Расставшись с девушкой, Леонора продолжила свой путь. Спустя минуту она остановилась и задумалась. Рядом с ней находился кабинет Кончини, и она не знала, как ей поступить, — зайти к мужу или нет. Она даже протянула руку, желая открыть дверь, но потом покачала головой и пошла дальше, еле слышно шепча:
— Нет, сейчас я не нужна моему Кончинетто. Я понадоблюсь ему позднее и в другом месте. К тому же, раз он забыл о тех двух наглецах — дерзком авантюристе и жалком предателе — его слуге, значит, мне следует самой позаботиться о них. Эти двое знают тайну моего супруга и могут погубить его. Они не должны живыми выйти из этого дома, куда они столь безрассудно проникли. Что ж, я займусь ими. Тем более что они, в сущности, уже в моих руках. А когда понадобится, я вернусь к девчонке.
Леонора успевала подумать обо всем, и Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар вскоре ощутили на себе результаты ее предусмотрительности.
По узкой лестнице Галигаи спустилась на первый этаж; в кордегардии она нашла Роспиньяка и четырех его лейтенантов: Эйно, Лонгваля, Роктая и Лувиньяка. В комнате стоял страшный шум, ибо все пятеро на чем свет стоит ругали «дерзкого юнца», только что задавшего им знатную трепку.
Однако несмотря на возмущенные крики, никто из них не рвался в бой и не бегал по дому, пытаясь отыскать ненавистного врага. Будем справедливы: эти пятеро дворян не были трусами, и каждый в случае необходимости готов был встретиться один на один даже с Одэ де Вальвером. Но они узнали, что дом Кончини почтила своим присутствием королева, и это охладило их пыл: они не решались ворваться в спальню фаворита и завязать драку на глазах у Ее Величества. Вынужденные бездействовать, они отчаянно бранились.
Появление Леоноры было встречено с бурной радостью. Отдав распоряжения Роспиньяку, жена Кончини удалилась. Едва дверь за ней закрылась, командир что-то шепнул своим четверым лейтенантам; те повскакивали с мест, бросились во двор, прыгнули в седла и галопом помчались на улицу Турнон, где, как вы помните, располагался особняк Кончини. Так что Роспиньяк тоже не терял времени даром.
Расставшись с клевретами Кончини, Леонора направилась в маленький кабинет, где в одиночестве сидел Стокко. Он коротал время, потягивая превосходное старое вино с виноградников Иля; лучезарный напиток поблескивал в хрустальном стакане.
Увидев хозяйку, Стокко вскочил и, по обыкновению нагловато улыбаясь, буквально перегнулся пополам в нарочито почтительном поклоне. После чего он вновь развалился в кресле; на губах его играла саркастическая усмешка. Судя по его манерам, Стокко был посвящен во все тайны своей хозяйки, что давало ему право вести себя с ней столь вызывающе.
Как и прежде, Леонора сделала вид, будто не замечает наглого поведения Стокко: она слишком дорожила его услугами, чтобы обращать внимание на такие мелочи. (Заметим, что никому иному она бы не позволила обходиться с собой подобным образом.) Усевшись напротив Стокко, она, не открывая пока своих истинных замыслов, принялась задавать ему различные вопросы.
Несмотря на всю свою развязность, Стокко знал, что есть граница, переступать которую не только не рекомендуется, но и опасно. Он прекрасно понимал, сколь страшна будет месть его хозяйки, если она узнает, что он переиграл или предал ее. И как бы нарочито вызывающе он себя ни вел, он был безраздельно предан Леоноре и охотно исполнил любые ее поручения. Именно этим объяснялась столь странная на первый взгляд снисходительность жены Кончини.
Стокко подробно отвечал на все поставленные ему вопросы, однако по его насмешливому тону трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Леонора отлично изучила все повадки своего преданного слуги. Ее великолепная память мгновенно фиксировала все, что говорил ей Стокко: она знала, что его сведения были точны. Выяснив все необходимое, Леонора дала своему поверенному новые инструкции и вышла.
С Роспиньяком Леонора говорила пять минут. Ее беседа со Стокко длилась в два раза дольше. Итак, с того момента, как она вышла из спальни, оставив там Одэ де Вальвера и Ландри Кокнар, прошло немногим более четверти часа.
XXXVIМАЛЕНЬКИЙ ОСОБНЯК КОНЧИНИ(окончание)
По узкой лестнице Леонора вновь поднялась на второй этаж. Она шла медленно, часто останавливаясь, чтобы собраться с мыслями:
«Надо признать, что случай — воистину непредсказуемый господин, и наше жалкое воображение просто не может угнаться за его причудами… Вот, например, эта маленькая цветочница: разумеется, мне приходила в голову мысль, что она вполне могла бы быть дочерью Кончино и Марии Медичи… Мое предположение было столь правдоподобно, что я даже убедила во всем Марию и с ее помощью собиралась убедить в этом Кончино… Но сама-то я этому не верила. Подобная возможность казалась мне совершенно невероятной, настолько невероятной, что я даже не удосужилась обдумать ее как следует. И вот тебе на: я оказалась-таки права — эта девчонка действительно дочь Кончино и Марии. Вот ведь как удачно все складывается!..»
Заметим мимоходом, что Леонора мгновенно приняла на веру слова, сказанные Ландри Кокнаром; ее живой и скептический ум даже не попытался подвергнуть их сомнению или хотя бы постараться добыть доказательства, их подтверждающие. Почему? Мы не беремся это объяснять.
Леонора все еще размышляла. Она обдумывала способ избавиться от двух наглецов, имевших дерзость бросить вызов ее Кончино, проникнуть в его тайну, и, следовательно, получивших возможность погубить его.
«И что мне делать с этим ребенком? Ибо эта девушка еще сущее дитя, в этом у меня нет никаких сомнений. Я заранее получила одобрение Марии на тайное ее убийство, хотя таковое, стань о нем известно в Париже, наделало бы много шума. Но что теперь говорить, время для этого упущено. Слава Богу, мой Кончино не чудовище какое-нибудь: едва он узнал, что девчонка — его дочь, от его страсти не осталось и следа. Уверена, что он рвет на себе волосы при. одной только мысли, что испытывал вожделение к собственной дочери. (В этом она была права.) Возможно, роковое стечение обстоятельств и вынудит его отдать приказ убить девчонку, но если он оставит ее жить, то скорее вырвет у себя сердце, нежели позволит снова осквернить ее своими притязаниями. Нет, хвала небесам, эта любовь больше не опасна для меня: она умерла, похоронена… (Со вздохом.) Увы! Жаль, что этого не скажешь о всех его будущих интрижках… (Она вернулась к своей основной мысли.) Вопрос стоит следующим образом: во благо ли Кончино смерть девчонки?.. Конечно, я не забыла, что есть еще синьора Фауста… но, несмотря на все ее могущество, я вполне могу противостоять ей… У меня больше нет ненависти к Мюгетте… Теперь мне безразлично, будет она жить или умрет… лишь бы мне не пришлось самой убивать ее… Я еще надеюсь заслужить вечное спасение, а поэтому ни за какие сокровища в мире не стану отягощать свою совесть бессмысленным убийством…»
Наконец она поднялась на второй этаж и очутилась перед дверью, за которой разговаривали Кончини и Мария Медичи. Нахмурившись, она в задумчивости остановилась. Внезапно она приняла решение:
«Пусть они делают все, что считают нужным… в конце концов только они имеют право решать ее судьбу».
И Леонора, резко распахнув дверь, вошла в комнату.
Мария Медичи сидела в кресле. Перед ней расхаживал взад и вперед Кончини. Оба совершено отбросили лицемерные уловки, пышно именуемые правилами этикета. Мария забыла о том, что она королева, Кончини — о том, что он всесильный министр. Маски упали. Эти двое остались теми, кем были на самом деле: любовниками, чья изрядно затянувшаяся и вошедшая в привычку связь вдруг оказалась под угрозой. Им необходимо было принять решение, позволяющее сохранить их отношения и избежать гибельной для них огласки.
Мы уже сказали, что Мария радостная вышла из спальни Кончини. Фаворит же ее был хмур и озабочен: он чувствовал, что над ним нависла смертельная угроза. Волнение Кончини не могло укрыться от глаз страстно влюбленной в него женщины, каковой была Мария Медичи, и ее радость тут же померкла. Когда они дошли до гостиной, куда проводил ее Кончини, она уже была взволнована не менее своего любовника. Упав в кресло, она с тревожным вопросом во взоре взглянула на него.
Состоялось мучительное объяснение.
Мария сообщила, что страшную новость ей поведала Леонора. Кончини недоверчиво ухмыльнулся. Мария прибавила, что она тут же поспешила к нему, дабы договориться, как действовать дальше. В свою очередь, она желала знать, откуда это известие дошло до Кончини. Как вы понимаете, итальянец не мог открыть ей истину, однако тут же придумал какую-то историю и с самым серьезным видом рассказал ее. Так как его история в целом была правдоподобна, королева не стала придираться и приняла ее на веру.
Разумеется, не обошлось без воспоминаний о прошлом. Зная, что в этом скромном, уединенном особнячке, в этом уютном гнездышке, предназначенном для любви, им нечего бояться соглядатаев, они говорили совершенно откровенно, не стесняясь в выборе слов. Они в малейших подробностях вспомнили историю рождения их дочери. Кончини проклинал этого негодяя Ландри Кокнара, осмелившегося не выполнить его, Кончини, приказания, и Мария целиком одобрила эту вспышку праведного гнева.
Они вместе недоумевали, откуда вдруг в Париже взялась их дочь, обреченная ими на смерть в первую же минуту после ее появления на свет, то есть около семнадцати лет назад. Жутко было слушать их недоуменные вздохи по поводу «страшного несчастья», а именно того, что нашлось их дитя, рождение которого они всегда считали досадной ошибкой молодости и все это время были уверены, что избавились от него навсегда.
Воспоминания заняли довольно много времени, но наконец наступила минута, когда им нечего было больше сказать о днях минувших. И они вновь встали перед роковой необходимостью принять несколько решений, главных и второстепенных. Главным, разумеется, было — стоило ли вообще оставлять девушку в живых. Если да, то как вести себя с ней и что делать с этой так неожиданно объявившейся дочерью.