Гиз помрачнел.
— Что еще? — продолжала королева. — Говорите в присутствии герцога, капитан, он верный слуга трона.
— Двенадцать пушек, мадам.
— Наверное, парадные бомбарды для фейерверков? — поинтересовалась Екатерина.
— Нет, мадам, боевые орудия. Их тайно привезли в Лувр вчера ночью.
Гиз побледнел, улыбка сползла с его лица, поза стала менее самоуверенной.
— Чтобы герцог не волновался, сообщите, капитан, какие известия мы получили из провинции?
— Но вы же знаете, мадам, — с удивлением ответил Нансей, — нам сообщили лишь то, что приказ короля выполнен: губернаторы провинций отправили войска в Париж…
— Из этого следует…
— Из этого следует, что шесть тысяч солдат подошли к Парижу утром и войдут в столицу днем. Еще от восьми до десяти тысяч пехотинцев прибудут сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром. Таким образом, в самом Париже и под стенами города соберется армия в двадцать пять тысяч под командованием короля.
Гиз уже не мог скрывать своих чувств: он был ошеломлен. Склонившись перед королевой в почтительном поклоне (никогда раньше он так не кланялся), герцог признал себя побежденным.
«Эту партию я проиграл!» — подумал он про себя.
А Нансей спросил королеву:
— Мадам, раз уж мы заговорили о делах военных, соблаговолите сообщить, кто примет командование войсками в Лувре? Может, господин де Коссен?
Герцог на миг воспрянул духом: де Коссен, как мы знаем, принадлежал к числу сторонников Гиза. Но радость его была недолгой.
— Господин де Коссен, — сказала королева, — назначен королем на охрану дворца адмирала. Лучше ему там и оставаться. Нансей, командовать будете вы. Я знаю вашу преданность.
Нансей опустился на одно колено и произнес:
— Буду верен вам до последнего вздоха, мадам!
— Мне это известно. Прикажите же с наступлением ночи зарядить аркебузы. Поставьте охрану у каждой двери. Расставьте пушки по всем направлениям. Всадники, готовые вступить в бой, пусть проведут ночь во дворе, прямо в седлах. Четыреста швейцарцев пусть охраняют короля. И если кто-нибудь осмелится атаковать Лувр, прикажите открыть огонь! Огонь из аркебуз! Огонь из пушек! Стрелять в любого: в нищего или буржуа, в священника или дворянина, в гугенота или католика… убить любого!
— Пристрелю любого! — воскликнул Нансей. — Но, мадам, кого мне назначить охранять вас?
Екатерина встала, протянула руки к серебряному распятию и звучным голосом произнесла:
— Мне не надо охраны — со мной Господь!
Когда Нансей вышел, Гиз обратился к королеве, и голос его дрожал:
— Мадам, Ваше Величество знает, что может располагать мной и для защиты короля, и для защиты святой веры…
— Знаю, герцог. Поэтому, поверьте, если бы не выбрали себе назначение сами, я бы попросила вас принять командование над силами Лувра.
Гиз до крови прикусил губу: получалось, что он сам все испортил.
— Мадам, — продолжал герцог, — мне остается лишь просить Ваше Величество принять человека, на которого возложено непосредственное выполнение поручения завтрашней ночью.
— Пусть войдет! — сказала Екатерина.
Гиз распахнул дверь в коридор, и по знаку в молельню вошел огромного роста мужчина. В лице у него было что-то тупое и наивное; кисти рук несоразмерно велики; круглые светло-голубые глаза навыкате и низкий, покатый лоб. Фамилия этого человека была Деановиц, но в те времена существовала традиция именовать слуг по имени провинций, откуда они происходили. Деановиц явился во Францию из Богемии, и Гиз прозвал его Богемец, а сокращенно просто Бем.
Екатерина посмотрела на гиганта с притворным восхищением, а тот улыбнулся и погладил усы.
— Тебе этой ночью будет дано одно поручение…
— Знаю, мадам: убить Антихриста и отрезать ему голову, если прикажет Ваше Величество.
— Приказываю, а теперь иди и выполняй распоряжения своего господина.
Гигант, переминаясь с ноги на ногу, остался стоять.
— Бем, ты что, не слышал? — спросил герцог.
— Слышал… но, видите ли, мне бы хотелось после выбраться с двумя-тремя приятелями из Парижа… они меня проводят до Рима. А все ворота закрыты, сами знаете…
Екатерина села за стол, быстро написала несколько строк, приложила королевскую печать и протянула Бему. Тот внимательно прочитал бумагу:
«Пропуск. Годен для проезда через любые ворота Парижа, действителен с 23 августа в течение трех дней. — Пропустить подателя сего и сопровождающих его лиц. — Служба короля».
Великан сложил бумагу и сунул ее за пазуху.
— Еще вот это не забудь! — сказала Екатерина, уронив на пол кошелек, полный золота.
Бем наклонился, подобрал деньги и вышел в полной уверенности, что произвел на королеву неизгладимое впечатление.
— Настоящий зверь! — заметила Екатерина. — Поздравляю, герцог, вы удачно выбираете слуг… А теперь пойдемте побеседуем с нашими друзьями.
Беседа продолжалась до семи часов вечера. Все это время какие-то люди тайно входили и выходили из дворца. Несколько раз Екатерина посылала за королем, но Карл играл с гугенотами в мяч и упорно отказывался явиться на зов матери. Может, он надеялся, что без него никто не посмеет принять последнее решение, а может, король просто хотел отвлечься.
В восемь вечера во дворце герцога Гиза собрались те, кто все надежды на будущее Франции связывал с Гизом и уже считал его королем: от Данвиля до Коссена, от Сорбена де Сент-Фуа до Гиталана.
— Господа, — заявил герцог, — сегодня ночью мы спасем веру и Церковь. Вы знаете, как вам надлежит поступать…
Глубокое молчание было ему ответом.
— Что касается наших планов, — продолжал Гиз, — их придется отложить. Королева начеку, господа, покажем ей, что мы — верные слуги престола… а насчет остального… подождем. Вы свободны, господа!
Итак, Генрих Гиз оказался вынужден остановить участников заговора. Он был встревожен, растерян и взбешен. С девяти до одиннадцати его посетили несколько приходских священников и капитаны городского ополчения, приходившие группами по десять человек.
Перед каждым десятком Гиз говорил одни и те же короткие слова:
— Господа, зверь уже в загоне!
— Смерть ему! Смерть! — отвечали гости.
Они расходились, разнося по городу последние указания: сигналом послужит набат со всех колоколен, верные слуги Церкви должны надеть на руку белую повязку, а кто не успеет сшить повязку — пусть обвяжет руку носовым платком.
XXVII. Изумление Монлюка; продолжение любовных похождений Пипо; второе разорение Като
Итак, в этот вечер в трех точках Парижа происходили весьма странные, хотя и различные, события: в тюрьме Тампль, в убежище Данвиля на улице Фоссе-Монмартр и, наконец, в кабачке «Два говорящих мертвеца».
В девять вечера в тюрьму впустили двух женщин, с головы до ног закутанных в плащи, и тайно провели к коменданту. Это были Руссотта-Рыжая и Пакетта. Монлюк уже ожидал их — за столом, заставленным снедью и вином. Чтобы вволю погулять ночку, комендант велел лакеям и служанке пойти куда-нибудь, подышать до утра воздухом. Те, довольные свалившейся на них удачей, тут же исчезли.
— Вот и мои птички! — расхохотался Монлюк. — Идите сюда, крошки, я вас расцелую!
Но Пакетта с Руссоттой остались стоять на месте и картинным жестом сбросили с себя плащи. Комендант, взглянув на них, даже глаза выпучил и рот раскрыл. Гулящие девицы нарядились в атлас; шеи утопали в пышных кружевных воротниках; талии затянуты в рюмочку и корсажи вырезаны изящным мысом. Пакетта и Руссотта разоделись даже не как горожанки, а как принцессы. Они были увешаны драгоценностями: ожерелья, браслеты, серьги, кольца, и накрашены, будто высокородные дамы.
Видимо, Като решила: наряжать, так наряжать великолепно! Откуда взяла она эти тряпки? В каких закоулках Двора Чудес?[130] Не имеет значения! Главное, Като превратила уличных девиц в принцесс; только очень легко было догадаться, что никакого понятия о придворных костюмах у достойной кабатчицы не было. Кроме того, хотя Пакетта и Руссотта нарядились в платья из настоящего атласа, все было мятым и в пятнах. Украсились девицы стекляшками и медными побрякушками, а уж намазались выше всякой меры.
Однако сами дамы восхищались собственным видом. Сбросив плащи, они сделали перед Монлюком по три реверанса, как их учила Като. Комендант был уже пьян, потому что, ожидая гостей, прикончил три бутылки и откупорил четвертую. Он сразу и не сообразил, в чем дело: ему почудилось, что вместо девиц к нему явились две принцессы. Правда, комендант быстро разобрался и проворчал:
— Вот тебе на! Что это еще за штучки?
— Ну а как же? — ответила Руссотта. — Мы для завтрашнего праздника оделись…
— Какого праздника? — с запинкой проговорил Монлюк.
— Ведь завтра будут допрашивать двух бандитов, пытать их и мучить…
Монлюк опрокинул стакан, вспомнил и рассмеялся так, что стекла зазвенели.
— Вспомнил! Праздник… Вы, значит, вырядились, как принцессы, чтобы поглядеть на допрос? Клянусь рогами дьявола! Замечательная идея… я просто сдохну от смеха… Додумались, шлюхи!.. А я вас сразу и не узнал… Сейчас меня хохот задушит, честное слово!.. Принцессы… Может, Вашим Высочествам телохранителей предоставить… Черт побери, сегодня вечером вы здесь будете королевами! Ты, Руссотта, садись слева от меня, а ты, Пакетта, — справа… Клянусь кишками последнего убитого мной еретика! Про эту историю я напишу моему батюшке Блезу де Монлюку, пусть вставит ее в свои мемуары![131] Пусть вы будете королевы! А я король… Ты, рыжая, пожалуй, сойдешь за королеву Марго… А ты, Пакетта… кем бы тебя назначить? Будешь королевой Елизаветой Испанской… Тише! Сегодня замечательная ночь! Пусть весь Париж замолчит! Ты, королева Наваррская, налей-ка стаканчик, а ты, королева Испанская, садись ко мне на колени…
Прервемся, ибо в наши намерения не входит описывать развернувшуюся за этим оргию и смущать читателей. Нам достаточно сообщить, что две девицы проникли в Тампль.