– Ты, Шеврикука, я вижу, возомнил о себе, – покачал головой Артем Лукич. – А зря.
– Ладно. Может, и возомнил. И зря, согласен. – Шеврикука встал. – Но у меня свои понятия о чести. И если кто-то за что-то должен платить по счетам, я постараюсь посодействовать тому, чтобы так оно и вышло.
– Постой, Шеврикука! – заторопился Артем Лукич. – Успокойся. Сядь. Поговорим здесь. Куда ты, право?
– Я же сказал: пойду в Китай-город. В Гостиный двор. В Обиталище Чинов.
– А может быть, в этом нет нужды? – прозвучало за его спиной.
Шеврикука обернулся. В присутственное место Артема Лукича входил знакомый Шеврикуке со дня июльского собеседования Увещеватель.
– Садитесь, Шеврикука. В Гостином дворе, как вы знаете, нынче стройка, – сказал Увещеватель. – И вы, Артем Лукич, присаживайтесь.
Пожелание Увещевателя было исполнено.
При кабинетном свете Увещеватель выглядел иначе, нежели в лучинной полутьме Китайгородского Обиталища Чинов. Здесь он казался менее древним и менее заросшим, а глаза его были ярко-живые. Неожиданные и совершенно необъяснимые прежние его посмеивания, никак не соответствующие смыслу произносимых слов, нынче отсутствовали. Но опять нечто знакомое угадывалось Шеврикукой в частностях Увещевателя и его интонациях.
– Суть ваших сомнений, Шеврикука, – сказал Увещеватель, – нам известна. Но всего открыть вам в интересах дела мы не можем. И у нас нет ясности. Разговор с Любохватом и Продольным для вас пока преждевременен. И очень просим вас вести себя тихо, ни во что не вмешиваться и не предпринимать никаких самостоятельных действий. Дабы не повредить и самому себе.
– Всего не можете, – сказал Шеврикука. – Но хоть что-то откройте.
– Спрашивайте.
– Исчезновение Петра Арсеньевича.
– Да, – после очевидных колебаний сказал Увещеватель, – Любохват и Продольный желали использовать возможности Петра Арсеньевича. Пытались его уговорить или даже обмануть. Не вышло. Он стал им опасен. И они пособили кое-кому убрать Петра Арсеньевича.
– Кому же?
– Для вас сейчас неважно кому…
– Предположим… Далее. Марьинорощинский раскоп. Они проводили его по чьему-либо указанию? На пользу сословия?
– Нет, никаких указаний им не было дано. Действовали самостоятельно.
– Они сотрудничали с Отродьями Башни?
– Тут нет ясности. И есть серьезные вопросы.
– А с Бушмелевым? Особенно в пору его черной силы?
– И тут нет пока ясности. Что еще?
– Пожалуй, мне достаточно.
– Когда вы их видели?
– Вчера. Как только отлетел Пузырь.
– А сегодня?
– Нет. – Шеврикуку отчасти насторожил вопрос Увещевателя. – Сегодня не видел.
– Не видели… Ну ладно… Шеврикука, это не указание и не приказ. Это, почитайте, просьба. Не вмешивайтесь в то, во что вам не следует вмешиваться. Воздержитесь.
– Не вмешивайтесь – это, стало быть, не мешайте?
– Я сказал: не вмешивайтесь! – Увещеватель произнес это уже сердито. – Помимо всего прочего, ваши самостоятельные действия приведут к неожиданным для вас опасностям, а толку не дадут.
– Ваши слова принял к сведению, – сказал Шеврикука. – Спасибо за внимание к моей личности. Разрешите откланяться.
– Шеврикука, не дури! – выкрикнул ему в спину Артем Лукич. Попробовал выкрикнуть.
Так. Значит, и Увещевателю неведомо, где нынче Любохват с Продольным. Следовало безотлагательно заглянуть в подъезды – владения Продольного. То, что Продольного в подъездах нет, он выяснил сразу. В трех его квартирах жильцы были в отъезде, в них Продольный мог отдыхать или кутить с приятелями, там наверняка остались от него следы или даже улики. И верно, на восьмом этаже Шеврикука обнаружил комнату, оклеенную ликами и черно-белыми телами мадам Кабарес и ее соратника по искусству, то ли Карацюпы, то ли еще как, артистическую кличку его Шеврикука точно не помнил. Но зато знал доподлинно, что Продольный шутников обожает, а в мадам, похоже, и просто влюблен. В комнате было грязно, натоптано, Продольный на диван укладывался, видимо, в сапогах. И пахло дурно. У дивана же стоял сбитый из досок ящик, заваленный пулеметными лентами. Похоже, Продольного куда-то спешно вызвали, и ему было не до уборок. Впрочем, уважением к чистоте домовой Продольный не страдал. Не исключалось, что спешить Продольному пришлось на Звездный бульвар, где они с Любохватом на глазах Шеврикуки приблизились к Дуняше и вынудили ее следовать с ними.
А ведь Дуняша махала рукой Шеврикуке, возможно, просила помочь.
Ну, махала. Ну, просила. Пусть и дальше просит.
Он посетил и другие квартиры. Обыскал и места, где, по его предположениям, Продольный мог устраивать тайники. Кое-что нашел. Нельзя сказать, чтобы находки его особенно удивили. Или тем более поразили. Это он и ожидал обнаружить. Сомнения подтверждались. И в его действиях возникала сословная необходимость. Сидеть в Землескребе и ждать Шеврикука не имел уже ни сил, ни благоразумия. А не соединились ли теперь в деле Любохват и Продольный со злодеем Бушмелевым?
Но где он, Бушмелев? «Сейчас же надо отыскать Епифана-Герасима!» – приказал себе Шеврикука. Он снова был в состоянии, требующем верить в предощущения. И он нисколько не удивился, чуть ли не столкнувшись на улице Королева с Приватным привидением заводчика Бушмелева. Епифан-Герасим торопился, но при этом и нервничал, оглядывался в соображениях: нет ли за ним хвоста. Воротник его тулупа был поднят, а собачья шапка напялена на лоб. Герасим привел Шеврикуку к станции метрополитена. Потом они долго ездили в соседствующих вагонах, на иные перроны с пересадками Герасим выходил из вагона, смотрел в черноту туннелей, прислушивался и принюхивался. На «Боровицкой» Шеврикука не выдержал и подошел к громиле.
– Ну что, Герасим? – сказал Шеврикука. – Здорово! Как поживаешь?
– А, это ты за мной шастаешь… – сказал Герасим, но без раздражения и угроз в голосе.
– И где же он? – спросил Шеврикука.
– Тебе-то что? Впрочем, ты все равно не отстанешь… Там… Где-то там… в недрах… Все притягивает и притягивает меня, а притянуть никак не может… Мне же самому лезть к нему сейчас не резон… И охоты нет… Но ведь притянет…
– И что он там делает?
– Кто его знает? Может, отлеживается. Может, набирается сил. Может, ждет пособников… Известно только, что по вредности своей в первом часу ночи он морочит башку людям, особенно уставшим или поддатым, гоняет их не по тем переходам, они и до дома добраться не могут…
– Коли так, разыскивать его сегодня нет нужды, – вслух подумал Шеврикука.
– Ты лучше Дуняшу навести, – сказал Герасим, – а то что-то Петюля наш в печали. Ты сходи к ней… На всякий случай…
– Придется сходить, – вздохнул Шеврикука.
– Вот-вот. И я бы тебе советовал не откладывать…
– Сейчас и направлюсь…
«А ведь и на самом деле придется направиться, хотя это и противно. Но вдруг хоть какая ниточка потянется от нее к Любохвату с Продольным, даже если и она, и Гликерия с ними сейчас в деле…»
Нетерпение подталкивало его к действиям скорым. Убедив себя в том, что и нынче создалась сословная необходимость, Шеврикука решил напрячь приданные ему силы. На поиски Дуняши тратить время он не захотел. Выяснил, что Дуняша пребывает в Оранжерее. (Выяснил также, между прочим, что Гликерии там нет, как нет и Любохвата с Продольным.) Встречаться нынче с Горей Бойсом и бабкой Старохановой у Шеврикуки не было желания, и он вызвал Дуняшу в Ботанический сад под маньчжурский орех.
– Так, – сказал Шеврикука, – никаких слов. Никаких слез. Только по делу. Буду спрашивать. Что за похищение? Что за выкуп? И без всякого вранья.
– Тяжко нам, Шеврикука…
– Я вас понял. И не ной. Отвечай быстро.
– Кто похитил – не знаю. Мне лишь доставили кассету с голосом Гликерии. Она умоляет заплатить выкуп.
– Почему – тебе? Служанке. А не какому-нибудь… высокому нынешнему покровителю Гликерии?
– Лишь мне известно, где укрыты вещи и драгоценности…
– Какие вещи?
– Те, за которыми ты ходил с наволочками. То есть те, что остались от твоей добычи. И старые ценности Гликерии.
– И ты так верна Гликерии, что не перепрячешь ее безделушки, а сможешь отдать их похитителям?
– Да, я так верна ей! – сказала Дуняша с вызовом. – Оскорбления же твои я смогу выдержать. Я их заслужила.
– Тебе знакомы Любохват и Продольный?
– Знакомы. Именно они стали или выбраны посредниками похитителей.
– А кто похитители?
– Не знаю. Кто-то в силе. Раз сумели похитить, запугать, укротить Гликерию. И вынудить ее принять их условия.
– Она с ними не в сговоре?
– Зачем это ей?
– Зачем! – усмехнулся Шеврикука. Усмешка его вышла горькой.
– Она с ними не в сговоре, – сказала Дуняша. – И она страдает. Я клянусь.
– Оставьте ваши клятвы при себе, – поморщился Шеврикука. – Если я и проявляю интерес к этой истории, то вовсе не из-за Гликерии и ее страданий, а потому, что имею счет к Продольному и Любохвату. Какие сроки и условия выкупа?
– Завтра в девять утра вещи, по их списку, я должна принести в парк, к шашлычной, сесть там за четвертый столик от входа. Обещано: через час туда доставят Гликерию. Даны гарантии.
– Какие тут могут быть гарантии? – раздраженно сказал Шеврикука. – Кстати, летом я давал Гликерии две вещицы, на сохранение. Где они?
– Они при ней. То есть они были при ней.
– В списке выкупа их нет?
– Нет.
– Ладно. Разберемся с ними позже… Есть у тебя предположения, где они могут держать Гликерию?
– Нет.
– Кассета при тебе?
– Вот она. И вот список.
– Если сегодня дело не выйдет, завтра объявлюсь в парке.
– Она страдала в последние дни, она раскаивалась, она жалела, что вовлекла тебя в ту историю… Поверь мне…
– Сейчас у меня потекут слезы! – рассердился Шеврикука. – Уволь меня от раскаяний и жалостей. Они не имеют отношения к моему делу. К моему, поняла?!
В Землескребе, в квартире акулы Зелепукина, Шеврикука прослушал кассету. Слова произносила действительно Гликерия. И обращалась она именно к Дуняше. Обращалась с мольбой, на этот раз, признал Шеврикука, искренней. Но, конечно, она могла иметь в виду и то, что Дуняша доставит звуковое послание ему, Шеврикуке. И все же, принимая во внимание и это соображение, можно было посчитать, что Гликерия напугана и измучена. Она не играла. И, судя по звучанию ее слов, состояние ее натуры и духа было скверное. О похищении и выкупе, подчиняясь требованиям бандитов, она просила Дуняшу никому не сообщать, никакого добра, ни украшений, ни нарядов, ни реликвий, не жалеть, тем более что они ей теперь – в тягость, лучше бы их не было.