Однажды этот молодец хотел взгромоздиться на брыкливого коня, тот как-то вскинул задом, и парень полетел на землю; конь отправился угощаться травой, а всадник ударился головой о пень мескитного дерева и не обнаруживал никакого желания встать. Мы уложили его в палатке, где он лежал, как мертвый. Тогда Гедеон Пиз мчится к старому доктору Слиперу в Догтаун, за тридцать миль.
Доктор приезжает и осматривает больного.
— Молодцы, — говорит он, — вы смело можете разыграть его седло и одежду, потому что у него проломлен череп. Если он проживет еще десять минут, это будет поразительный случай долговечности.
Разумеется, мы не стали разыгрывать седло бедного малого, — доктор только пошутил. Но все мы торжественно стояли вокруг, простив ему то, что он заговаривал нас до смерти рассказами о Нью-Йорке.
Я никогда не видел, чтобы человек, близкий к смерти, вел себя так спокойно. Глаза его были устремлены куда-то в пространство, он произносил бессвязные слова о нежной музыке, красивых улицах и фигурах в белых одеждах и улыбался, точно смерть была для него радостью.
— Он уже почти умер, — сказал доктор, — умирающим всегда начинает казаться, что они видят открытое небо.
Клянусь, что, услышав слова доктора, ньюйоркец вдруг приподнялся.
— Скажите, — произнес он с разочарованием, — разве это было небо? Черт возьми, а я думал, что это был Бродвей. Товарищи, подайте мое платье. Я сейчас встану.
— Будь я проклят, — закончил Бед, — если через четыре дня он не сидел в поезде с билетом до Нью-Йорка.
Методы Шенрока Джольнса
Перевод Зин. Львовского.
Я счастлив, что могу считать Шенрока Джольнса, великого нью-йоркского детектива, одним из моих друзей. Джольнса, по всей справедливости, можно назвать мозгом городского детективного дела. Он — большой специалист по машинописи, его обязанности заключаются в том, чтобы в дни расследования «тайны убийства» сидеть в главной полицейской квартире, за настольным телефоном, и принимать донесения «фантазеров», докладывающих о преступлении.
Но в иные дни, более свободные, когда донесения приходят очень вяло, а три или четыре газеты уже успели раструбить по всему миру и назвать некоторых преступников, Джольнс предпринимает со мной прогулку по городу и, к моему величайшему удовольствию, рассказывает о своих чудеснейших методах наблюдения и дедукции. Как-то на днях я ввалился в главную квартиру и нашел великого детектива сосредоточенно глядящим на веревочку, которая была туго перевязана на его мизинце.
— Доброе утро, Уотсуп! — сказал он, не поворачивая головы: — я очень рад, что вы наконец осветили свою квартиру электричеством!
— Я очень прошу вас сказать мне, каким образом вы узнали про это? воскликнул я, пораженный. — Я уверен, что я до сих пор никому ровно даже не намекнул об этом! Электричество было проведено неожиданно, и только сегодня утром закончилась проводка.
— Да ничего легче быть не может! — весело ответил мне Джольнс. — Как только вы вошли, я тотчас же почувствовал запах вашей сигары. Я понимаю толк в дорогих сигарах и знаю еще, что лишь три человека в Нью-Йорке могут позволить себе курить хорошие сигары и в то же время оплачивать нынешние счета газового общества, Это — чепушная задача!
А вот я сейчас работаю над другой, моей собственной проблемой!
— А что за веревочка на вашем пальце? — спросил я.
— Да вот в ней-то и заключается моя проблема! — ответил Джольнс. Жена повязала эту веревочку сегодня утром для того, чтобы я не забыл послать что-то домой. Присядьте, Уотсуп, и простите… Я только несколько минут.
Выдающийся детектив подошел к стенному телефону и простоял, с трубкой у уха, минут десять.
— Принимали донесение? — спросил я после того, как он вернулся на свое место.
— Возможно, — с улыбкой возразил Джольнс: — до известной степени это тоже может быть названо донесением. Знаете, дружище, я буду с вами вполне откровенен. Я, что называется, переборщил. Я увеличивал да увеличивал дозы, и теперь дошло до того, что морфий совершенно перестал оказывать на меня действие. Мне необходимо теперь что-то посильнее! Этот телефон сейчас соединял меня с одной комнатой в отеле «Уольдорф», где автор читал свое произведение. Ну-с, а теперь перейдем к разрешению проблемы этой веревочки.
После пяти минут самой сосредоточенной тишины, Джольнс посмотрел на меня с улыбкой и покачал головой.
— Удивительный человек! — воскликнул я: — уже?!
— Это очень просто! — сказал он, подняв палец. — Вы видите этот узелок? Это для того, чтобы я не забыл!
Значит, он — незабудка! Но незабудка есть цветок[13] и, следовательно, речь идет о мешке муки, который я должен послать домой.
— Замечательно! — не мог я удержать крик изумления.
— Не угодно ли вам пройтись со мной? — предложил Джольнс. — В настоящее время можно говорить только об одном значительном случае, сказал он мне. — Некий Мак-Карти, старик ста четырех лет от роду, умер от того, что объелся бананов. Все данные так убедительно указывали на мафию, что полиция окружила на Второй Авеню Катценъяммер Гамбринус Клуб № 2, и поимка убийцы — только вопрос нескольких часов. Детективные силы еще не призваны на помощь.
Мы с Джольнсом вышли на улицу и направились к углу, где должны были сесть в трамвай. На полпути мы встретили Рейнгельдера, нашего общего знакомого, который занимал какое-то положение в Сити-Холл.
— Доброе утро! — сказал Джольнс, остановившись. — Я вижу, что вы сегодня хорошо позавтракали.
Всегда следя за малейшими проявлениями замечательной дедуктивной работы моего друга, я обратил внимание на то, что Джольнс бросил мгновенный взгляд на большое желтое пятно на груди сорочки и на пятно поменьше на подбородке Рейнгельдера. Несомненно было, что эти пятна оставлены яичным желтком.
— Опять вы пускаете в ход ваши детективные методы! — воскликнул Рейнгельдер, улыбаясь во весь рот и покачиваясь от смеху. — Ладно, готов побиться об заклад на выпивку и сигары, что вы никак не отгадаете, чем я сегодня завтракал.
— Идет! — ответил Джольнс: — сосиски, черный хлеб и кофе!
Рейнгельдер подтвердил правильность диагноза и заплатил пари.
Когда мы пошли дальше, я обратился к моему другу за разъяснением:
— Я думаю, что вы обратили внимание на яичные пятна на его груди и подбородке?
— Верно! — отозвался Джольнс: — я именно с этого и начал! Рейнгельдер — очень экономный и бережливый человек. Вчера яйца на базаре упали до двадцати восьми центов за дюжину. Сегодня же они стоили сорок два цента. Рейнгельдер вчера ел яйца, а сегодня уже вернулся к своему обыденному меню. С такими мелочами необходимо считаться: они очень значительны. С ними знакомишься в приготовительном классе: это — арифметика нашего дела!
Когда мы вошли в трамвай, то сразу увидели, что все места заняты преимущественно женщинами. Мы с Джольнсом остались на задней площадке.
Приблизительно посреди вагона сидел пожилой господин с короткой седенькой бородкой, который производил впечатление типичного, хорошо одетого ньюйоркца. На следующих остановках в вагон вошло еще несколько женщин, и уже три-четыре дамы стояли около седого господина, держась за кожаные ремни к выразительно глядя на мужчину, который занимал желанное место. Но тот решительно удерживал свое место.
— Мы, нью-иоркцы, — сказал я, обратись к Джольнсу, — настолько утратили свои былые манеры, что даже на людях не придерживаемся правил вежливости!
— Очень может быть! — легко ответил Джольнс: — но этот господин, о котором вы, вероятно, сейчас говорите, уроженец Старой Виргинии и притом очень вежливый и услужливый человек! Он провел несколько дней в Нью-Йорке, тут же с ним его жена и две дочери, и все они сегодня ночью уезжают на Юг.
— Вы, оказывается, знаете его? — воскликнул я смутившись.
— Я никогда в жизни, до тех пор, пока мы не вошли в вагон, не видел его! — улыбаясь, ответил детектив,
— Но тогда, во имя золотых зубов Эндорской ведьмы, объясните мне, что это значит! Если все ваши заключения сделаны лишь на основании одной видимости, то не иначе, как вы призвали на помощь черную магию!
— Нет, это привычка к наблюдениям, и ничего больше! — ответил Джольнс. — Если этот старый джентльмэн выйдет из вагона до нас, то надеюсь, что мне удастся доказать вам всю правильность моего вывода. Через три остановки господин встал, с намерением выйти из вагона. В дверях мой друг обратился к нему:
— Простите великодушно, сэр, но не будете ли вы полковник Гюнтер из Норфолька, Виргиния?
— Нет, сэр! — последовал исключительно вежливый ответ: — моя фамилия, сэр, — Эллисон! Я — майор Унфельд Р. Эллисон, из Ферфакса в том же штате. Я, сэр, знаю очень много людей в Норфольке — Гудришей, Толливеров и Кребтри, сэр, но до сих пор я не имел удовольствия встретить там вашего друга полковника Гюнтера. Весьма рад доложить вам, сэр, что сегодня ночью я уезжаю в Виргинию, после того как провел здесь вместе с женой и тремя дочерьми несколько дней. В Норфольке я буду приблизительно через десять дней, и, если вам угодно назвать мне ваше имя, то я с удовольствием повидаюсь с полковником Гюнтером и передам, что вы справлялись о нем.
— Душевно благодарю вас, — отозвался Джольнс: — уж раз вы так любезны, то я прошу передать ему привет от Рейнольдса. Я взглянул на великого нью-йоркского детектива и сразу заметил выражение печали на его строгом, с четкими линиями, лице. Самая маленькая ошибка в определении всегда огорчала Шенрока Джольнса.
— Вы, кажется, изволили говорить о ваших трех дочерях? — спросил он джентльмэна из Виргинии.
— Да, сэр, у меня три дочери, самые очаровательные девушки во всем графстве Ферфакс! — последовал ответ
С этими словами майор Эллисон остановил вагон и начал спускаться со ступенек.
Шенрок Джольнс схватил его за руку.
— Один момент, сэр! — пробормотал он учтиво, и только я уловил в его голосе нотку волнения: — я не ошибусь, если скажу, что одна из ваших дочерей — приемная?