— Серость! — вздохнул Василий Петрович. — Приезжают гости из центра, а ты… Должен бы иметь уважение.
Рыбачок взглянул на Василия Петровича, как-то уничтожающе усмехнулся и, снова повернувшись спиной, взмахнул удилищем.
Василий Петрович налился краской.
— Не очень-то задом поворачивайся. Пора бы уже научиться культурному обращению.
— К нему всей душой, а он всей спиной, — вставил Толя.
— Черт с тобой, оставайся, лешак упрямый! Давай-ка, Толя, закрепляйся вон тут левее. Мы ему сейчас дадим жизни. Здесь места некупленные.
Василий Петрович размахнулся и пустил блесну в сторону рыболова. Она пролетела почти над его головой и упала возле лодки.
Мужичок удивленно обернулся, но ничего не сказал и продолжал заниматься своим делом.
Василий Петрович развеселился, подмотал леску и сделал еще заброс. Блесна опять пролетела недалеко от головы рыбачка и упала совсем близко от его лодки.
— В глаз бы не попасть, — робко заметил Толя. В третий раз блесна легла прямо в лодку. Василий Петрович повернул катушку, но леска не шла.
Он с досадой выругался.
— Зацепилась. Ну теперь считай — пропала. Отрежет, дьявол, конечно. А блесна дорогая. Ему, деревенщине, такие и не снились.
Мужичок возился со своим спиннингом и словно не обращал внимания на чужую блесну, которая вонзилась в борт.
— Эй, ты! Черт тебя дери! Режь, что ли, скорее! — крикнул Василий Петрович.
Мужичок наклонился, и освобожденная леска легко пошла на катушку.
— Смотри, пожалуйста, не отрезал! Испугался. Гляди, гляди, отъезжает. Давно бы так!
Мужичок налег на весла.
Василий Петрович снова забросил блесну, потом еще и еще, но поклевок не было. Толя сидел на веслах и старался держать лодку в равновесии, что было довольно трудно при грузных движениях соседа. Наконец тот вытер мокрый лоб и вздохнул.
— Ну что ж, давай для поддержания сил… — Он посмотрел бутылку на свет и отпил прямо из горлышка.
Через полчаса они, оба разгоряченные, что-то громко объясняли друг другу, не слушая и перебивая.
У Василия Петровича уже два раза получался парик, два раза Толя распутывал его. А в третий леска так перекрутилась, что уже никак нельзя было найти ни конца, ни начала петель. Василий Петрович размахивал руками, посылая в тартарары погоду и рыбалку. И ни тот, ни другой не мог бы ответить, как случилось все последующее. Кажется, Василий Петрович попытался зачем-то встать… Резиновая лодка как-то вильнула, а сам он тяжело шлепнулся в реку.
Мужичок-рыбачок, снимая с крючка щуку, услышал крики. Когда он подъехал, Василий Петрович барахтался, пытаясь ухватиться за надувной борт лодки, — она уже изрядно набрала воды. Бледный, перепуганный Толя тщетно пытался втащить своего патрона, но упругая резина ускользала из-под рук тонущего.
Рыбачок не растерялся. Он спокойно сгреб Василия Петровича за воротник куртки и подтянул к своей лодке. Утопающий судорожно вцепился в деревянный борт и, почувствовав под руками нечто устойчивое, вдруг обрел уверенность.
— Ну влезайте, влезайте! — командовал мужичок, налегая для равновесия на другой борт. — Заносите ногу!
Когда он привез на берег обоих незадачливых рыболовов, из тучи посыпался мелкий частый снежок.
— Все! — мрачно сказал Василий Петрович. — Теперь воспаление легких обеспечено.
С его куртки и брюк текла вода и при каждом шаге чмокала в сапогах.
— И обсушиться негде.
— Может костер разжечь? — осторожно предложил Толя.
— Разве его скоро разожжешь! Топливо-то мокрое.
— Разжечь можно, — сказал мужичок.
— Можно! — раздраженно передразнил Василий Петрович. — А дальше что? Опять же надо с себя все снять. А тут снег…
— Тогда быстро в машину! — скомандовал рыбачок. — Я вас к бакенщику сосватаю.
Вскоре Василий Петрович в чистой рубашке и летних штанах бакенщика сидел за столом и пил горячий чай с малиновым вареньем. Со стен, оклеенных голубыми обоями, смотрели фотографии улыбающихся девушек и молодых парней в пилотках и морских бескозырках. На радиоприемнике, покрытом вязаной скатертью, домовито тикал будильник.
— Вы кушайте, кушайте варенье. Малинка-то у нас лесная. Против простуды первое средство, — угощала жена бакенщика.
А сам бакенщик вместе с Толей развешивал в кухне над плитой мокрую одежду Василия Петровича.
От пережитого волнения или от уютного тиканья часов по всему телу Василия Петровича разливалась приятная дремота.
В комнату вошел рыбачок. Хозяйка пригласила его:
— Ермолаич, с нами чай пить!..
— Спасибо, Настасья Ивановна. Пойду еще порыбачу.
— Гляди, не застудись, — сказала она с какой-то материнской заботой, строго и ласково. — Вон дождик пошел.
Как бывает в ноябре, все перемешалось в погоде. После снежной крупы вдруг полил крупный обильный дождь.
— Да ему все нипочем: ни дождь, ни снег — вот что значит деревенская жизнь, — лениво протянул Василий Петрович, и вдруг его осенила идея. — Слушай, уважаемый, продай нам щук, а?
Ермолаич усмехнулся:
— Не продаю.
— А почему? Деньги тебе не нужны, что ли?
— Деньги всем нужны.
— Я и говорю. Продай, я хорошо заплачу.
— Нет, — твердо сказал Ермолаич. — Рыба не продажная. Я бы подарил вам… — Он помедлил, подумал и решительно добавил: — Но не хочу.
— Тьфу! Да почему? Своим же рыболовам!..
Рыбачок прищурился на Василия Петровича веселым озорным глазом, усмехнулся:
— Какие вы рыболовы!..
— А кто же мы по-твоему?
Ермолаич не ответил. Он смотрел в окно. Потом негромко сказал, уже обращаясь к хозяйке:
— Пузыри на луже…
— Что, милок?
— Говорю, вон пузыри на луже.
Перед крыльцом натекла мутная лужа, и от капель дождя на ней вздувались и лопались крупные пузыри.
— Раз пузыри лопаются, стало быть, дождичку скоро конец, — сказала хозяйка.
— Вот и я думаю — не долго ему шуметь. — Ермолаич еще раз усмехнулся и вышел.
— Ну и народ! — Василий Петрович вздохнул и услышал слабый треск. — Не годятся мне брюки-то, — сказал он, ощупывая пояс — Не та мерка.
Женщина ничего не ответила. Только посмотрела на разомлевшего гостя каким-то странным взглядом: не то с сожалением, не то с насмешкой.
— Толя! — крикнул тот. — Дай папиросы.
— Намокли они, Василий Петрович!
Вошел бакенщик и предложил самосаду.
— Толя! Дай зажигалку! В куртке, в кармане.
— Нету, Василий Петрович, в карманах.
— Как нет? Куда же она делась?
Он отправился в кухню, обшарил карманы.
— Что за черт! Выпасть не могла, слишком тяжелая… Этот Ермолаич с моей курткой возился… Шут его знает…
Он не закончил своей мысли.
— Нет, вот она! В брюках!
Василий Петрович вернулся в комнату, закурил и почувствовал, что жизнь прекрасна.
Прости, небесное созданье,
Что я нарушил твой покой…
Довольно гудя себе под нос, он подошел к окну. Солнце, наконец, вырвалось из-за туч — и все разом ожило. Река стала прозрачно-синей, а лес словно приблизился и потеплел.
— Да, у вас тут недурственно!.. — весело воскликнул Василий Петрович. — Живете, как дети природы. А захотелось в театр или музыку послушать, — пожалуйста, приемник!
— Ничего. Не жалуемся.
— Чья это машина? — спросил Толя, глядя в окно на серую «Победу».
— Ермолаича.
— Ермолаича? Какого? Того мужичка?
— Так это же Степанов Александр Ермолаевич. Неужели не узнали? — удивилась жена бакенщика.
— Постойте, что вы мне голову морочите? — рассердился Василий Петрович. — Александр Степанов — народный артист!
— Так я и говорю, — сказала жена бакенщика и опять посмотрела на Василия Петровича не то с сожалением, не то с насмешкой.
— Он не только народный. Наш Ермолаич еще и рыболов-спортсмен, — добавил бакенщик.
Василию Петровичу вдруг стало жарко, даже на подбородке выступили капли пота. Он сел, расстегнул рубашку.
— Да не может быть, чтобы Степанов… — сказал он, чувствуя, что слова его — только слабая самозащита, а внутренне он уже поверил и понял свою непоправимую ошибку.
А. Александров
ЖЕЛЕЗНЫЙ ХАРАКТЕР
Если бы кто-либо из сослуживцев в этот день встретил Ивана Ивановича на улице, то не узнал бы его, а если бы и узнал, то удивился бы необычайно: вместо добротной шубы с бобровым воротником, на нем был старенький ватник, потертая, видавшая виды ушанка и валенки. В довершение всего за солдатский ремень были заткнуты брезентовые рукавицы и топор. И только по круглому холеному лицу и дородной фигуре можно было определить, что это вовсе не лесоруб и не какой-нибудь сезонник строитель, а именно он, Иван Иванович Рукавишников, начальник управления.
Чем же было вызвано подобное переодевание?
Как раз накануне Иван Иванович был у врача. Доктор внимательно выслушал и выстукал его. Затем он сказал: «Мда-а» — и покачал головой. И по тому, как он сказал «мда-а», Иван Иванович понял: диагноз поставлен, приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Сердце у него, конечно, никуда не годится. По меньшей мере, его ждет инфаркт миокарда, легкие свое отслужили — и вообще, с медицинской, точки зрения, его положение, как говорили когда-то, хуже губернаторского.
«Ну что ж, — подумал Рукавишников, — придется подыскивать в управление нового начальника. Интересно, подпишется ли под некрологом Афанасий Иванович? Хорошо бы подписался. Все-таки замминистра. А Кургузкин из отдела снабжения — тот обязательно организует выпивон. Он, каналья, любит отмечать всякие такие события: похороны, свадьбы, именины».
— Мда-а! — снова покачал головой доктор. — Лекарств я вам прописывать не стану. Не помогут лекарства, — услышав это, Рукавишников побледнел. — Вам, голубчик, нужна строгая диета. Прогулки на свежем воздухе, гимнастика по утрам, и физический труд, трудотерапия, голубчик. Было бы также не плохо заняться каким-либо спортом, лыжами, скажем…