Фауста, понимая значение этого взгляда, коротко сказал:
– Говорите, граф, его величество дозволяет. Курьер отвесил королю глубокий поклон и объявил:
– Сударыня, я только что прибыл из Рима, я мчался всю дорогу и едва не загнал коня.
– Что там слышно? – небрежно спросила Фауста.
– Папа Сикст V скончался, сударыня, – отвечал курьер, названный Фаустой графом.
Эта новость, прозвучавшая столь неожиданно, произвела действие разорвавшейся бомбы.
Несмотря на все свое необычное самообладание, принцесса вздрогнула. Она явно не ожидала такого известия.
Король подскочил на месте и поспешно переспросил:
– Что вы сказали, сударь?
– Я сказал, что его святейшество папа Сикст V преставился, – повторил граф с поклоном.
– И меня до сих пор не уведомили об этом! – взорвался Эспиноза.
Король одобрил восклицание своего министра кивком головы, не предвещавшим ничего хорошего для испанского посланника в Италии, кем бы он ни был. В то же время Филипп бросил на великого инквизитора испепеляющий взгляд; тот, однако, и бровью не повел.
Фауста чуть приметно улыбнулась.
– Примите мои поздравления, – обратился к ней король ледяным тоном, – ваша полиция работает лучше моей.
– Дело в том, – отозвалась принцесса с присущим ей бесстрашием, – что моя полиция создавалась не священнослужителями.
– Что это значит? – прорычал Филипп.
– Это значит, что если служители церкви остаются непревзойденными во всем, что касается выработки плана или исполнения хорошо закрученной интриги, то вряд ли от них можно требовать физического усилия, необходимого для такого путешествия. Ведь моим людям приходится проводить в седле не день и не два. В подобных обстоятельствах самый ученый и самый умный служитель церкви не сравнится с опытным наездником.
– Это верно, – сказал король, смягчившись.
– Ваше величество, – добавила Фауста, желая пролить бальзам на рану, нанесенную королевскому самолюбию, – вы увидите, что ваш собственный посланник выкажет всю расторопность, какую только можно от него ожидать. Через несколько часов он будет здесь.
– Известно ли вам, сударь, – спросил король, не давая Фаусте прямого ответа, – известно ли вам, кого прочат в преемники святому отцу?
Заметим – король не осведомился, от чего или как умер Сикст V. Сикст V был врагом – и каким врагом! – и вот теперь его, наконец, не стало.
Главным для Филиппа II было то, что он избавился от старого и грозного противника. Для него было вовсе неважно, из-за чего это произошло. Важно было узнать, кто может стать преемником Сикста. А будет ли новый папа, подобно Сиксту V, врагом испанской политики или же он станет союзником? Вот что имело значение. Вот почему король задал свой вопрос.
Курьер принцессы был очень бледен и держался неестественно прямо. Было заметно, что он делает над собой нечеловеческое усилие и что лишь сверхъестественная воля позволяет ему все еще оставаться на ногах.
На вопрос короля он ответил:
– Называют его высокопреосвященство кардинала Кремоны Никола Сфондрато.
– Ну, это хорошо, – удовлетворенно прошептал король.
– Называют кардинала Санти-Куатро Джанни Факинетти.
Король скорчил красноречивую гримасу.
– Но больше всего, пожалуй, говорят о кардинале Сен-Марселя Кастанья.
Гримаса короля стала еще более выразительной.
– Однако избрание нового папы будет в значительной степени зависеть от племянника покойного – от кардинала Монтальте. Конклав наверняка послушно выполнит предписания, данные кардиналом Монтальте.
– Ага! – задумчиво произнес король, поблагодарив курьера кивком головы.
– Ступайте, граф, – тихо сказала Фауста, – ступайте и отдохните. Вы в этом нуждаетесь.
Граф выслушал этот приказ с явным облегчением и не заставил повторять его дважды.
– Кажется, сударыня, этот самый кардинал Монтальте, от которого частично зависит избрание будущего папы, принадлежит к числу ваших друзей? – обратился король к принцессе, когда курьер вышел.
– Вы правы, – подтвердила принцесса с загадочной улыбкой.
– Равно как и племянник кардинала Кремоны, этот Сфондрато, герцог Понте-Маджоре?
– Герцог Понте-Маджоре также принадлежит к числу моих друзей, – отозвалась Фауста, чья улыбка сделалась еще более загадочной.
– Они ведь последовали за вами даже сюда?
– Мне кажется, да, сир.
Филипп II более ничего не сказал, но его взгляд на мгновение встретился со взглядом Эспинозы; великий инквизитор чуть заметно кивнул.
Фауста перехватила этот взгляд одного и понимающий кивок другого. Ей стало ясно, в чем дело, и она подумала: «Эспиноза избавит меня от этих двоих. Сам того не зная и сам того не желая, он окажет мне услугу, ибо они совсем сошли с ума от любви и начали уже стеснять меня больше, чем мне бы того хотелось».
Затем ее мысли обратились к умершему Сиксту V:
«Стало быть, старый воин наконец-то умер! Кто знает – быть может, мне было бы лучше поехать туда? Почему бы мне не вернуться вновь к моему великому замыслу? Теперь, когда Сикста V более нет, у кого хватит сил противостоять мне?»
Ее взгляд упал на короля, казалось, погруженного в глубокие размышления.
«Нет, – сказала себе Фауста, – с мечтами о папессе Иоанне покончено. Покончено… на время. То, что я сейчас предпринимаю здесь, ничуть не уступает по размаху и величию моим тогдашним мечтам. Кто знает – возможно, этот путь к папской тиаре окажется более верным? Кроме того, надо предусмотреть все: если я сделаю вид, будто отказываюсь от своих прежних замыслов, меня оставят в покое. Мне вернут мое имущество и мои государства, на которые старый боец наложил лапу. В случае неудачи я могу удалиться в Италию, там я буду по-прежнему монархиней, а не изгнанницей. А мой сын, сын Пардальяна? Я наконец смогу заняться поисками моего ребенка, не опасаясь привлечь к нему губительное внимание моего непримиримого врага. Сокровища, которые я предусмотрительно спрятала и тайну которых знает лишь Мирти, больше не будут притягивать к себе алчного Сикста. Мой сын, по крайней мере, будет богатым».
И она продолжала с некоторым удивлением: «Почему вдруг я стала ощущать, что меня охватывает неодолимое желание вновь увидеть невинного крошку, сжать его в своих объятиях? Быть может, причина тому – радость: ведь теперь я знаю, что моему сыну наконец-то не грозит никакая опасность… Итак, жребий брошен. Пусть Эспиноза посылает Монтальте и Сфондрато в Рим плести интриги ради избрания такого папы, который будет относиться благосклонно к его политике; я останусь здесь и со временем наверняка достигну высот там».
Как раз в тот момент, когда она приняла это решение, Эспиноза спросил ее:
– А вы, сударыня, что намереваетесь делать? Как бы высоко ни был вознесен Эспиноза – князь церкви, великий инквизитор Испании, бесцеремонность, с какой он позволял себе интересоваться ее планами на будущее, невольно задела ее. И потому, не желая в присутствии короля показаться рассерженной, она приняла чрезвычайно холодный вид и в свою очередь спросила:
– О чем это вы?
Эспиноза был не из тех людей, кого может привести в замешательство такая малость. Ничуть не изменяя своему неколебимому спокойствию, словно не почувствовав скрытого раздражения Фаусты, он ответил:
– Я о преемнике папы Сикста V.
– Но что мне до него? – произнесла принцесса с блистательно равнодушным видом. – Боже мой, да с какой стати меня может интересовать этот преемник?
Эспиноза устремил на нее сверкающий взор и медленно и даже как-то угрожающе заговорил:
– Разве вы не пытались осуществить некий замысел, провал которого привел к тому, что вам вынесли смертный приговор? Разве в течение долгих месяцев вы не были пленницей того, кто одержал над вами победу и кто, как вам только что объявили, недавно умер? Разве момент не кажется вам благоприятным и вас не искушает мысль вернуться к планам, от которых вам пришлось на какое-то время отказаться?
– Я понимаю вас, кардинал. Успокойтесь, эти планы больше не существуют для меня. Я по собственной воле отрекаюсь от них. Преемник Сикста, кем бы он ни оказался, не увидит меня на своем пути.
– Значит, сударыня, эта смерть ничего не меняет в наших договоренностях? У вас нет намерения вернуться обратно в Италию, в Рим?
– Нет, кардинал. Я собираюсь остаться здесь.
И, повернувшись к Филиппу II – он, казалось, был целиком поглощен корридой, однако не упускал ни слова из этого разговора, – Фауста добавила:
– Если только король не прогонит меня. Филипп удивленно посмотрел на нее.
Не дав ему времени вставить хотя бы слово, Эспиноза ответил вместо него:
– Король не прогонит вас, сударыня. Разве вы не являетесь самым ярким светилом его двора? Король, как и самый скромный из его подданных, не сможет обойтись без солнца, которое согревает и освещает нас. Вы и есть это солнце. И потому, смею вас заверить, его величество оставит вас подле себя так долго, как будет возможно. Отныне нам не обойтись без вашего лучезарного присутствия!
Произнеся эти слова, сопровождаемые многозначительным взглядом в сторону короля, с тем обескураживающим спокойствием, что никогда не покидало его, Эспиноза вышел из королевской ложи.
Самое опытное ухо не различило бы ни малейшей иронии или угрозы в речах великого инквизитора, внешне звучавших как самая изысканная любезность.
Однако Фаусту это не ввело в заблуждение, и, холодным взором следя за высоким силуэтом великого инквизитора, перед которым всякий склонялся и пятился назад, она думала, едва заметно улыбаясь:
«Ступай! Ступай и отдай приказ, чтобы меня держали в Севилье пленницей до тех пор, пока преемником Сикста не будет назначен папа, избранный тобой! Сам того не подозревая, ты ведешь мою игру и ты и дальше пойдешь по указанному мною пути и избавишь меня от Монтальте и Сфондрато».
Тем временем король, предупрежденный взглядом Эспинозы, воскликнул с самым любезным видом:
– Как, сударыня! Неужто вы помышляете о том, чтобы покинуть нас?