Назавтра Пардальяну сообщили, что король выехал в Амбуаз. Якобы Его Величество желал побеседовать с пленниками. На самом деле Генриху было неуютно в Блуа. Усилиями Крийона там навели порядок, но тишина городских улиц казалась королю зловещей. Он боялся взрыва ненависти и не доверял горожанам.
Прошло уже два дня, а шевалье все не мог решить — что же ему предпринять? Он колебался и поминутно спрашивал себя:
— Ехать мне во Флоренцию или не ехать?
Каждый день к Пардальяну заглядывал Крийон, и они по-настоящему подружились. Бравый воин в отсутствие короля исполнял обязанности коменданта замка и коменданта города.
Как-то Пардальян вместе с Крийоном навестил покалеченного Ларшана.
— Мне очень жаль, — сказал шевалье, — что я так неудачно швырнул канделябр и сломал вам ногу.
— Еще бы вам не жаль, — проворчал Ларшан, — вы ведь хотели мне череп проломить!..
Капитан лежал в постели, и вынужденное безделье его очень раздражало.
Пардальян мило улыбнулся:
— Я так расстроился из-за вашей ноги, что не могу даже представить, что бы со мной сталось, если бы я проломил череп такому отважному офицеру. Наверное, я впал бы в отчаяние…
Прошло еще несколько дней, и вот третьего января до Блуа дошла весть о том, что герцог де Майенн собрал войска и движется на Париж. Его якобы встречают с триумфом, и города один за другим восстают против власти Валуа. У Крийона в Блуа было десять тысяч солдат. На всякий случай он приготовился дать сражение. Но король сообщил, что не оставит своей столицы и в Блуа возвращаться не намерен.
Однако же пятого января утром, когда Пардалъян спустился в большой зал гостиницы, собираясь отправиться в замок и повидаться с Крийоном, он услышал, что Генрих III прибыл в Блуа. Король приехал ночью: по крайней мере, ходили такие слухи, хотя точно ничего известно не было. Шевалье уже хотел шагнуть на крыльцо, но тут внимание его привлек монах в низко надвинутом капюшоне, сидевший в одиночестве в углу зала.
— Эта фигура мне знакома… — буркнул Пардальян.
Монах встал и направился к двери. Оказавшись рядом с шевалье, он чуть слышно прошептал:
— Идите за мной.
Сомнений не было: Жак Клеман вернулся в Блуа. И одновременно с появлением монаха распространился слух о возвращении короля…
«Черт побери! — подумал Пардальян. — Похоже, грядут великие события. Моя шпага уже изменила однажды ход истории, пронзив грудь герцога де Гиза. Подозреваю, что под этой рясой прячется кинжал, который пронзит грудь Валуа и изменит судьбу монархии. Надо все выяснить!»
Он пошел вслед за Жаком Клеманом. Монах остановился на площади, шагах в двадцати от портала замка.
— Итак, вы вернулись в Блуа? — спросил шевалье.
— Я не возвращался, — мрачно ответил монах. — Я отсюда никуда не уезжал, более того — я даже не выходил из комнаты… Я знал, что вы в гостинице, но мне хотелось остаться наедине… наедине с самим собой, со своей совестью… с Господом, который говорил со мной!
— Ах, вот как? — улыбнулся Пардальян. — И что же вам поведал Господь? Вы с ним беседовали прямо в вашей комнате в гостинице? Ну надо же — забиться в свою каморку и носа на улицу не казать! Послушайте, но вы, кажется, дрожите, у вас лихорадка… Пойдемте-ка обратно. Это все потому, что вы морите себя голодом и пьете слишком много воды. Давайте закажем чего-нибудь покрепче…
Но монах не слушал разумных речей своего друга. Он вцепился в руку шевалье и возбужденно произнес:
— Пардальян, настал великий час! Никто и ничто не помешает мне убить Валуа! Я уже две недели жду, когда он вернется в Блуа… Наконец Господь заставил его вернуться! И Господь задержал вас в Блуа, чтобы вы помогли мне!
— Помог вам?! — воскликнул удивленный шевалье.
— Я рассчитываю на вас! — сказал монах. — Да, у меня лихорадка и голова раскалывается, но мысли мои ясны. Я следил за вами, я знаю: вы подружились с этим грубияном Крийоном. А я бессонными ночами вопрошал Господа, чтобы он умудрил меня и научил проникнуть в замок. Теперь я понял: ваша дружба с Крийоном — это перст судьбы.
— Вы что, серьезно?
— Пардальян, вы поможете мне пройти в замок! Познакомьте меня с Крийоном, скажите, что я ваш друг; говорите что угодно, но я должен попасть в замок!
— И вы рассчитывали, что я помогу вам убить короля?
Пардальян помрачнел и задумался. Он прекрасно знал, что надо сказать, но никак не мог выбрать верный тон для беседы с Жаком Клеманом.
— Дорогой друг, — осторожно начал шевалье, — допустим, вы собирались бы драться на дуэли и сказали мне: «Пардальян, прошу вас сразиться с секундантом моего противника!» Я бы вам ответил: «Хорошо, дуэль есть дуэль. Ради вас я готов перерезать горло незнакомому человеку». Если бы на вас напали — пусть сам король или даже десяток королей! — и вы бы позвали меня на помощь, я бы сразился с десятком королей. Будь среди них Валуа, и ему бы не поздоровилось… Но вы просите, чтобы я за руку проводил вас к человеку, которого вы собираетесь убить… и убить не на дуэли, а в тот момент, когда он меньше всего ждет удара в спину… Извините, но подобное — не в моих привычках…
— Вы отказываетесь?
— Да, я отказываюсь выступать пособником убийцы, — твердо ответил Пардальян.
Жак Клеман был поражен. Он провел рукой по лбу и пробормотал:
— Проклятье! Проклятье!
В этот момент у гостиницы появился взволнованный Крийон. Увидев Пардальяна и его собеседника, он бросился к ним.
— Вы знаете этого преподобного отца? — спросил капитан у шевалье.
— Знаю, — сказал Пардальян.
— Слава Богу, — облегченно вздохнул Крийон и повернулся к Клеману. — Отец мой, вы нужны в замке. Духовник короля уехал, а королеве-матери очень плохо. Она просила привести исповедника, и как можно скорей. Пойдемте со мной, святой отец! Воистину, сам Господь послал вас!
Жак Клеман схватил Пардальяна за рукав и прошептал:
— Слышите? Господь послал меня!
И монах бросился вслед за Крийоном.
— Действительно, это судьба! — проговорил Пардальян, как завороженный глядя на удаляющегося монаха.
Жак Клеман вместе с Крийоном вошел в замок, и их сразу проводили в покои королевы-матери, на первом этаже.
Как ни странно, никого, похоже, не волновала тяжелая болезнь Екатерины Медичи. А она, между тем, была на краю могилы; недаром же ей понадобился исповедник. Уже неделю старая королева не вставала с постели, и никто о ней толком не заботился. Даже лакеи и служанки выполняли свои обязанности кое-как. Екатерина Медичи угасала среди всеобщего и полного равнодушия. Один только Руджьери остался ей верен до конца.
Эта женщина, которая властвовала над Францией и держала в своих руках судьбы всего христианского мира, теперь умирала, но никто даже не вспоминал о ней… С ней уходила в небытие целая эпоха. Ее сын, любимый, обожаемый Генрих, всегда с трудом терпел матушку. При дворе было принято обращаться с королевой, как с посторонней, которой давно следует уйти, но которая почему-то задерживается и никак не желает прощаться. Милосерднее других оказался храбрый Крийон: он позаботился об исповеднике для королевы.
Жака Клемана поразило, что, несмотря на болезнь старой женщины, наверху, в верхних этажах замка, болтали о пустяках, смеялись и развлекались придворные.
Крийон пригласил его в комнату перед спальней. И тут Жак Клеман спросил:
— Где он?
— Кто? — удивился Крийон.
— Король…
— Вы не поняли, отец мой. Я вас позвал к королеве-матери. Ей очень плохо…
— А где же король? — настаивал монах.
— В Амбуазском замке.
— Но разве он не вернулся нынче ночью? — с надеждой спросил Жак Клеман.
— Да нет. Однако же я попрошу вас пройти к королеве.
Жак Клеман с трудом сдержал возглас разочарования. Но Крийон уже распахнул дверь в спальню, и монаху пришлось войти. Капитан удалился…
Королева лежала в затемненной комнате, всеми забытая и заброшенная. Хотя на улице было светло, шторы плотно закрывали окна, а на каминной полке горели свечи. Их неверный свет не мог полностью рассеять темноту, и мрак выползал из каждого угла спальни.
Монах пригляделся и увидел лежащую на кровати старую, морщинистую, бледную женщину; ее глаза ярко блестели и притягивали взор вошедшего, ибо лицо было неподвижным и полумертвым, а этот блеск завораживал. Казалось, королева смотрит уже не на реальный, а на загробный мир.
Жак Клеман твердил себе:
— Королева умирает! Екатерина Медичи умирает! И я, сын Алисы де Люс, присутствую при ее агонии.
Королева пошевелилась, и Жак Клеман очнулся от грез.
Екатерина сделала тонкой слабой рукой движение, приглашающее Жака Клемана подойти поближе. Она прошептала:
— Подойдите, отец мой, подойдите…
Он медленными шагами подошел к изголовью кровати. Екатерина пристально взглянула на него и с трудом выговорила:
— Я вас не знаю. Вы — не королевский духовник…
— Нет, мадам, — ответил Жак Клеман. — Духовник уехал. Я случайно оказался рядом с замком, и господин де Крийон пригласил меня, чтобы принять вашу исповедь.
— Тем лучше… — прошептала Екатерина.
Видимо, ее больше устраивал безвестный монах, чем придворный капеллан.
— Да… тем лучше… — с дрожью в голосе повторил Жак Клеман.
— Мой сын… — прошептала умирающая. — Где Генрих?.. Где мой сын?
— Его Величество в Амбуазе, мадам.
Королева закрыла глаза и замолчала. Из-под прикрытых век выкатились две слезинки и медленно сбежали по морщинистым щекам.
— Значит, я его больше не увижу? Я умираю, а сына со мной нет… Страшная смерть… Сынок, дорогой, обожаемый сынок… я умираю, а тебя нет рядом…
Потом она заговорила — быстро, лихорадочно и неразборчиво. Монах склонился над королевой, но уловил лишь какие-то обрывки фраз да имена, много имен:
— Диана Французская… Монтгомери… нет, неправда… а Колиньи… нет, не хочу… Моревер, слушай, Моревер…
Жак Клеман жадно прислушивался. Он ждал, что королева произнесет еще одно имя, но так и не дождался. Внезапно Екатерина широко раскрыла глаза; в них промелькнула тревога.