— Отлично. Тогда отдай Федоту рубашку и пожелай ему счастливого пути. Мы и так по его милости задержались, за что ему и будет сделано соответствующее внушение, чтобы помнил, что дисциплина — залог успеха во всяком деле.
Мы только теперь заметили, что Маша прижимала Федотову рубашку так близко к сердцу, что сам Федот не решался отобрать ее.
Всей гурьбой проводили мы гостей до ворот стадиона и пожелали им счастливого пути.
— Спасибо, ребята. Мы еще встретимся с вами, даю слово. Может быть, на вашем стадионе, а может быть, и на нашем. Мы гостям всегда рады. Не обидим. Ну, а на дорожке или, скажем, на футбольном поле само дело покажет — то ли мы гостям, то ли гости нам, И ты, шустрая, приезжай. Там тебе сам Федот наглядно покажет всю разницу между старым и новым в деревне. Тогда тебе станет ясно, что он Федот, да не тот. Прощайте, ребята.
Они ушли к проходной будке завода, где стояла их «Победа», и мы долго махали им руками.
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ
Вахтенный собирал нас по всем кубрикам.
— Отделение мичмана Блинова, на бак! — выкрикивал он и для официальности свистел в дудку. Неофициально он добавлял: — Живее, живее, топорики… До праздничка флотского остались считанные дни, — может быть, и из вас кто отличится в заплыве…
Отделение наше было составлено по приказанию командира корабля временно, в штатном расписании оно не значилось. Мы назывались отделением мичмана Блинова, а среди личного состава в шутку именовались попросту «топорами». Все девять человек. Этим словом определялось наше умение держаться на поверхности воды без помощи спасательных кругов, пробковых матрацев, поясов и прочих поддерживающих средств.
Можете мне верить, что на бак мы не бежали, как по тревоге. Мы шли не торопясь, по одному, шли так, как бы шел всякий не умеющий плавать, зная, что сейчас его заставят лезть в воду на довольно глубоком месте.
Особого стыда перед тем фактом, что мы не умели плавать, никто из нас не испытывал. У каждого была к тому причина. Многие из нас родились в таких местах, где о большой воде знают только понаслышке. Иванов, например, до призыва болел малярией, Максимов прибыл с далекого Севера, где особенно не расплаваешься, если даже термометр и показывает на солнышке больше тридцати… У меня лично была особая причина побаиваться воды, если ее было больше, чем в корыте.
Я не очень-то люблю вспоминать об этом, сами сейчас поймете, почему… Дело в том, что я уже один раз плавал и даже нырял, причем не в реке, не в озере, не в пруду, а в обыкновенной бочке, что стояла на углу нашего дома под водосточной трубой. Мать собирала дождевую воду для стирки… Вот я и умудрился свалиться в это домашнее водохранилище. Мать меня по двору ищет, а я пузыри пускаю. Хорошо еще, что соседская девчонка крикнула матери, что я в бочку спрятался… Хорошенькое дело: спрятался!..
После такого неудачного «дебюта» я на нашу Кубань смотреть без содрогания не мог, не то что там переплывать ее вместе с ребятами. Правда, они меня охотно брали с собой, чтобы было кому белье сторожить. Ну, я немного отвлекся… Мичман распоряжался:
— Рассаживайтесь… Подождем остальных… — говорил он.
Мы садились и ждали. Ждали и рассматривали забортную гладь. Я в жизни своей не видел более неприветливой водной поверхности. Она казалась мне такой маслянисто-плотной, что, окунувшись в ней, ни один человек, даже наш мичман, уже не смог бы вынырнуть.
А мичман следил за нами внимательно и посмеивался в усы. Усы у него были как у запорожца, и поэтому никак не верилось, что он способен выучить нас держаться на воде, хотя сам — один из чемпионов Черноморского флота.
Наконец все «топоры» собрались. Мы сидели, молча курили и ждали команды построиться. Но мичман расхаживал по палубе и, казалось, совсем не обращал на нас внимания. Вдруг он остановился и спросил:
— Ну, орлы, о чем задумались?
О чем мы задумались? Я уже сказал, о чем мы думали…
Мичман посмотрел на нас и рассмеялся.
— Знаю я, товарищи, все ваши думки… Так вот, бросьте вы смотреть на воду, словно лишние в доме котята… Прежде чем опустить вас за борт, я научу вас плавать на палубе…
— Как это — на палубе? — пропели мы девятиголосым хором.
— Очень просто… Будете ложиться животами вот на эти банки, — мичман ткнул носком ботинка в ножку скамьи, — и делать вид, что плаваете по океану… Но этим мы займемся со второго урока, а сегодня я думаю прочесть вам вступительную лекцию…
Мы заметно оживились и приготовились слушать лекцию, как самые примерные студенты. Нам было неважно, будет она интересной или скучной, лишь бы заняла время, отведенное на занятие.
Начал мичман с признания, что сам в свое время был «топором» и не простым, а с железной ручкой, как он выразился.
Когда призывнику Блинову сказали в военкомате, что он по всем статьям годен во флот, он вышел, пошатываясь, сел в сквере на скамейку и просидел дотемна. Перед его взором вставало море, только не гладь морская, не ширь, а глубины зеленовато-сумеречные, непроглядные. А когда вспомнил он, что в океане есть места глубже шести километров, то ему и совсем стало плохо…
Тут же вспомнился ему и тот ливень, и та водосточная канава в родном городе, в которую он был сдут порывом ветра… Как видите, у нас с мичманом есть общее: у него — канава, у меня — бочка… И дальше мы приблизительно одинаково начинали: и он был в «топорной» команде, да только не пришлось ему долго «плавать», лежа животом на банке. Этому помешала первая бомбежка Севастополя…
Мичман считал, что рассказывать нам обо всех военных дорогах, которые он прошел, проплыл и проехал, не стоит. Он рассказал нам только об одном случае, касающемся непосредственно главной темы.
После третьего или четвертого госпиталя попал старшина второй статьи Блинов в обыкновенный пехотный полк, сформированный заново, ни в каких операциях, связанных с форсированием водных преград, еще не участвовавшей. Надо сказать, что судьба хранила старшину; за всю войну ему ни разу не приходилось попадать непосредственно в воду. Всегда подвертывались какие-либо плавучие средства. Зато воевать в сухопутных условиях он научился отлично и даже прослыл большим специалистом по добыванию «языков».
Пока полк шел с боями по степям и лесам, все было хорошо. Но вот фронт придвинулся к довольно солидному рубежу — к реке шириной метров в сто, если не в полтораста, и тут пришлось подзадержаться. Такую преграду с ходу не возьмешь, тем более противник солидно укрепил свой берег…
Я, товарищи, войны не застал. Даже тревоги, кроме учебной, ни одной не пережил. Об огне, кинжальном там, фланкирующем, трехслойном и всяком другом, понятие имею только учебно-теоретическое, поэтому рассказывать вам с художественными подробностями, как гитлеровцы встречали попытки полка форсировать реку, не стану. Да и мичман об этом мало говорил… Рассказал он нам вот про что.
На третий день прибыл в штаб полка генерал, командир дивизии. Солдаты сразу насторожились: генералы зря не приезжают, тут жди приказа о решительных действиях, невзирая на огонь всех систем. Насторожился и старшина, и не напрасно насторожился. Приходит командир взвода, лейтенант, и зовет его к самому генералу. Разведчики переглянулись — это что-нибудь да значило…
Генерал, как только увидел старшину, приказал:
— А ну, расстегните-ка ворот…
Старшина удивился такому приказу, однако, хоть не совсем охотно, выполнил: не очень ему хотелось показывать командиру дивизии то, что осталось от матросской тельняшки. А осталось всего ничего: кусок рукава, который он пришивал на груди к обыкновенной армейской бязевой сорочке. Увидел генерал этакое и сразу подобрел.
— Теперь, — говорит, — верю, что у нас настоящий моряк имеется…
Это он майору сказал, командиру полка, а старшине сказал другое, от чего старшина сразу про морские глубины вспомнил. Предлагал генерал старшине Блинову не больше не меньше, как в одиночку форсировать водный рубеж — без всяких плавсредств, заметьте, — и привести «языка»…
Не повернулся у старшины язык сказать генералу, что он «топор с железной ручкой». Он так понимал, что здесь была задета общематросская честь. Потом он пожалел об этом, да было уже поздно. Сказал он: «Есть!», щелкнул каблуками и вышел из штабного блиндажа. Хотел было тут же повиниться перед лейтенантом, да тот опередил его:
— Мне скажите спасибо, — говорит. — Это я вас рекомендовал генералу…
— Спасибо, — ответил старшина вежливо, а у самого на душе разные нехорошие слова…
Поиск был назначен на два часа ночи. Тут учитывался и заход луны, и притупление бдительности противника, ослабление огня и прочие тактические соображения. В распоряжении старшины было около шести часов, и он принял смелое решение — ликвидировать за это время свою плавнеграмотность. Тут, конечно, было уже не до стиля, «брасса» там или «кроля», — научиться бы только на воде держаться!..
Среди лесочка, в километре от передовой, старшина приметил что-то вроде озерца или пруда. Вот он и направился, не мешкая, туда. Пришел, разделся и, не зная броду, бухнул в воду… И сразу же зарылся в ил, как карась. Потом он все озерко исходил и больше чем по колено глубины не нашел. Конечно, на такой глубине не утонешь, будешь «плавать», но толку чуть… Еле смыл старшина грязь с тела и бросил эту затею. В душе он совсем загрустил, но и виду не показал.
Наступил срок, и он с двумя солдатами-провожатыми отправился к реке. Дело осложнялось тем, что плыть-то надо было в гимнастерке и в брюках: голого человека в темноте за версту видно… Одним словом, на берегу пустынных волн стоял он, дум тоскливых полн, и на воду смотрел.
Но, сколько ни смотри, выполнять задание надо. Выбрал старшина минуточку, когда гитлеровцы не пускали осветительных ракет, и тихонько спустился к реке с крутого берега. Тут уже, не раздумывая, скользнул в воду. Хотя глубина была в реке и не океанская, старшине показалось, что на дно он опускался очень долго… Оставаться на такой глубине больше секунды ему не хотелось, и он, оттолкнувшись от грунта ногами, работая кое-как руками, выплыл у самого берега. Его немного отнесло по течению. Тут под руку ему попались плети корней, свисавших до самой воды. Он ухватился за эти гибкие корни так крепко, что уж никакая сила, казалось, не способна была оторвать от них. Но вдруг он услышал почти над головой шепот одного из сопровождавших его солдат: