Ковальчук отодвинул дверь в чулан, зажёг спичку, посмотрел на девочку, согнувшуюся калачиком, и вернулся назад к Анчу.
— Пока что, — говорил фотограф, — я могу выдать вам три тысячи рублей.
— И вы обещаете мне за границей обеспечение?
— Безусловно. Но это, как и мой аванс, надо отслужить.
— То есть…
— О, дело не очень сложное. В Соколином выселке сейчас пребывает профессор Ананьев. Об этом я узнал от вас два часа тому назад.
Слова «профессор Ананьев» что-то напомнили Найдёнке. Ах, ну да, это фамилия той девушки, которая приходила днём…
— Вас интересует этот профессор? — спросил Ковальчук.
— Да. Нам нужно знать каждое его движение. Он здесь отыскал торианитовый песок. Поэтому я задержусь на какое-то время. А вы тем временем будете выполнять обязанности моего помощника.
— Ну, а потом?
— Когда мы выполним наше задание, — слова Анча звучали многозначительно, — мы покинем остров вместе. Перебраться через границу не так сложно, как вы думаете.
— Да… да… Но всё-таки… мне не совсем понятно это задание…
— Вот какой вы недотёпа… Торианитового промысла на острове быть не должно. Вот и всё! — выразительно заключил Анч.
— А профессор Ананьев?
— У него больное сердце. Доктора опасаются, что он долго не проживёт. Понимаете?
— Та-а-ак… та-а-ак… Ну а если я не согласен?
— Можете заявить на меня, но не надейтесь, что вам простят 1918 год. У нас материалов больше чем надо… Во-вторых, можете быть уверены, что руки у нас длинные. В-третьих, если вы ещё раз обдумаете ситуацию, в которую попали, то согласитесь, что этот выход из вашего положения — самый лучший. Вы удовлетворите свою скрытую ненависть и получите немалое вознаграждение… А пока что будем ложиться спать. Спокойной ночи.
Найдёнка слышала, как кто-то вышел во двор, и всё стихло. Она лежала с открытыми глазами и не могла заснуть. Она надеялась услышать ещё что-нибудь. Но в комнате было тихо.
Анч выкурил перед сном папиросу и смотрел в окно на двор, освещённый лунным светом, по которому задумчиво от калитки до огорода и назад прохаживался Яков Ковальчук. Анч так и оставил его ходить и думать, а сам достаточно спокойно устроился на кровати инспектора.
Сон убегал от Найдёнки. Редко бывали такие случаи, когда она не засыпала сразу. Девочка мало поняла из того, что услышала. Но для неё было ясно, что человек, который к ним прибыл, подговаривал Якова Степановича на что-то плохое. Зная инспектора, она почти не сомневалась, что он на это плохое дело согласится. Они что-то задумали против отца той девушки.
Найдёнка очень редко появлялась в Соколином. Выселок она не любила. Хулиганы-мальчишки кричали «дефективная» и сбегались смотреть на неё, будто на диковинного зверя. Тётки жалостливо качали ей вслед головами, а взрослые рыбаки почти не обращали на неё внимания.
О профессоре Ананьеве и его дочери она узнала только за день до того. Девушка в сандалиях произвела на неё большое впечатление тем, что пришла выразить благодарность. Найдёнка почти не помнила, чтобы кто-то когда-то её благодарил. Разве что какой-нибудь рыбак автоматически говорил «спасибо» за кружку воды. Теперь она во второй раз услышала об Ананьеве. Странное у него имя — «профессор». Ну, да всякие имена бывают. Девочка снова и снова обдумывала случайно подслушанный разговор. Она не любила Якова Степановича. Более того: она его боялась и ненавидела, хотя и привыкла подчиняться ему беспрекословно. Единственным человеком, о котором Найдёнка вспоминала со слезами на глазах, была умершая жена Ковальчука. Но после её смерти девочка осталась под присмотром инспектора и больше не видела ласки.
Был ещё один человек, к имени которого она относилась почти с благоговением, но видела этого человека очень редко, а чтоб разговаривать — так и вообще никогда. Это был Лев Ступак.
Когда-то какой-то рыбак в шутку сказал при ней другому, что она Лёвкина крестница, а потом объяснил, что она когда-то была спасена благодаря Лёвке. Она потом спросила об этом Ковальчука. Тот рассердился, накричал на неё и сказал, что спас её он, а не Лёвка, который был тогда ещё сопляком. Найдёнка не верила инспектору и спросила потом об этом какую-то тётку, та подтвердила слова рыбака.
Вспоминая свою беспросветную жизнь, девочка к маленькому числу тех, кого любила, теперь причислила новую знакомую — Люду Ананьеву. Думая о ней, она наконец заснула.
12. НА ПЕСЧАНОМ ХОЛМЕ
В центральной части острова, ближе к проливу, вздымались две конусоподобных верхушки песчаного холма. Этот холм напоминал огромного верблюда, который лежит на земле, низко опустив голову. На Лебедином этот холм казался настоящей горой, хотя высота его была не более тридцати метров. Он протянулся метра на полтораста с северо-запада на юго-восток, беря начало от маленького озера. Холм покрывал ковёр из жёстких трав, среди которых цвели кусты шиповника. Там достаточно было копнуть грунт сантиметров на сорок, чтобы добыть под чернозёмом серый песок с чёрными зёрнами. Об этом необычном песке жители Лебединого острова знали давно. Впервые его обнаружили пастухи, но он оказался никому не нужен, и никто им не интересовался. Лежал холм от выселка приблизительно километров за шесть. Во время одной экскурсии Андрей Ананьев заинтересовался этим холмом и открыл в нём торианит.
Вскоре после возвращения профессора на остров, однажды утром, он вышел с Людой в направлении песчаного холма. Вооружённые лопатками, молотками, компасами и рулеткой, шли они по высокой траве, слушая щебет птиц и провожая глазами чаек, пролетающих над островом. Когда высохла роса, они уже подошли к подножию холма. Профессор решил обмерить холм, прокопать в нескольких местах грунт и приблизительно определить положение поверхностного слоя торианитового месторождения.
— Нам нужно поставить здесь палатку, — сказал отец, — если уже серьёзно браться за работу. В палатке можно спрятаться от солнца, отдохнуть и в ней же оставлять инструмент.
— А то и совсем сюда перебраться на несколько дней, — предложила Люда.
— Совсем — нет, потому что в этой канаве, наверное, есть малярийные комары, на ночь здесь оставаться не следует.
— Но ведь на острове о больных малярией ничего не слышно.
— Это не значит, что здесь нет малярийного комара. Анофелес может жить и без малярии.
— Но если комар не несёт в себе заразу, значит, он не страшен.
— Ты права, но я, как ты говорила маленькой, правее. Беречься надо. Во-первых, мы не знаем, безопасны ли здешние комары, а во-вторых, достаточно появиться одному заболевшему, чтобы болезнь быстро распространилась.
— Пока что, папа, можем не спорить.
— Верно. А вот когда здесь будет организован промысел, все эти канавы уничтожим или зальём их нефтью, напустим в них гамбузий[2], и малярии здесь не будет.
Не прекращая разговор, начали работать. Прежде всего профессор хотел разделить с помощью рулетки поверхность холма и окружающую местность приблизительно на расстоянии до ста метров от его краёв на квадраты по десять тысяч квадратных метров в каждом. Таких квадратов должно быть двенадцать, то есть они должны были занять сто двадцать тысяч квадратных метров, или же двенадцать гектаров. На этой площади профессор планировал раскопать грунт, наметив для этого места тридцати двух маленьких шурфов. Углы каждого квадрата они обозначали ямками.
Не торопясь, часа за полтора, отец с дочерью почти наполовину разметили квадраты. Тем временем солнце начинало припекать. Профессор сбросил китель, остался в исподней рубашке, разулся и ходил босиком. Люда смеялась. Вот бы его показать таким в университете на кафедре! Она жалела, что не захватила фотоаппарат.
— А кто это к нам идёт? — произнёс вдруг профессор. — Кажется, этот человек несёт фотоаппарат.
Люда, взглянув в ту сторону, куда показывал отец, увидела высокого человека с футляром на ремне через плечо, как обычно носят фотографы.
Это был Анч. Он утром явился в Соколиный вместе с инспектором, познакомился с рыбаками, потом узнал, куда ушёл профессор Ананьев, и устремился в том же направлении. Он искал встречи с человеком, ради которого приехал на этот маленький остров. Подойдя достаточно близко, увидел, что его заметили, и поспешил к профессору и Люде. Он поздоровался, представился, сказав, что прибыл сюда только вчера с поручением редакции сделать фотоочерк о рыбаках Лебединого острова и о самом острове.
— Здесь я узнал о ваших открытиях и, конечно же, не могу не зафиксировать это событие. Надеюсь, вы позволите. Это же колоссальное открытие, профессор!
Андрей Ананьев улыбнулся, и тут же лицо его стало серьёзным, хотя в глазах пробежала хитрая искорка. Он очень вежливо заметил, что возражений не имеет, только не хочет, чтобы его фотография появлялась в прессе. Открытие хоть и интересное, но практическое значение его ещё неизвестно, и не следует раздувать это в событие большого значения. Но всё же он рад познакомиться с фотокорреспондентом и надеется, что тот поможет ему снимать отдельные объекты и рельефы местности, потому что хотя он сам и дочь фотографируют, но их снимкам, конечно же, недостаёт той чёткости и прозрачности, которой достигают специалисты этого дела.
Анч охотно согласился помогать, обещал ни одной фотографии без разрешения профессора нигде не размещать, сразу же вытащил «лейку» и начал щёлкать. У него было два новейших аппарата: «лейка» и ещё один достаточно портативный аппарат со сменными объективами. Фотокорреспондент просил не обращать внимания и продолжать работать, поскольку он, как художник, не терпит позы. Тем не менее то и дело просил повернуться к свету, убрать руку, выше поднять плечо, ниже наклонить голову и так далее.
— Начинается тирания, — добродушно улыбаясь, вполголоса произнёс профессор.
Анч вытащил портсигар и предложил ему папиросу. Андрей Ананьев протянул руку, но, поймав неодобрительный взгляд Люды, улыбнулся, поблагодарил и объяснил, что, хотя он и заядлый курильщик, но обязался на протяжении отпуска не курить… А тут, мол, ещё и контроль…