В ванной торчу час, наслаждаясь теплом и тем, как вода стекает по коже. Слушаю музыку, но не понимаю ни одной строчки, потому что мысли разлетаются в голове, как мячик от пружинистых стен.
Что я вообще хочу?
Позвонить? Извиниться? Притвориться, что ничего не было?
Не так, Крис, что ты должна сделать.
У меня же есть чертов план вендетты. Я не имею права на эту долбаную рефлексию, я должна держать рот на замке, слушать, вникать и запоминать. И если для этого придется терпеть какую-то Лори (или хрен не пойми кого еще) — значит, нужно делать вид, что я ничего не понимаю и не замечаю. А я, вместо этого, веду себя как влюбленная дура.
С досады грубо, немилосердно натягивая кожу на голове, отжимаю волосы и выхожу.
Пока сушу (сегодня — тупо как попало) волосы, представляю, как он смотрит в экран и решает — писать или нет. Думаю, он просто забил, потому что давно принял решение. Он же такой до хрена резкий и конкретный, он даже на многомиллионных сделках может позволить себе посылать всех налево и направо, и выкатывать условия. Что ему какая-то истеричка, даже если мой пирсинг в соске явно претендует на медаль года.
Писк входящего раздается где-то в гостиной. Я бросаю фен, стараясь поймать выстрелившее где-то в районе горла сердце.
Сообщение. От Авдеева.
Хентай: Если ты успокоилась — заеду за тобой через полчаса.
Смотрю в экран. Не дышу. Боюсь, что если вдруг позволю себе каплю облегчения — все исчезнет. И окажется, что это просто злая шутка моего мозга, а на самом деле там просто пустота или «Иди ты на хер».
Но сообщение никуда не девается.
Я: Есть пожелания к моему дресс-коду, Вадим Александрович?
Хентай: Оденься потеплее, Барби.
На сборы трачу пятнадцать минут — собираю волосы в растрепанный пучок на макушке и оставляю «на свободе» выбившиеся пряди, надеваю теплый костюм и удобные ботинки. На макияж нет времени, хотя час в душе немного освежил мой бледный невыспавшийся вид.
Выхожу, когда Вадим пишет, что подъехал.
Не жду — сама запрыгиваю в салон «Бентли» и складываю руки на коленях, чувствуя себя приглашенной, но не прощенной. Хочется, чтобы он как-то разбавил это напряжение — притянул к себе, поцеловал. Просто…
— Привет, — начинаю первой, ненадолго взяв под контроль свою внутреннюю обиженку и вспомнив о своих наполеоновских планах разрушить ему жизнь точно так же, как он разрушил мою.
— Привет, Крис. Пристегнись.
Я послушно исполняю команду, отданную совершенно спокойным, без намека на раздражение голосом.
Он уверенно рулит, без единого намека на то, что наша вчерашняя переписка вообще существует в этой реальности. А мое сердце колотится так, что я слышу его в ушах. Хочется что-то сказать. Любую ерунду, но я не знаю, с какой стороны к нему подступиться. И ненавижу себя за эти чувства, потому что раньше все было гораздо проще — я писала ему что хотела и как хотела, и даже не задумывалась, правильно ли подбираю слова.
Машина мягко выруливает на дорогу. Свет фонарей расползается на мокром асфальте.
Краем глаза скольжу по профилю Его Грёбаного Величества: собранный, уверенный, адски красивый. У него даже щетина на подбородке и скулах идеальная, и губы, одного взгляда на которые мне хватает, чтобы рефлекторно смочить свои языков в ожидании поцелуя.
Вадим рулит одной рукой, вторая свободно лежит на подлокотнике. Ни одного лишнего движения, ни одного напряженного мускула на лице. Только слегка хмурится, когда на экране закрепленного на подставке телефона всплывает входящий от абонента «Дёмин». Я уже второй раз вижу эту фамилию — зачем-то фиксирую у себя в голове. Но основной фокус на том, что Авдеев по-прежнему не прячет телефон и не скрывает, кто ему звонит. Хочет показать, что ему действительно нечего скрывать? Или подчеркивает, что ему плевать на то, что я могу там увидеть?
Пока он обменивается с Дёминым парой ни о чем не говорящих для меня реплик (но это, очевидно, очередная многомиллионная сделка), не выдерживаю и бросаю взгляд через плечо — на заднее сиденье, откуда оглушительно пахнет цветами. И там действительно лежит букет — белые и фиолетовые тюльпаны, аккуратно перевязанные тонкой лентой, без пошлой многослойной бумажной обертки. Корзинка для пикника, из которой торчит термос и пара глиняных кружек, плед. И ещё коробка. Небольшая, из плотного картона, перевязанная бледно-серой ленточкой. Возможно, я просто надумываю, но мне кажется, что именно из нее раздается аппетитно смешивающийся с ароматом цветом запах шоколада.
Я кусаю губу изнутри. Хочется спросить для кого это. Для меня? Хочется спросить, зачем. Хочется спросить, почему он вообще за мной заехал, если я вела себя как истеричка.
Но я молчу.
Он молчит тоже.
Ровно ведет машину сквозь мелкую морось, уверенно обгоняет, переключает поворотники. Абсолютно невозмутимый. Как будто все в порядке.
— Куда мы едем? — все-таки спрашиваю, когда нервное напряжение становится просто невыносимым.
— Расслабься, Барби, — коротко отвечает он. — Я же сказал — оденься тепло.
Только и всего. Без улыбки. Без поддевки. Просто факт.
— Цветы — мне? — Сглатываю и напяливаю свою потрепанную, но еще не до конца раздавленную маску похуистки.
— И цветы, и коробка.
Я перегибаюсь через заднее сиденье, забираю свои подарки, как будто нашла их под елкой на Новый год. Не хватает рук, потому что хочется одновременно держать нос в ароматном букете и развязывать вкусно пахнущую коробку. На ней характерный узнаваемый пейзаж знаменитого амстердамского моста над каналом. Открываю крышку — и по салону моментально разносится одурительный насыщенный запах черного шоколада. Это трюфели — их всего десять штук, но каждый выглядит так, словно сделан вручную. Сразу сую одну в рот, откидываю голову на спинку и урчу от наслаждения.
— Охренеть… — Стараюсь сдержать полный рот слюны. — Господи, это почти как оргазм.
Ловлю тихий смешок и все-таки успеваю заметить довольную Авдеевскую ухмылку, прежде чем он снова переключится на разговор.
Пока он рулит куда-то в сторону пляжа, успеваю съесть еще пару конфет. Интересно, а в термосе кофе или чай?
Терплю и не задаю лишних вопросов, потому что Вадим заканчивает разговаривать почти одновременно с тем, как «Бентли» выруливает на маленькую закрытую базу отдыха, куда нас пропускает охрана. Оставляет машину на парковке, выходит и забирает с заднего сиденья корзину и плед. Я выхожу следом, тяну с собой цветы и уже наполовину пустую коробку.
— Можешь оставить букет в машине, — предлагает Авдеев, но я упрямо мотаю головой.
Подстраиваюсь под его уверенный спокойный шаг, пока мы идем до беседки.
Молча смотрю как Вадим бросает плед на стол, ставит корзинку на скамейку… а потом, вдруг, поворачивается ко мне, берет за талию и уверенно сажает на стол. Я ерзаю, понимая, к чему здесь этот плед.
— Беспокоишься о моей заднице? — смотрю на него все равно снизу вверх из-за головок тюльпанов, которые торчат у меня в области носа.
— Должен же хоть кто-то о ней заботиться, раз хозяйка умеет только выпрашивать, — усмехается Вадим.
Я покрепче прижимаю довольно тяжелый букет к груди одной рукой, а второй, неожиданно осмелев, беру его ладонь и завожу сзади себе на ягодицу.
— Так лучше. — Секунду жду, пока его пальцы в ответ очень по-собственнически сомнут мою попу, и довольно жмурюсь. — Что, блин, было в тех конфетах, Тай? Специальная начинка из страны, где все разрешено? Чувствую себя пьяной.
Он ничего не говорит. Но когда убирает ладонь, чтобы взять термос из корзины, я недовольно капризно ворчу. Протягивает мне наполовину полную чашку — аромат кофе с приятно щекочет ноздри и это как раз то, что нужно, чтобы запить шоколадный Армагеддон у меня во рту.
Вадим тоже пьет, изредка поглядывая на меня — спокойно, но изучающе.
Я мысленно набираю в грудь побольше воздуха, потому что, очевидно, он дает мне возможность начать — и задать тональность.
— Прости, что устроила безобразную сцену в переписке на три акта, — говорю как будто спокойно, но чувствую, что в горле предательски дребезжит.
— У нас ничего не получится, если ты не сможешь мне доверять, коза, — в свою очередь отвечает он.
Делает глоток кофе, убирает чашку на скамейку. Становится ближе, позволяя букету быть моим щитом от его слишком очевидного вторжения за рамки личного пространства. Протягивает руку и убирает одну, самую непослушную прядь, мне за ухо. Когда смотрит вот так сверху — его темные густые ресницы кажутся почти бесконечными, а глаза — самого идеального синего цвета на свете.
Мое сердце снова подло предает и грохочет как будто навылет, так сильно и очевидно, что вибрация покачивает головки несчастных тюльпанов. Я знаю, что сейчас будет сложно и, возможно, до крови. Знаю — и поэтому хочу малодушно броситься к нему на шею, закрыть рот поцелуем и не дать сказать слова, которые наверняка размажут меня по этому столу, как масло по бутерброду.
Но я молчу и жду.
И он ждет — пока я едва заметно моргну, давая понять, что подготовилась держать удар. Хотя на самом деле ни хрена подобного, и мои пальцы холодеет совсем не от того, что я держу в их мокрые стебли тюльпанов.
— Крис, я хочу, чтобы сейчас ты послушала очень внимательно. — Его голос ровный и без намека на раздражение. — Послушала и услышала, потому что я больше не буду возвращаться к этому разговору.
Я киваю, цепляясь за букет как за спасательный круг.
— Мне хорошо с тобой, — продолжает Авдеев. — Мне нравится, что нам есть о чем поговорить и о чем посмеяться. И трахаться до такой степени, что ты просачиваешься мне под кожу как заноза.
Я нервно хмыкаю, но быстро осекаюсь. Он не шутит.
— Но, Крис… Я не влюбленный идиот. — Твердо и безапелляционно. — И мне казалось, что тогда за ужином я достаточно четко дал понять, какие у нас будут отношения.
— Более чем, — признаю, хотя вряд ли в моменте ему нужны мои комментарии.