– Знание мое было смутное, – сказал Шеврикука.
– Отчего вы не предпринимаете поиски доверенности Петра Арсеньевича? – спросил Бордюр.
Шеврикука опять взглянул в глаза собеседника.
– Да-да, – закивал Бордюр. – Мы тоже о многом осведомлены. О многом. И более того…
Тут он замолчал.
– У меня нет желания, – сказал Шеврикука.
– Другие отыщут! – разволновался Бордюр. – Другие!
– И пусть отыщут, – сказал Шеврикука. – Кстати, если вы так осведомлены обо всем, не поделитесь ли со мной знанием? Зачем мне обретать эту доверенность, что в ней такого важного, чтобы я ринулся ее отыскивать?
– Ну… Нам, конечно, не все известно… – смутился Бордюр. – Но о сути мы догадываемся. Однако если я вам сообщу… Словом, надо ли рассказывать спешащему в кинотеатр содержание фильма?
– Я вас понял, – кивнул Шеврикука. – Но я никуда не спешу и спешить не собираюсь.
– Хорошо, – поразмыслив, рассудил Бордюр. – Оставим в стороне историю с Петром Арсеньевичем… Я понимаю… Вы – сами по себе… Или сам по себе… И таким желаете пребывать дальше… Вы – одинокий наездник…
– Домовые наездниками быть не могут, – сказал Шеврикука.
– Ну… одинокий охотник…
– Ни за чем сейчас охотиться не намерен.
– Экий вы сегодня привередливый, – подосадовал Бордюр. – И определения вам не подберешь…
– А Пузырю, или тому, что спустилось на бульвары, какие вами подобраны определения? – спросил Шеврикука.
– Есть технические… Вам они вряд ли о чем поведают… – сказал Бордюр. – А в обиходе мы стали именовать его Пузырем. Как и все.
– Он не от вас?
– Нет, – покачал головой Бордюр. – Не от нас.
– И природа его вам не ясна? – удивился Шеврикука.
– Не совсем ясна… – не сразу выговорил Бордюр.
И было видно, что он в смущении. Или в растерянности.
– У вас в Землескребе появилось привидение, – помолчав, сказал Бордюр. – Известно, что и не без вашего соучастия…
– Ну, это… Назовем так: условное привидение, – уклончиво протянул Шеврикука.
– Хорошо. Условное. А с безусловными привидениями, опять же известно, вы поддерживаете отношения. Вы к ним вхожи…
– Случается… Или, вернее, случалось…
– Нельзя ли бы было с вашей помощью войти в отношения с привидениями и призраками и нам?
– А вы сами что… – теперь Шеврикука удивился искренне.
– Не слишком пока получается, – замялся Бордюр.
– И это для вас важно? – спросил Шеврикука.
– Важно, – кивнул Бордюр.
– Хорошо, – сказал Шеврикука. – Это можно устроить. Как скоро?
– В ближайшие дни. Впрочем, спешка не нужна. И нам придется кое-что обсудить.
– Дадите знать.
– Сейчас такая пора, – сказал Бордюр, – когда возможны Самозванцы…
– Я уже слышал подобные слова…
– Вы не хотели бы стать Самозванцем?
– Каким это и где?
– Хотя бы в вашем… сословии…
– Нет, – сказал Шеврикука, – не хотел бы.
– Отчего же так? Вы личность рисковая. А тут и власть, и приключения. И Марина Мнишек. Вот бы наворочали дел!
– Из-за Марины Мнишек в первую очередь не следует идти в Самозванцы, – сказал Шеврикука.
– Ну, насчет Марины Мнишек я пошутил, – как бы уступил Бордюр, – и вы пошутили. Но если всерьез? А то ведь бесконечность повторений схожих ситуаций. Вам не скучно?
– А что, вам вышла бы выгода, если бы я стал Самозванцем? – спросил Шеврикука.
Вежливый нынче Бордюр нахмурился. Но сейчас же к нему вернулась доброжелательность.
– Это я так, для самого себя… Чтобы лучше понять вашу личность… Но ведь кто-то непременно рванется в Самозванцы.
– Может быть, – согласился Шеврикука. – Но не я.
– Вы имели разговор с неким Концебаловым, желающим ощутить себя всадником-оптиматом с полномочиями и колесницей?
Теперь помрачнел Шеврикука:
– Да, имел. Но почему какие-то частные мои беседы должны интересовать вас?
– Нас интересуют Лихорадки и Блуждающий Нерв.
– Я не дал согласия выполнить просьбу Концебалова.
– Но вам знакомы Лихорадки и Блуждающий Нерв…
– Давно держусь подалее от них.
– Видите ли… Опять же мы можем лишь просить вас…
– Что вам так дались Лихорадки-то?
– Их ведь немало. И они разные…
– Изначально завелось двенадцать больших Лихорадок, – согласился Шеврикука. – По одному списку – Гнетея, Трясея, Скорчея, Знобея и прочие. По другому списку – Озноба, Ражога, Зевота, Блевота, Костоломка, Вазья Дорька, ну и так далее. Позже они, конечно, получили более надменные и научные имена. Потом к ним добавились и иные.
– Среди тех, что добавились в последние десятилетия, некоторые имеют отношение не только к людям, но и к нам…
– У вас с ними затруднения? – спросил Шеврикука.
– Пожалуй, да… – кивнул Бордюр.
После этих слов лицо собеседника Шеврикуки стало корежить, будто некие молнии принялись терзать кожу (или оболочку?) Бордюра, а тело его затрясло. И так продолжалось с полминуты.
«Эко его прихватило!» – удивился Шеврикука.
Бордюр стоял удрученный, молчал, будто боялся заговорить, в ожидании более жестоких сокрушений и трясок.
– Извините, – все же произнес он. Корежить его снова не стало, и он продолжил, но осторожно, как бы имея в виду невидимых и, возможно, далеких недоброжелателей. – Вы, наверное, слышали о болезнях компьютеров, о вирусах, эпидемиях и прочем…
– Слышал.
– Стало быть, можете предположить, пусть и приблизительно, пусть и в примитивном варианте, я нисколько не хочу обидеть вас, но это так, что я имею в виду…
– Могу.
– Ну и?.. – Бордюр смотрел на Шеврикуку искательно.
– Нет, – сказал Шеврикука твердо, так, чтобы Бордюр и все, кто стояли за ним, почувствовали эту твердость. – К Лихорадкам я соваться не буду.
– Ну что ж, ну что ж, – посуровел Бордюр. – Мы, конечно, и сами сумеем устранить помехи и затруднения. А на вас мы смотрели как на некую несущественную частность.
– И правильно делали. От моего проникновения к Лихорадкам никакого толка не вышло бы, – как бы желая смягчить Бордюра, произнес Шеврикука. – Подалее от них, подалее!
– Полагаю, что они сами к вам приблизятся, – сказал Бордюр. – И очень скоро. И полагаю, что они явятся к Пузырю. И Лихорадки. Я имею в виду, конечно, не Ознобу с Вазьей Дорькой. И Лихорадки. И Блуждающий Нерв.
– Зачем им Пузырь-то? – обеспокоился Шеврикука.
– А там и откроется, – пообещал Бордюр.
Шеврикука ощутил, что собеседованию наступает конец.
– Значит, мы договорились об одном, – сказал Бордюр.
– Да, – согласился Шеврикука. – С привидениями и призраками я вас познакомлю. С кем и когда – вы решите сами. Впрочем, контакта на высоком уровне я вам не обещаю.
С тем они и расстались. Бордюр уходил значительный, палку с набалдашником, инкрустированным янтарем, выбрасывал вперед движением богатого британца, отправившегося развлечься в клуб почитателей юридических казусов. Хотя в тот клуб вряд ли бы впустили личность в чесучовом костюме. Впрочем, может быть, впустили бы и в чесучовом… Опять Шеврикуке подавали знак.
Возвращаться в Землескреб Шеврикука не спешил, присел на скамью невдалеке от детского пруда. Был бы курильщиком – задымил бы. Значит, у них затруднения. Экие приятельские отношения возникли вдруг между барином-начальником из летающего вагончика и мелким домовым, перебежчиком к тому же, каким его, несомненно, числили Отродья Башни. Или могли числить… Затруднения. Так, стало быть, ими, возможно, и объяснялось затишье в Останкине. Вот-вот Отродья намерены были открыть боевые действия, грозовые тучи набухали, производились и атаки с погромом музыкальной школы, и вдруг линия огня сама по себе как бы исчезла. Надолго ли? Вряд ли надолго. Шеврикука не сомневался в этом. Не сомневался и в том, что Отродья с компьютерными или какими там Лихорадками и вирусами разберутся и без его участия. Кстати, не прихворнул ли Б. Ш., Белый Шум, не оттого ли его заменили Тыслой и Потомком Мульду? Оплошным созданиям гуманитариев всякие Лихорадки и Блуждающие Нервы, видимо, были нипочем. Впрочем, что Белый Шум! В больших играх и затеях и он, как Шеврикука, наверняка был «несущественной частностью».
Однако растерянность, а с ней и усталость порой и впрямь угадывались в словах и интонациях Бордюра. И разлегшийся на бульварах Пузырь их обеспокоил. Но может быть, проявления растерянности и усталости были показные, обманные, и предназначались они ему, Шеврикуке, для дальнейших толкований и рассмотрений. А потом и для ложных сведений. Но за кого сегодня держали его Отродья Башни? Теперь-то к нему приглядевшиеся. Причем, как и Увещеватель в Обиталище Чинов, Бордюр давал понять, что и они о всех подробностях жизни Шеврикуки осведомлены. К тому же сам себя Бордюр аттестовал проницательным. Пусть будет и проницательным.
Ни слова при этом, отметил Шеврикука, ни слова не было произнесено о полуфабрикате Пэрсте-Капсуле, специалисте по катавасиям. И будто бы Отродий вовсе не занимала судьба (или простое движение) двух вешиц, переданных Пэрстом Шеврикуке.
Подавай им, видите ли, привидения и призраки. Коли надо, подадим. Подадим.
А к Пузырю, стало быть, скоро приблизятся Лихорадки и Блуждающий Нерв…
42
Флейтиста Садовникова не было дома, и Шеврикука посчитал возможным заглянуть в «Словарь античности». Так… всадники… в Древнем Риме… Ага… «Второе после сенаторов сословие с имущественным цензом 400 тысяч сестерциев»… А сестерций? Это что еще за ценность? Оказалось, самая мелкая римская серебряная монета. Но и на четыреста тысяч мелких серебряных монет, наверно, можно было жить. Тем более что занимались всадники прежде всего крупной торговлей и откупом налогов с провинций. Эким дальновидным мечтателем проявлял себя нынче Концебалов-Брожило! А – оптимат? Так, от слова «лучший». Но выходило, что оптиматами, самым знаменитым из них слыл Сулла, могли быть лишь сенаторы. Впрочем, что Концебалову правила и установления какого-то Древнего Рима с его жалкими семью холмами, у нас в Москве холмов торчало (когда-то) куда больше! Дерзай, дерзай, Концебалов-Брожило, в грядущем – Блистоний! А вот сведения об оболе Шеврикуку разочаровали. Или удивили. Эта греческая монета весила меньше грамма, чеканили ее из серебра или меди. Обол клали в рот умершим как плату перевозчику Харону при переправе в подземное царство Аида. Этакий символический денежный взнос. А кругляш, добытый Пэрстом-Капсулой и вправленный позже Гликерией в перстень, весил куда больше грамма и был (на вид) золотой. Но, впрочем, Петр Арсеньевич и не утверждал, что это именно обол, он говорил, что кругляш вроде бы обол, то есть