– Замечательно! – воскликнул Сервантес, захлопав в ладоши. – Сейчас вы говорили совсем как Дон Кихот!
– Я не знаком с этим господином, но если он говорит так же, как и я, значит, это умный человек, черт подери!.. Если только он не сумасшедший... Как бы то ни было, будь этот Дон Кихот здесь, разумный он или безумный, он бы сказал, как и я: «Пейте, дорогой господин де Сервантес, пейте это светлое вино из моей страны такое шипучее, такое веселое, и вы ощутите, как улетучиваются мрачные мысли, которые преследуют вас.»
– Ах, шевалье, – сказал Сервантес, помрачнев, – не шутите!
И продолжал с выражением скрытого ужаса:
– Вы-то не знаете, какое кошмарное судилище представляет собой святая инквизиция... Ведь в этом скопище палачей все свято... Вы не знаете, что эта страна, столь щедро одаренная природой, страна, где жизнь еще недавно била ключом, страна, блистающая славой своих художников и ученых, которых ныне уничтожают сотнями, – эта страна сегодня медленно агонизирует в безжалостных объятиях власти, правящей с помощью страха и ужаса... да, да, ужаса тысяч несчастных, которые, теряя разум, доносят сами на себя и сами себя предают огню аутодафе[69]!.. Не дай вам Бог узнать когда-нибудь, что такое «святые дома»!.. Это камеры всегда забитые жертвами, зловонные мешки без воздуха и света... Да знаете ли вы, наконец, что если не находится достаточно живых, чтобы утолить ненасытную жажду трибунала, алчущего человеческой крови, инквизиторы иногда выкапывают мертвецов и бросают их в костер?! И с этим-то многоголовым чудовищем вы хотите сразиться?.. Берегитесь! Вас разобьют, как я разбиваю этот кубок!
И резким движением Сервантес разбил стоящий перед ним кубок.
– Хуана! – позвал Пардальян. – Дитя мое, принесите другой кубок господину де Сервантесу.
А когда кубок был заменен и наполнен, когда Хуана удалилась, Пардальян повернулся к Сервантесу и произнес голосом, исполненным глубокого волнения:
– Дорогой друг, я очень тронут и восхищен той дружбой, какой вы изволили почтить меня – безвестного чужеземца. Познакомившись со мной получше, вы узнаете, что много раз я должен был быть разбит наголову, но в конечном счете – не знаю уж, как и почему! – всегда бывали биты как раз те, кто собирались стереть меня в порошок.
– Иными словами, несмотря на все, что я вам сказал, вы стоите на своем?
– Более чем когда-либо! – просто ответил Пардальян.
– О, блистательный Дон Кихот! – восхитился Сервантес.
– Однако, – мягко продолжал Пардальян, – ваша дружба вынуждает меня дать некоторое пояснение. Вот оно: все, что вы мне только что сказали, я уже знал и раньше. Но есть одна вещь, которую, быть может, не знаете вы, но которую знаю я: моей стране угрожают оба эти бедствия – и Филипп II, и его инквизиция... И еще я знаю совершенно точно: Франция не будет медленно удушена, подобно вашей несчастной стране.
– Почему же?
– Потому что я этого не хочу! – твердо произнес Пардальян.
– И опять вы говорите как Дон Кихот! – восторженно воскликнул Сервантес, который, слушая ответы Пардальяна, совсем потерял чувство реальности и погрузился в мир несбыточных фантазий.
– Я знаю, – продолжал не расслышавший его Пардальян, – я знаю, что рискую жизнью, но согласитесь: разве это существенно, когда речь идет о спасении миллионов человеческих жизней?!
– Мысль, достойная Дон Кихота! – восхитился Сервантес.
Секунду Пардальян смотрел на него насмешливо-умиленно; увидев, что его собеседник погружен в мечтания, он пожал плечами и сказал:
– Если дело обстоит именно так, то провалиться мне на этом месте, но ваш друг Дон-Кихот – безумец!
– Безумец?.. Да... Вы подали мне мысль... Надо будет обдумать... – пробормотал Сервантес.
Но внезапно возвратившись к действительности, он встал и отвесил Пардальяну глубокий поклон:
– Во всяком случае, это славный и храбрый человек... Я хочу сделать вам предложение, шевалье.
– В чем же оно заключается? – спросил Пардальян, начиная испытывать некоторое беспокойство.
– В том, – ответствовал Сервантес, в чьих глазах читалось веселое лукавство, – чтобы выпить вместе со мной за здоровье прославленного рыцаря Дон Кихота Ламанчского!
– Черт побери! – произнес Пардальян и поднялся, облегченно вздохнув. – Я это сделаю от всей души, хотя и не знаком с этим достойным сеньором...
– За славу Дон Кихота! – воскликнул Сервантес со странным волнением.
– За бессмертие вашего друга Дон Кихота! – пошел еще дальше Пардальян, чокаясь с Сервантесом; тот приложил руку к сердцу в знак благодарности.
Про себя же шевалье подумал: «Клянусь Пилатом! Эти поэты все немножко сумасшедшие!»
Но тотчас же на лице его мелькнула ироническая ухмылка: «В конце концов, мне ли бросать камень в других?»
Глава 11ДОН СЕЗАР И ЖИРАЛЬДА
Опорожнив чаши единым духом, как это и полагается в подобных случаях, они вновь уселись друг против друга.
– Шевалье, – просто сказал Сервантес, – ведь мне не надо вам говорить, – не правда ли? – что я всецело вам предан.
– Я рассчитываю на это, черт побери! – ответил Пардальян так же просто.
Рукопожатие скрепило их договор о дружбе.
Тем временем дворик опять заполнился народом. Несколько кавалеров, вид которых отнюдь не внушал доверия, шумно беседовали между собой в ожидании заказанного вина.
– Клянусь Святой Троицей! – говорил один. – Знаете ли вы, сеньоры, что с некоторых пор Севилья похожа на кладбище?
– Ни развлечений, ни аутодафе, ни коррид, ничего... только смертельная скука, – говорил другой.
– Эль Тореро, дон Сезар исчез... удалился в свое имение в Сьерре, где выращивают быков для корриды... У него сейчас приступ черной меланхолии – они порой у него случаются.
– И Жиральду совсем не видно...
– Исчезли оба.
– К счастью, прибыл наш король. Теперь все наконец переменится.
– Слава Господу! Хоть повеселимся немного!
– Король организует облаву... и мы будем охотиться за евреями и маврами!.. Клянусь кровью Христовой! Будем рубить с плеча и без пощады!
– Не считая тех, кого поджарят, если по случайности они сумеют увернуться от пушек и мушкетов!
– Мы вновь увидим улыбку Жиральды!
– Эль Тореро не будет больше на нас дуться и устроит нам великолепную корриду.
– Да еще те мелочи, что перепадут нам от экспедиции!
– После короля, сеньор, после короля и придворных грандов!..
– Да полноте, как бы ни был велик аппетит нашего короля и его грандов, у проклятых еретиков столько добра, что и нам, слава Богу, достанутся кое-какие крохи.
– Вот тогда снова заживем!
Все эти реплики прорезали воздух, словно свист бича, вперемешку с громкими раскатами хохота и ударами тяжелых кулаков по столу. Эти люди ликовали и хотели, чтобы все это видели.
– Словом, – сказал Пардальян вполголоса, – судя по тому, что я слышу, этот крестовый поход, как и всякий уважающий себя крестовый поход, есть всего лишь огромная кормушка, где каждый, начиная от короля и кончая последним из этих... храбрецов, надеется получить свой кусок.
– Да, так всегда и бывает, дело привычное, – ответил Сервантес, пожимая плечами.
– А что это за Тореро, о котором они говорят? Подвижные черты лица Сервантеса приняли серьезное и печальное выражение, поразившее шевалье.
– Его зовут просто дон Сезар, и никакого другого имени у него нет. Он никогда не знал ни отца, ни матери. Его прозвали Эль Тореро; когда говорят – Эль Тореро, – это звучит так же, как когда говорят: «король»; и точно так же, как для всех испанцев существует только один король, для всех андалузцев существует лишь один тореадор: Эль Тореро, и этим все сказано. Он прославился по всей Андалузии тем, как он обходится с быком – до сего дня такой способ был неизвестен. Он появляется на арене совсем иначе, чем все другие тореадоры, закованные в латы, прикрываясь круглым щитом, с копьем в руке, верхом на богато украшенной лошади... Он выходит пеший, разодетый в шелк и атлас; вместо тяжелого щита у него плащ, обернутый вокруг левой руки; в руке – парадная шпага... Острием этой маленькой шпаги он снимает букет из лент, закрепленный между рогами быка (которого он никогда не поражает насмерть), и этот букет, добытый им с риском для жизни, слагает к ногам первой красавицы... Это храбрец, которого вы наверняка полюбите, если познакомитесь с ним.
– Итак, – сказал Пардальян, возвращаясь к своей основной мысли, – король столь нуждается в деньгах, что не брезгует стать по главе армии грабителей?
Сервантес отрицательно покачал головой:
– Денежные проблемы, подавление ереси, массовые казни... если бы дело было только в них, король отдал бы все на откуп своим министрам и генералам... Но это лишь предлог, чтобы скрыть истинную цель, никому не ведомую, кроме короля и великого инквизитора... лишь я один угадываю ее...
– Черт подери! Я тоже говорил себе, что здесь должно быть нечто более серьезное! – воскликнул Пардальян.
И с любопытством осведомился:
– Неужто Елизавета Английская грозится завоевать Испанию?.. Да, это было бы весьма на руку королю Генриху!.. Нет? Жаль! Проклятье!.. Или несколько человек, исполненных решимости сбросить наконец стальное ярмо, под которым задыхается целый народ, задумали какой-нибудь хорошо организованный мятеж?..
– Не гадайте, шевалье, все равно не отгадаете!..
Этот поразительный поход, во время которого будут принесены тысячи безвинных жертв, направлен против... одного-единственного человека!
– О дьявол! – вскричал ошеломленный Пардальян. – Наверное, это какой-нибудь великий хвастун? Или неистовый заговорщик? Или какая-нибудь могущественная личность?
– Это молодой человек лет двадцати двух, без имени и состояния – ибо если его опаснейшая профессия и приносит ему очень приличный доход, то все заработанное им принадлежит скорее людям неимущим, нежели ему самому. Этот человек, если он не выходит на арену, проводит свою жизнь в имении, где укрощает быков для собственного удовольствия. Так что сами видите – он не заговорщик и не важная особа.