В футбольный день автобусы полны.
Он было влез… Но с этой территории
Обратно оттащили за штаны
Судью республиканской категории.
Судья вскипел… Топорщились усы…
Но услыхал: «К чему негодование?
Когда других хватают за трусы,
Ведь вы ж не обращаете внимания!»
Второй автобус был как божий дар.
Судья к нему бежит, забыв амбицию,
Но по ноге — удар! Еще удар!
«Ах, хулиган!» — судья зовет милицию.
Сержанту он: «Под суд его! В тюрьму!
Нога!.. Меня вы плохо защищаете!..»
Сержант ему: «Я, право, не пойму —
Ведь вы такие случаи прощаете!»
И, пожурив обидчика слегка,
На попеченье сдал амбулатории
К судейству не пригодного пока
Судью республиканской категории…
Быть может, это все подобно сну
И не было такой фантасмагории —
Подобный сон весьма возможен у
Судьи республиканской категории…
Мих. Эдель
ЛЫЖНЫЙ ВАЛЬС
Рано утром мы мчались на грузовике в подшефный колхоз на концерт. Наша группа составляла небольшой дружный джазовый оркестр студентов консерватории, хотя имелись и солисты — скрипачи и вокалисты.
Гордостью нашего оркестра был будущий композитор, будущий автор жизнерадостных оперетт и лирических вальсов, удивительно талантливый музыкант — аккордеонист Гриша Морозенко.
Проехали мы километров тридцать по запорошенному свежевыпавшим снегом шоссе, затем свернули на проселочную и стали. Было ясно — на машине не проехать. Дорогу скрыли рыхлые сугробы, сверкающие на солнце снежные холмы.
Руководители нашего выезда предусмотрительно погрузили на машины лыжи. Объявили короткий перекур и пригонку лыж, Я подошел к Грише, и меня поразил его вид. У Морозенко было лицо вратаря футбольной команды после счета 5 : 0 не в его пользу.
— В чем дело? Заболел? — спросил я.
— Хуже. Сколько километров надо пройти на лыжах?
— Кажется, километров двенадцать.
— Ничего себе. Тем более я в жизни не брал в руки эти самые лыжи.
— Брось шутить, — сказал я, предчувствуя трагедию. — А в консерватории? На первом курсе?
— Удалось избежать. Сейчас приходится признать ошибку.
— Брось шутить, — вторично, уже неуверенно произнес я.
— Какие шутки! Я даже не знаю, с какой ноги начинают движение.
— С какой ноги неважно. Неужели ты никогда — в детстве в школе — ни разу не становился на лыжи?
— Откуда? Я родился и до консерватории учился в Ялте. У нас в декабре цветут розы.
— Розы, — рассердился я. — Но ты же видел, что в машину грузят лыжи!
— Я думал, что вы собираетесь в колхозе соревнование устраивать.
Сообщили руководителю поездки, что гвоздь программы, солист и аккомпаниатор вокалистов, следовать на лыжах не может, так как в это время у него на родине цветут розы.
— Ничего, пусть потихоньку следует за нами, пока дойдет — научится, а аккордеон я повезу на себе, — сказал член профкома.
К тому же мне, далеко не мастеру лыжного спорта, было поручено исполнять обязанности тренера и сопровождающего Морозенко.
Я старательно популярно объяснил Морозенко суть движения — и мы тронулись. Морозенко стал шаркать ногами, как старик в шлепанцах.
— Палками действуй, — советовал я, — скорей наладишь движение.
Морозенко стал действовать палкой, как железным ломом. Воткнет правую палку — правая лыжа на левую наезжает. Воткнет левую — левая наезжает на правую. Станет разбирать наехавшие лыжи — и тут же на снегу растягивается во весь свой завидный рост.
— Я лучше пешком, — решительно заявил Морозенко.
— Иди. Чего же… Не все же на лыжах ходят.
Морозенко сошел с лыж и сразу провалился в снег выше колен. Пришлось ему снова стать на лыжи. Так мы прошли метров триста.
— Сколько еще осталось до нашего финиша? — спросил гвоздь программы.
— Ровно одиннадцать километров семьсот метров, — сказал я.
Морозенко сел в снег.
— Отдохнем, — предложил он. С него валил пар.
Наконец через три часа 48 минут мы все же добрались до речки с высоким крутым берегом.
— Как ты намерен форсировать этот водный рубеж? — спросил я. — На лыжах или другим путем?
— Другим путем, — ответил Морозенко и сошел с лыж.
Я оттолкнулся палками и понесся вниз. На речке сделал поворот и отъехал в сторону. В это время Морозенко, очевидно, передумал и решил спускаться на лыжах. Человек он был решительный и неунывающий.
— Вперед, к новым победам, марш! Форте! — крикнул Морозенко и лихо тронул с обрыва.
Правда, шагов восемь гвоздь программы твердо держался на лыжах, а дальше… лыжи понеслись отдельно, а Морозенко отдельно… Первыми к финишу прибыли лыжи, а Морозенко «плыл» за ними в снежных волнах вольным стилем, Когда он вынырнул из последнего сугроба, я помог ему принять стоячее положение, затем мы подобрали его лыжи и сделали привал, чтобы обсудить положение.
Я еще раз провел инструктаж:
— Не торопись, — советовал я, — держи ровное дыхание, сочетай точность движения с правильным равномерным дыханием и, главное, не измеряй пройденное расстояние: это неутешительно действует на моральное состояние начинающего.
Выбрались мы с Морозенко на другой берег и поравнялись с санями, на которых лежали бочки с керосином. Возчик оказался жизнерадостным и разговорчивым:
— Наверное, он у вас еще не вполне мастер спорта? — сказал возчик и кивнул на Морозенко.
— Почему вы так думаете?
— Я видел, как он с берега без лыж пикировал. Вы в колхоз «Искра?» Значит, к нам.
— Садись, — сказал возчик Морозенко, — правь конем, а я на твоих лыжах пойду. Я на лыжах фашистов от Ленинграда до Пскова гнал. Или цепляйся за сани — я тебя на буксир возьму.
Морозенко хоть и сделал вид, что обиделся, но прицепился к саням. Возчик погнал лошадь, и Морозенко стал осваивать конно-санно-лыжный спорт. Он весь покраснел, напружинился, но держался.
— Как идет освоение конно-лыжного? — спросил я Морозенко на повороте.
— Ничего. Но чувствую, как будто у меня на ногах газированная вода бродит. Сколько еще осталось?
— Километров шесть, — успокоил я его.
В этот момент сани занесло на косогоре, и Морозенко на лыжах очутился в глубоком овраге. Одна лыжа сломалась, другая треснула.
— Финиш! — весело объявил неунывающий Морозенко. — Сеанс окончен. Зрители могут высказывать свои впечатления.
К нашему общему сожалению и огорчению, захромал и финишировавший гвоздь программы. Делать было нечего, мы усадили Морозенко на бочки с керосином, вручив ему остатки его лыж — для отчетности.
В таком виде будущий композитор и подъехал к клубу колхоза, встреченный шумной овацией нашего оркестра и колхозной молодежи.
Когда я, объявляя очередной номер, сказал: «Сейчас выступит талантливый музыкант нашего оркестра Григорий Морозенко, лучший аккордеонист…»
— И лучший лыжник, — добавил кто-то из публики.
Это сказал возчик, который буксировал Морозенко. Раздались шумные, веселые аплодисменты.
— Ладно, — шепнул мне Морозенко, — я эти аплодисменты принимаю как аванс за показательную ходьбу на лыжах.
Морозенко был человеком талантливым, самолюбивым, следовательно — настойчивым.
Через два года я в том же колхозе объявлял так:
— Сейчас выступит молодой композитор, талантливый музыкант, автор «Лыжного вальса», и лучший лыжник факультета Григорий Морозенко.
— Это верно, — отозвался кто-то из публики. — Лично видел.
Это сказал возчик, наш старый знакомый.
Морозенко исполнил «Лыжный вальс». В нем было и скольжение, и залитые солнцем сверкающие поляны, и захватывающий дух спуск, и стремительное движение вперед.
Вполне талантливый вальс.
КАК Я БЫЛ ВРАЧОМ
С Алексеем Боровковым мы не виделись шесть лет, со дня окончания института. Приехав в город Н., я направился к нему.
— Ты женат? — спросил меня Алексей еще в дверях своей квартиры.
— Нет, — чистосердечно признался я.
— А я женился, — сообщил он таким тоном, словно первым в мире совершил этот самоотверженный поступок.
Ровно две минуты Алексей потратил на справку о моем здоровье и успехах. Я же, чтобы не спросить его, счастлив ли он, просто так, здорово живешь, осведомился, продолжает ли он играть в футбол.
— В футбол?! — забегал по комнате Боровков. — Да ты же ничего не знаешь, ты же не женат! А я женился два года назад. Первый год моя Людочка еще разрешала мне играть. Вернее, не Людочка, а ее родная тетка, двоюродный дядя, троюродная бабушка, черт, дьявол, хромой бес. А в прошлом году вся эта директивная родня дала указание: поскольку я назначен заместителем начальника цеха, то мне уже не подобает, как они говорят, гонять мячики. В крайнем случае мне разрешалось быть судьей. Это все-таки солидней.
— И ты подчинился? — осторожно спросил я.
— Ах, ты же не женат! — ехидно усмехнулся Боровков. — Тебе хорошо рассуждать. А ты попробуй веселиться, когда твоя жена по целым неделям не обращает на тебя никакого внимания, когда каждый вечер твоя супруга уходит к этой проклятой тетке. Нет, подобной тетки нет во всем подлунном мире! Представь себе: ханжа со щучьим лицом и к тому же ведущая церковная активистка. В этом году меня назначили заместителем главного механика. Хорошо? Прекрасно? Но моя Людочка, вернее — ее родня, уже не дозволяет мне показываться на стадионе даже в качестве судьи.
«И ты подчинился?» — хотел было я спросить, но, вспомнив, что я еще не женат, промолчал.
— Вот сегодня, например, я обязан судить календарный матч нашей зоны, а мне приказано собираться в гости к тетке. Сегодня какой-то церковный праздник — и ты изволь сидеть в кругу разных святош и слушать, допустим, как один комсомолец перед смертью просветлел и якобы завещал похоронить себя «по-божьему» и одна женщина лично видела, как его комсомольский билет тут же превратился в пепел. Понял, какая химия?