Но сколько бы раз я не рассматривала красивый фасад на фото — легче не становится.
И время после обеда словно тоже играет против меня — стрелки просто вращаются в сумасшедшем беге: пятнадцать ноль-ноль, семнадцать ноль-ноль, восемнадцать…
Я выхожу из офиса точно последней — даже охранник смотрит на меня как на буйнопомешанную. Иду до метро, на всякий случай, проезжаю пару станций и вызываю такси. Если водитель настучит Вадиму, что я не уехала их офиса на машине, придумаю, что встречалась с девочками в кафе — он никогда не контролирует и не проверяет, где я бываю, когда и с кем. Раньше меня это всегда бесило, а теперь…
— Перед смертью впрок не надышишься, Кристина, — говорю себе под нос, потому что мнусь перед красивым сверкающим входом лучшего в нашей стране казино, которое для меня выглядит как пряничный домик злой колдуньи.
Эти слова любил говорить папа.
Очень символично, что я вспомнила о них в тот момент, когда ценность моей собственной жизни стремительно катится к нулевой отметке.
Делаю глубокий, рваный вдох, от которого легкие царапает ледяным февральским воздухом. Еще один. И еще. Бесполезно. Сердце колотится где-то в горле, готовое выпрыгнуть и ускакать прочь, оставив меня одну разбираться с последствиями своих же идиотских решений. Но хрен ему, а не свобода. Мы в этом дерьме вместе. До конца. Каким бы он ни был, но маловероятно — что радужным.
— Я к Льву Борисовичу, — говорю огромному детине у входа. — Кристина… Таранова.
Собственная фамилия, от которой я два года назад отказалась с такой болью, сейчас звучит чужеродно. Но зато она работает как заклинание, открывающее вход в сокровищницу Али-Бабы. Хотя в моем случае — в склеп.
Охранник толкает передо мной тяжелую стеклянную дверь с позолоченной ручкой. В лицо ударяет волна теплого воздуха, смешанного с едва уловимым запахом дорогих сигар, какого-то сладковатого парфюма и… денег? Да, именно так пахнет это место. Деньгами. Большими, быстрыми и грязными. И еще отчаянием, замаскированным под азарт.
Меня никто не встречает. Никаких «псов» с мордами бойцовских собак. Видимо, предполагается, что я сама найду дорогу в ад. Оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Игровые залы, полумрак, яркие пятна света над столами с зеленым сукном. Люди — мужчины в дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях, с идеальными укладками и хищными улыбками. Все они кажутся персонажами «Одиннадцати друзей Оушена», и только — статист, случайно забредший на съемочную площадку.
Интуиция подсказывает двигаться вглубь, туда, где свет приглушеннее, а ставки, вероятно, выше. Прохожу мимо рулеток и покерных столов. Стараюсь не смотреть по сторонам, не встречаться ни с кем взглядом. Просто иду, словно действительно знаю, куда.
В дальнем конце одного из залов, за массивной колонной, обнаруживаю более уединенную зону. Несколько столиков, утопающих в мягком свете бра. И за одним из них, спиной ко мне, сидит мужчина. Даже со спины я узнаю эту сухую фигуру и манеру всегда держать голову немного наклоненной.
Подхожу на негнущихся ногах. Сердце все еще пытается пробить грудную клетку.
— Лев Борисович? — голос звучит на удивление ровно. Наверное, так действует шок.
Он медленно поворачивается. На лице — сама любезность. Улыбка, правда, не доходит до глаз. Глаза у него всегда были холодные, внимательные, оценивающие. Как у хищника, присматривающего добычу.
— Крисочка! А я уж думал, ты заблудилась в моих скромных чертогах!
Выходит из-за стола мне навстречу, подчеркнуто используя хорошо знакомое «Крисочка».
А ведь раньше мне нравилось, когда он так меня называл. Нравилось, когда приезжал с подарками и одной и той же шуткой, что мне нужно было родиться на пять лет раньше, чтобы стать не его крестной, а его невесткой. Его сына я видела всего дважды и во второй раз он показался мне еще более безобразно жирным и обрюзгшим, чем в первый.
— И ради бога, ну какой я тебе «Лев», — он отодвигает меня на вытянутых руках, делая вид, что рассматривает, прищелкивает языком. — Дядя Боря, помнишь? Ну или просто Лёва — ты ведь уже выросла. И ай какой красавицей стала, Крисочка… Присаживайся, что ты как не родная, в самом деле.
Жестом указывает на кресло напротив. Бархатное, глубокое. Сажусь на самый краешек, готовая в любую секунду сорваться и бежать. Сумку ставлю на колени, пальцы до боли сжимают ремешок. Перцовый баллончик все еще там.
Наивная дура. Против таких, как Гельдман, он точно не поможет.
— Спасибо… Лёва, — выдавливаю из себя.
Официант, возникший словно из-под земли, уже стоит рядом.
— Что будешь пить, крестница? Шампанское? Вино? Или что покрепче, для храбрости? — в его голосе сквозит неприкрытая ирония.
— Можно мне просто минеральной воды? С лимоном.
Именно так всегда пьет Вадим. Я уже на память выучила. Понятия не имею, зачем это делаю. Возможно, раздолбанная психика цепляется за любую возможность усадить авдеевский фантом третьим в наш разговор. Как будто это как-то мне поможет.
Гельдман заказывает коньяк. Официант бесшумно исчезает.
Наступает тишина. Тягучая и напряженная.
Он рассматривает меня совершенно не стесняясь. Как лот на аукционе, где мы столкнулись. От этого взгляда хочется съежиться и стать невидимой.
— Хорошо выглядишь, Кристина. Похорошела. Потрахушки с Авдеевым тебе к лицу.
Его намеренное уничижительное «потрахушки» заставляет до боли сжать челюсти.
Ну вот, первый звоночек. Игры в милого старого крестного закончились, наступило серьезных разговоров, даже если на первый взгляд вопрос звучит невинно и как будто без подвоха. Ну правильно и логично, что мужчины с определенным статусом на закрытые мероприятия водят не абы кого попало, а своих красивых куколок.
— Слышал, ты у него работаешь, — прицельно бьет Гельдман. — Ну и как тебе?
«Слышал» для таких людей — это просто курам на смех. Он точно прицельно наводил справки. Как? Вопрос на миллион.
— Обычная работа, Лев Борисович. — Нарочно говорю с ним по имени отчеству. — Цифры, отчеты. Ничего особенного.
— Ну да, ну да, — он кивает, делая вид, что верит. — Вадик всегда умел подбирать… ценные кадры. Особенно женского пола.
Приносят напитки. Делаю несколько жадных глотков, потому что горло пересохло, будто я пешком шла через пустыню.
— Я не совсем понимаю, зачем вы хотели меня видеть, — решаю взять быка за рога. Терять мне все равно нечего. Ну, почти.
— Как это зачем, Крисочка? — Гельдман мастерски изображает искренность. — Соскучился. Давно не виделись. Ты ведь ко мне после смерти отца так ни разу и не заехала. Пропала совсем, забыла, что я же тебя еще вот с такого помню. Нехорошо, крестница. Не по-родственному.
От упоминания отца внутри все сжимается.
Особенно — от контекста.
Потому что на его похоронах Гельдмана не было. Вообще никого не было, кроме меня и моих соплей. И мачехи, которая свалила, как только гроб опустили в яму.
— У меня было много… дел, Лев Борисович. — «Пыталась выжить и не сдохнуть от голода», — добавляю про себя.
— Верю, — он отпивает коньяк, смакуя. — Особенно в последнее время. Дела, связанные с Авдеевым, они такие… затягивающие. Он вообще человек увлекающийся. И увлекающий.
Он даже не скрывает, что просто водит меня как овцу на поводке. Ходит вокруг да около, щупая и нагнетая. Хочет довести до точки кипения, чтобы я на нервах начала нести что попало?
— Лев Борисович, давайте не будем тратить время друг друга. — Иду на опережение, все еще немного наивно веря, что это просто болтовня. — У вас ко мне какое-то конкретное дело? Потому что если это просто светская беседа о моей неблагодарности как крестницы…
Он машет рукой, прерывая мой монолог.
— А ты нетерпеливая. Вся в отца. Сергей тоже не любил долгих прелюдий. Сразу к делу.
Гельдман наклоняется вперед, без прелюдии вторгается в воздух, которым я дышу, и даже стоящий между нами стол не сильно помогает. Улыбка исчезает с его лица, уступая место жесткому, внимательному прищуру.
— Рассказывай, Крисочка. В какие игры ты играешь с Вадиком?
Вот оно. Началось.
— Никакой игры нет, — стараюсь говорить спокойно, хотя внутри все дрожит. — Я просто работаю на него. Он мой начальник.
— Начальник? — Гельдман тихо смеется. — Деточка, ну не смеши мои седины. Думаешь, я не знаю, как Авдеев «работает» с красивыми девочками? Да я все понимаю, моя хорошая — красивый, богатый, щедрый.
— Я пришла по объявлению о работе. — Мой голос звучит на удивление твердо. Даже немного резко — поэтому Гельдман еще сильнее прищуривается, как будто предупреждает, что дальше грубить можно уже только под страхом смертной казни. — Подала резюме, прошла собеседование на общих основаниях.
— А когда он предложит раздвинуть ноги — ты поняла, что это любовь, — иронизирует Гельдман.
— Именно, — улыбаюсь пошире, но все равно чувствую себя несмешным клоуном. — Поэтому не очень понимаю, какую историю вы от меня ждете, Лев Борисович.
— Да все ты понимаешь, деточка, — отмахивается Гельдман. — Дай-ка угадаю — Вадик, лошок, не в курсе, кто на самом деле «Кристина Барр»?
Он знает. Он все знает.
Чуда не случилось.
А я даже не знаю, что ему сказать, потому что ответ на этот вопрос только один — нет, он, конечно, не знает.
— Ну и что — он уже развязал язык? — Гельдману, очевидно, по фигу на мой ответ, потому что он у него уже и так есть.
— Вы ошибаетесь, — мой голос дрожит, но я стараюсь придать ему хоть какую-то твердость. — У нас с Авдеевым просто секс. Ничего больше. Он мной не особо заинтересован. Я просто девочка для развлечения. У него есть кто-то более интересный, а я что-то типа перевалочного пункта.
Мне так адски больно это говорить.
Горло натягивается, слова выходят толчками.
Я знаю, что должна сказать именно это. Прикинуться дурочкой, которую вполне устраивает роль содержанки, потому что так есть хотя бы небольшой шанс убедить Гельдмана, что с меня взятки гладки. Но ведь… это правда, да? Есть же какая-то «Лоли». Без грязного прошлого. Без пауз для ответов на каждый звонок. И она, скорее всего, никогда не унизилась бы до того, чтобы привлекать его внимание провокационным внешним видом.