играли благородные в высочайшем присутствии комедию «Солиман Второй», на российский язык переведенную, и комическую оперу «Ворожея». По окончании того пели сочиненный хор для радостного прибытия Ее Императорского Величества и открылся бал.
Из Журнала Высочайшего путешествия,.
— Ох, Александр Васильевич, надоели мне все эти триумфы, каждения, фимиам, восторги верноподданничества! Все это едина пустая лесть! — На лице Екатерины выразилась болезненная гримаса. — Более не могу выносить, скажи обер-шталмейстеру: пусть поторапливает обозных, дабы мимо и быстрей. Устала неимоверно…
Храповицкий понимающе кивнул и выскользнул за дверь с неприсущей ему грацией. Отдал распоряжение и возвратился.
— Слава Богу, Москва не за горами. И дорога накатана. Тебе небось тоже в тягость стало?
— В тягость, ваше величество. Полгода в дороге — как не в тягость. Великое долготерпение явили вы, монархам несвойственное. Статочное ли дело, повелительнице величайшей в свете империи прожить на колесах более полугода!
Морщины на лице Екатерины разгладились, губы раздвинулись в улыбке.
— Чем я не кочевница, чем не Чингисханша?! В самом деле, кто из европейских монархов столь долгое время провел в пути? К тому ж я женщина, не стоит об этом забывать. Но, как говорят французы, игра стоит свеч. Стоила… Тавриду повидала, уверилась, что она есть величайшее приобретение наше. Оттуда грядем за море, сам знаешь куда.
— Знаю, само собою.
— От долгого пути и характер стал портиться, — продолжала Екатерина, — и морщин прибавилось. Прибавилось ведь? — И она вопросительно взглянула на Храповицкого.
— Не наблюдаю. Все то же благолепие лика.
— Ну, ты известный льстец и хитрованец! — И она ударила его по руке веером. — Зеркало не лжет и не льстит, я все вижу. Но все ж для моих лет я гляжусь весьма недурно. Правда?
— Сущая правда, государыня, — выпалил, нимало не медля. Храповицкий, получилось как бы само собой, и Екатерина, проницавшая душевные движения тех, кто с нею радом, оценила и осталась довольна.
Нет, он не льстил. В пятьдесят восемь лет она сохранила свежий цвет лица, почти что девичий, прямую осанку и гордый постанов головы. Две-три прибавившихся морщинки в углах рта ничего не меняли в облике, а благосклонная улыбка, почти не сходившая с уст, обнажала прекрасно сохранившиеся зубы. Не было лишь сладу с двойным подбородком, быть может, потому, что природа наградила ее подбородком острым, и его дополнение было особенно заметно. Правда, она уже не могла обходиться без очков при чтении и письме, да и слух несколько притупился, особенно в тех случаях, когда речь собеседника была невнятной или плохо артикулированной.
Притом государыня, по словам ее услужниц, почти не прибегала к косметическим ухищрениям: теплая вода для полоскания рта и лед для протирания лица — вот что входило в ее утренний туалет.
Время от времени, особенно после худо проведенной ночи, она прибегала к румянам, однако же не злоупотребляя ими…
— Пора заняться делами. Перья очинены?
— Само собою, государыня.
— Что ж, в таком случае можешь быть свободен. Ежели что — покличу.
Храповицкий отправился к себе, достал заветную тетрадь, торопясь записать примечательные высказывания своей повелительницы. С некоторых пор он перестал надеяться на память и старался записывать по свежим следам, когда это удавалось. Ибо хотел буквальности.
«С крайним удивлением услышала я, вышедши из-за стола, — торопливо, так что из-под пера летели брызги, записывал он, — что вы положили с Кречетниковым (наместник в Туле) сегодня еще быть комедии. Подобное положение, не доложась мне, не подобает делать, понеже о том, что мне угодно или не угодно, никто знать не может, а я в опекунстве ни в чьем быть не желаю».
Разумеется, оплошали. Ее величество отнюдь не желает задерживаться из-за какой-то комедии, нетерпение ее велико: в Москве ждут любимые внуки, Саша и Костик — Александр и Константин. Александру нынче будет десять, Костику — восемь.
Если есть у императрицы отрада, так это внуки, в особенности старший.
«В голове этого мальчика, — писала она Гримму, — зарождаются удивительно глубокие мысли, и притом он очень весел; поэтому я стараюсь ни к чему не принуждать его: он делает что хочет, и ему не дают только причинять вред себе и другим».
Венценосная бабка занялась сочинением наставлений для своих внуков, то были своего рода учебники, где за азбукой следовали нравоучительные сказки. Воспитательный пыл заключился написанием нравственного катехизиса «О должностях человека и гражданина». Она писала Гримму: «Все, видевшие этот сборник, чрезвычайно хвалят его, говоря, что он пригоден как для малых, так и для больших. С первых строк дитя узнает, что оно появилось на свет беспомощным голышом, что такими рождаются дети равно богатых и бедных, так что по рождению все люди равны; если их что и отличает, так это знания и умение, приобретенные воспитанием и прилежанием». И с удовольствием прибавляла, что в первые две недели по выходе сборника разошлось почти 20 000 экземпляров. Это ли не успех!
«Истинное благополучие, — утверждалось в сборнике, — есть в нас самих. Когда душа наша хороша, от беспорядочных желаний свободна и тело наше здорово, тогда человек благополучен…»
Вот эту истину и вкладывала в голову своих внуков их любящая бабушка. Долгая разлука с ними была для нее тягостна. Потому и негодовала она, что вздорные прихоти тульского наместника (ишь ты, комедию захотел представить государыне, будто она и не видывала, не насмотрелась всяческих комедий!) отдаляли желанное свидание с внуками.
— Запрягать не мешкая! — объявила она сердито. — Ехать в ночь, с факельщиками и более нигде не задерживаться. Государыня не заморский зверь, неча на нее пялиться.
Была раздражена, устала от долгого странствования, а такой ее давно не видывали. Брюзжала:
— Народу надобно являть