Фэникэ осторожно просунул руку в коробку, взял мышонка и собирался нацепить его на крючок. Но мышонок вдруг вырвался и прыгнул в воду.
Тогда молодой рыбак более крепко зажал в руке второго и быстро куда попало воткнул крючок. Закинул удочку. Мышь на мгновенье погрузилась в воду, но тотчас же появилась на поверхности и поплыла.
Фэникэ хлопнул себя по лбу:
— Тьфу! Знаешь, жена, я все делал наоборот.
— Как так?
— Санду сказал, что наживку бросают на дно. А как же я брошу на дно, если мышь живая и плавает? Зачем же я, дурак, мучился, вез из Бухареста живых мышей?
Рикуца расхохоталась.
— Что же теперь делать?
— Что делать? Надо, чтобы приманка была неживая.
Он взял жестяную коробку с дырочками для воздуха, обвязал ее веревкой и опустил на дно.
Вскоре появилось солнце и уронило в озеро золотую дорожку. На берег пришел Санду и помахал платком. Фэникэ с силой стал грести к берегу, крича другу приветствия. Лодка врезалась в песок.
— Эх ты, «рыбак»! — презрительно бросил Санду. — Ты же всю рыбу разогнал.
— Почему?
— Кричишь, гребешь, как на состязаниях, жена твоя хохочет на все озеро…
Рикуца и Фэникэ переглянулись и прыснули.
— Тс-с-с! Тише! Так мы ничего не поймаем. Ведь рыбы очень чувствительны. Надо было настелить в лодку соломы, а то каждый звук передается в воду. Ты, Фэникэ, должен был из физики это знать, — ворчал Санду.
— Я-то знал. Но я не думал, что рыбы знают физику.
Но Санду пропустил шутку мимо ушей.
— У рыб прекрасный слух и обоняние. Вот прочти, — и он протянул другу книжку и два журнала.
Рикуца рассказала историю с живыми и дохлыми мышами. Накладывая в лодку солому, Санду успокоил:
— Ничего, научишься. Я, когда впервые закинул удочку, сорвал крючком кепку с головы, второй раз — разорвал рубашку, а третий — уронил в воду удилище. Мне тогда было восемь лет. А у тебя разрешение на ловлю есть?
— Нет, — чистосердечно признался Фэникэ.
— Вот ты ничего и не поймал. Потому что нарушил закон, — улыбнулся Санду.
— Да у тебя получается, что рыба не только видит и слышит, но и чувствует нарушителя.
— К нарушителю она не должна идти, да? — шутила Рикуца.
— Нет, мы сами должны оберегать ее от нарушителей, — серьезно ответил Санду.
Он греб легко, не поднимая волны. Когда поставил лодку на якорь, спокойно и ловко взял удилище, размотал леску, проверил грузило, поплавок… Супруги внимательно следили за каждым движением приятеля. Вынув мышь из коробки Фэникэ, он сказал:
— Я обычно не ловлю на мышей, но, если хотите… — он надел наживу и забросил удочку.
Все трое не сводили глаз с поплавка. Не прошло и десяти минут, как тот дрогнул. Но Санду остался неподвижен. «Почему же он не тащит? — подумал Фэникэ. — Чего еще ждет?» Но это знал только Санду. Вот поплавок на мир исчез под водой, и в следующее мгновение рыбак подсек и потянул удочку.
— Сачок!
У Фэникэ уже все было наготове.
— Сом! — радостно воскликнул он.
— Да, килограмма на два, — сказал Санду.
— Зачем же ты говоришь так громко?
— А сейчас уже не имеет значения. Ведь разрешается ловить не больше трех килограммов. Так что сомов мы сегодня больше ловить не будем. Можем с берега потаскать немного мелочи.
— Почему ты не тащил сразу, как дрогнул поплавок? Чего ждал?
— Так это же тебе не щука, которая сразу бросается на приманку. Сом берет осторожнее…
Они расположились на полянке. Мужчины пошли удить с берега. Они переменили много мест, одно красивее другого. И не раз Фэникэ забывал о поплавке, засмотревшись то на сверкающую водную даль, то на полет ласточки.
Ожидая их, Рикуца варила солянку и читала журнал. Один абзац она даже подчеркнула:
«Начинающий рыболов-спортсмен! Скорей отправляйся удить рыбу! Там в горах тебя ждет форель и хариус. Но не только рыба ждет тебя на воле. Остановись и вслушайся в тишину, и ты услышишь, что лес разговариваете тобой. И река и ветер — они тоже не молчат. Отправляйся на рыбалку! Оставь тех, кто смеется над тобой, сидя в прокуренной комнате за кружкой пива. Пусть они насмехаются, эти люди с желтыми лицами, с ручкой, торчащей из-за уха…»
Наконец вернулись рыбаки — немного усталые, но веселые и голодные. Счастливый Фэникэ нес на кукане плотву.
Рикуца расставляла на траве тарелки с солянкой.
— А знаешь, здорово получилось. Вкуснее, чем была в Гечете! — воскликнул Фэникэ. — Как это ты сделала такую замечательную солянку?
— Я?.. Солянка такая же, как и всегда. Это воздух другой, солнце, движение…
— И ты еще смеешь утверждать, что рыбная ловля не спорт? — накинулся на друга Санду.
Рикуца погрозила мужу ложкой.
— Ну? Будешь еще когда-нибудь говорить, что я не умею готовить настоящую рыбацкую солянку?
Фэникэ поднял обе руки:
— Сдаюсь! Сдаюсь!
Перевод с румынского М. Малобродского и В. Потемкиной.
Ян Моравик
В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ
Папаша Зоула был сыт по горло этим проклятым никчемным сидением у воды. Рыбам и людям на смех! Уж если не клюет плотва, молчат лещи, ельцы, бычки-подкаменщики, если и голавли не интересуются сладкими спелыми черешнями и лини пренебрегают крупным сочным мотылем, а сазанчики отворачиваются от ароматной манной каши и молодой картошки, — ну тогда только и остается убить время еще на то, чтобы попытаться подцепить угря. Следует заметить, что о жерехе папаша даже и думать не хотел, потому что этот постреленок ловится только на блесну, а с ней вылезать было еще рано. Ничего, пусть подрастут к осени… Покосившись на воду, он подумал об этих сорванцах во множественном числе, потому что в старице Влтавы в те дни лопало рыбью икру огромное множество жерехов.
Так, стало быть, гришки-угришки, как дразнил их папаша Зоула, когда был в хорошем настроении… Чаще же, по сходству со змеями, он называл их просто гады. «Гады тут, конечно, имеются, об этом и говорить нечего… — соображал он. — Каждый год мы их вытягивали тут более чем достаточно. Прошлой весной, например, придет человек к реке, насадит дождевого червя и через минуту — уже подцепил. Правда, иной раз гришка сам оказывался не намного больше того червя, но все-таки он попадался!.. Ловились — это их места! Сколько раз это было, прямо невероятно!
Хотя бы вот случай с редактором из Рокоски! Приехал в воскресенье в девять часов утра к реке с одной-единственной удочкой, так, проветриться. Солнце печет, как ненормальное «Я бы и к реке не пошел, — говорит мрачно (у него жена болела плевритом). — Так доктор прописал ей компрессы через каждые три часа менять. Ну, стало быть, три часа у меня свободных. Чем заняться? Жена сама говорит: «Поди, милый, посиди у воды». Ну, взял я удочку и вот…» Редактор насадил на крючок червя и яростно закинул леску в воду. Я себе думаю: где там на червя в такую жарищу! Ну, сидим, беседуем. А не прошло и четверти часа — вот ведь штука! — колокольчик! Через секунду — опять, и конец удилища закачался. Я ему: «Тяните, на крючке что-то есть». Редактор хватает удочку — и вот он уже тут: гришка, прекрасный гришка — и здоровый, гад, не какая-нибудь там мелкота… Вот ведь как: против всяких правил, в самый припек, среди бела дня. Стало быть, были они здесь. Не сомневаюсь, что и сейчас прячутся. Только как за них взяться?»
Папаша Зоула прикидывал и так и эдак, пока, наконец, не додумался вот до чего… Поздним вечером, вернее ночью, он взял электрический фонарик и жестянку и отправился в парк на Земецкой горе собирать выползков. Утром он опять был у воды и разбросал приваду. Вечером забросил в «подготовленную» воду две мощные донки с колокольчиками. На крючках крутились прекрасные выползки, товар экстра, как он хвалился. Поставил, закурил трубку и стал спокойненько ждать: ведь угорь обычно клюет, когда стемнеет. Но пошел девятый час, смеркалось, вдобавок на небе тучи — от них вода стала почти черной, духота, дождик собирается… То есть погода славная, как на заказ, а гришка не берет и не берет, хоть бы тебе что. За рекой в Голешовицах часы пробили девять. Рыболовы уже сматывают удочки и подтрунивают над папашей — не забудь, дескать, если останешься тут на ночевку, что ловить можно только до десяти, иначе того и гляди будешь объявлен браконьером. Кто-то пропел ему даже его собственную поговорку:
Я домой не пойду,
Я еще подожду.
Что удастся мне поймать —
Могу кошкам я отдать…
Папаша Зоула начал выходить из себя. Наконец смотался последний рыбачок, и Зоула остался на берегу один. Зло его брало: неужели вся его основательная подготовка впустую?
А время летело прямо сломя голову. Из-за реки доносился через пятнадцатиминутные интервалы бой часов, и каждый раз эти четверть часа оказывались непостижимо короткими. Нет, это невозможно, чтобы время мчалось так быстро! И Зоула ругнулся. Он смотрит на свои часы. Да, они показывают на несколько минут меньше, но большой разницы это все равно не составляет. Папаша яростно дымит, таращит глаза, чтобы не потерять в сумерках из виду кончики неподвижных удилищ и, так сказать, сам считает минуты, не доверяя часам.
Без четверти десять он вздохнул и плюнул. Проворчал с горьким упреком:
— Ничего, придете ко мне когда-нибудь в другой раз. Я тогда вас угощу, нахалы бессовестные.
И стал собираться. А в этом время на шоссе за ним уже наблюдал инспектор. Скрытый в темноте за стволом каштана, он только ждал боя часов, чтобы наброситься на папашу и отобрать у него удостоверение и удочки. Инспектор был уверен, что своего дождется и браконьер от него не уйдет, потому что разве хватит силы оторваться от воды в самое подходящее для клева время у человека, который решил во что бы то ни стало выудить угря? Пусть пойдет несколько минут одиннадцатого: если удочка еще будет в воде — тут всему конец! Инспектор подстерегал рыболова, как рысь…
Без десяти десять папаша Зоула вытащил первую донку. Физиономия у инспектора вытянулась от разочарования. Без пяти десять папаша пошел ко второй. Теперь инспектор уже не прячется, он сдается, так как нет сомнения, что рыбачок — честный охотник, спортсмен. Инспектору даже немножко стыдно. Он радушно направляется к Зоуле, а Зоула, как полагается, останавливается, словно по команде. Но внезапно вечернюю тишину прорезает колокольчик. Один раз, другой, третий — коротко, сильно. Черт возьми, кто-то злобно и крепко дергает леску!