Хендерсон вздрагивает, но старается не выдать себя. Один из его юристов осторожно кивает, подтверждая мои слова. Я знаю абсолютно все об их ситуации. Я подготовился.
— Я предлагаю выход, — продолжаю я, делая голос обманчиво мягче. — Деньги, которые помогут вам удержать долю на финансовом рынке. Взамен — всего лишь акции, два места в совете и право вето. Это честная цена за спасение уже наполовину утонувшего «Титаника».
Американцы обмениваются взглядами. Я вижу, как Хендерсон обдумывает мои слова. Ему нужно время, но я не собираюсь разбрасываться такой роскошью.
— Господа, боюсь, у вас нет выбора, — произношу я, чуть более расслабленно опрокидываясь на спинку кресла. — Ваши конкуренты уже предлагают более выгодные условия. Они уже увели у вас двух долю клиентов. Если вы не примете мое предложение, я инвестирую в них. Через полгода они поглотят вас. Я буду в выигрыше в любом случае.
— Это угроза? — Хендерсон пытается казаться значительнее, но в его голосе звучит абсолютно слышимая паника.
— Нет, это реальность, — отвечаю спокойно. — Простая констатация фактов.
В переговорной повисает тишина. Американцы осознают, что загнаны в угол. Я наблюдаю, как Хендерсон сжимает челюсти, пытаясь принять неизбежное.
— Ладно… Два места в совете, но право вето только на стратегические решения, — выдавливает он наконец.
— Согласен, — киваю, делая вид, что уступаю. Именно этого я и хотел. Пусть думает, что удачно поторговался. — Тогда, начинаем подготовку итоговых документов.
Я оборачиваюсь к Хендерсону.
— Вы сделали правильный выбор, — говорю, пожимая его сухую руку. — Теперь ваша компания станет сильнее.
Американец кивает, но его ладонь дрожит. Он только что продал контроль над своим бизнесом, даже не осознав этого до конца. Я отпускаю его руку, скрывая удовлетворение.
Когда они покидают переговорную, я остаюсь стоять у окна, глядя на город.
Эта сделка принесет двойную прибыль.
Я привык выигрывать.
Мне чертовски нравится это ощущение.
Алексей и Марина молча наблюдают за мной, зная, что сделали свою работу идеально и получат свой заслуженный щедрый денежный бонус.
— Отлично сработано, — бросаю через плечо. — Теперь у нас есть доступ к их финансовым инструментам. Свяжитесь с командой аналитиков, пусть начинают разрабатывать план интеграции.
Из офиса я уезжаю в три — для меня почти что рекорд.
Стаська выбегает навстречу вместе с двумя нашими корги, прыгает и заглядывает в руки, что я ей привез. Хорошо, что горький опыт научил разделять подарки на две части — одну, если приезжаю ночью, оставляю в ее комнате, другую вручаю, когда дочь начинает «выпрашивать».
— Вот! — Стася торжественно крутит у меня перед носом чем-то, что скорее смахивает на какую-то микросхему, чем на игрушку.
Выбежавшая вслед за ней няня сбивчиво здоровается и тут же выкатывает жалобу:
— Вадим Александрович, Станислава разобрала пульт от телевизора.
— Разобрала, — повторяет дочь, без тени сомнения на лице. С гордостью.
Я бы просто от души поржал, если бы кто-то однажды рассказал мне, что ребенок может разобрать что угодно и, главное, чем угодно, но теперь я сам — тот человек. И чем дальше, чем больше Стасю тянет на такие технические подвиги. Так что я на всякий случай обезопасил хотя бы какую-то технику в доме и привез еще одно робо-лего.
— Вадим Александрович, — няня, хорошая женщина, Ирина Михайловна, все-таки смотрит на меня с укоризной, — Станислава не слушается, совершенно.
— Я просто… посмотле… — Стася запинается, пробует еще раз и еще, пока, наконец, не произносит не очень выраженное, но все же с буквой «р», — посмотрела.
— И как? Что это такое? — Забираю у нее кусочек «внутренностей» несчастного расчлененного пульта, самыми извиняющимися глазами смотрю на Ирину Михайловну, потому что эта няня — единственная, кто продержался возле Стаси больше месяца.
— Деталь, — убедительно кивает доча.
— Ну, пойдем, попробуем поставить ее на место, мой ты робототехник.
Я уже смирился с тем, что у меня растет будущее светило какой-то научно-прикладной дисциплины, но пока еще не решил, что начинать расчехлять раньше — гордость или нервы.
Пульт, конечно, собрать вообще не вариант.
Поэтому заканчиваем собирать робота, причем одну деталь Стася вставляет точно на место еще до того, как я сам соображаю, куда ее влепить. Мысленно смеюсь и горжусь одновременно, но на всякий случай списываю это на усталость, чтобы не было так мучительно больно уязвленному четырехлеткой чувству гордости.
Поспать удается около часа — дважды приходится отвечать на звонки, которые нельзя отклонить.
По пути в Галерею, заезжаю за цветами — Вика любит розы в любых вариациях, мне не сложно делать ей приятно в тех мелочах, которые могут хотя бы как-то компенсировать мою неспособность отвечать «я тоже» на каждое ее «я соскучилась».
У нее большая просторная арт-студия, в которой Виктория периодически выставляет свои картины. Я ни черта не разбираюсь в искусстве, но как любопытный от природы человек всегда внимательно ее слушаю, так что, за полгода наших встреч, научился отличать экспрессионизм от кубизма.
Я захожу внутрь, киваю охраннику и иду дальше по коридору, в оформленный каким-то специфически выставленным светом зал, весь увешанный картинами в простых белых рамках. Останавливаюсь около прямоугольной стойки с напитками, кладу букет и оставляю рядом бархатный футляр с браслетом. Снова беру телефон, чтобы ответить полуночникам из американского офиса. Пока разговариваю, замечаю взглядом тень от знакомой фигуры за полупрозрачной перегородкой. Вижу, как она поправляет одежду, еще несколько секунд топчется на месте. Как всегда — слишком думает о том «как», вместо того, чтобы не думать вообще, хотя я всегда слежу за языком и ни разу не давал повод думать, что мне надо лучше, больше, идеальнее или как-то иначе.
Но на этот раз Вика задерживает дольше обычного.
— Я тебя вижу, выходи, — подбадриваю ее сделать шаг из убежища. — Чтобы на тебе не было надето — тебе это идет.
Не лукавлю — у Виктории красивая фигура: в меру спортивная, подтянутая, с грудью, над которой поработал профессиональный хирург, но меня это вообще никогда особо не парило. Тем более, что кроме как по ощущениям в ладони, визуально она вообще почти не отличается от настоящей.
Цокот каблуков отдает эхом нервозности.
Готовит речь о том, какой я мудак?
Выходит, несмело, как будто ей шестнадцать, сохраняет между нами дистанцию.
— Сюрприз, — улыбается и поправляет ладонью… платиновое «каре».
У Виктории были длинные ровные каштановые волосы.
Мне принципиально плевать, блондинки, рыжие, шатенки, знойные брюнетки. И длина волос для меня тоже не имеет значение. Я не отношусь к тем мужикам, которые устраивают истерики из-за прически, солярия, цвета ногтей, выбора одежды. Если женщина хочет экспериментировать — отлично, есть небольшой шанс, что экспериментировать она хочет не только с прической.
Но… блядь.
— Решила сменить имидж, — Вика подходит ближе, замечает цветы, футляр, но трогать не спешит. Даже на меня не смотрит. Только нервно дергает плечом.
Я выдал какую-то сильно не ту ожидаемую реакцию?
Но это же настолько очевидно, что на секунду загоняет в ступор.
Вот просто… зачем?
— Отлично выглядишь, Вик, как всегда.
Я не могу сказать ей что-то другое, потому что слишком хорошо помню, из какого дерьма она выгреблась и как сильно «болела» потом. Я знаю, как она старалась и продолжает стараться.
Но гребаный вопрос «какого хрена, Вика?!» продолжает долбить мою голову.
— Тебе правда… нравится? — Виктория поднимает взгляд, слишком очевидно ищущий одобрения.
— Очень необычно.
Ее улыбка такая же вымученная, как и моя попытка уйти от прямого ответа.
Но Вика не из тех, кто закатывает истерики. Склонна слишком драматизировать и зачем-то излишне сильно идеализирует мою далеко не безгрешную тушу (уж она-то точно знает, что это не так), но умеет глотать даже самые горькие пилюли. Список ее положительных качеств достаточно длинный, и за два года нашего знакомства и полгода отношений, сегодня случится проёб.
Копалась? Нашла, что искала? Сделала выводы и решила, что «смена имиджа» под женщину, которую я слишком нежно обнимаю на десятке постановочных фото — это именно то, что заставит меня отвечать «я тоже», на ее «соскучилась»?
Она все-таки открывает подарок, любуется на браслет, защелкивает его на запястье.
Вертит руку так, чтобы камни разбрасывали по стенам голубые блики.
— Очень красиво, Вадим. Спасибо.
— Прости, что не пришел на выставку. Реально было много работы.
— Знаю-знаю, а еще мы просто любовники и «ничего не изменится».
Подходит ближе, кладет одну руку мне на плечо, другой тянется до подбородка.
Заглядывает в глаза в ожидании поцелуя, а потом сама же его и форсирует.
Вике — тридцать шесть.
Она интересная, красивая, эффектная, самодостаточная. У нее в голове есть мозги. Нам всегда есть, о чем поговорить. И если допускать мысль, что я когда-нибудь задумаюсь о браке, то, пожалуй, Виктория была бы первой претенденткой на роль моей жены. Но полгода назад мы четко расставили буйки — просто_секс. Просто секс друг с другом, без походов «налево» и с возможностью в любой момент все это закончить.
Я был чертовски честным с ней. Даже если тогда это звучало излишне прозаично и жестко для ушей женщины, прожившей десять лет в браке с конченной мразью.
Я за эти полгода даже пальцем ни до кого, кроме нее не дотронулся, не посмотрел, потому что на хер бы оно впало, если у меня есть женщина, закрывающая все мои сексуальные потребности, и при этом нам просто хорош вместе, и никто не спешит свинтить из постели сразу после исполнения «обязательной и произвольной программы». Я уважаю женщину, которую выбрал, и свой выбор этой женщины.