— Ты все-таки решила не разорять меня с порога, — комментирует Вадим, кивая на мою сиротливую сумку, которую один из служащих уже незаметно унес куда-то вглубь салона. Он опускается в одно из кресел, и оно тут же принимает его, словно было создано специально под его великанские габариты.
— Оставляю себе пространство для маневра, — стараюсь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно. Сажусь напротив, и кресло действительно невероятно удобное. Черт, даже слишком удобное. — Вдруг ты будешь плохо себя вести, и я назло потрачу все в первом же бутике на Пятой авеню. На какую-нибудь совершенно бесполезную, но очень дорогую ерунду.
Он усмехается, откидываясь на спинку и вытягивая длинные ноги. Уголки его губ чуть приподнимаются, а в глазах пляшут знакомые смешинки. И я снова, уже в который раз за эти несколько минут, чувствую этот невероятный, почти болезненный контраст: он — абсолютно спокойный, расслабленный, будто летает на личных самолетах каждый день (что, по сути, так и есть, идиотка!), а я — девочка из разбитого прошлого, которая впервые садится в частный джет и до сих пор подсознательно уверена, что ее высадят за неправильную осанку.
Появляется стюардесса — молодая женщина с приятной улыбкой и четко поставленными движениями. Безупречный макияж, строгий, но элегантный костюм. Она предлагает напитки, и я, как последняя дура, снова прошу просто воды. Хотя внутри все колотится так, будто я лечу не в Нью-Йорк, а еду на очередной допрос к Гельдману.
От этой мысли по спине пробегает холодок, и я незаметно сжимаю кулаки.
Нужно расслабиться. Нужно хотя бы сделать вид, что я в своей тарелке.
— У тебя вид, будто это как минимум допрос с пристрастием, а не перелет, скажем так, в повышенном комфорте, — замечает Вадим, не отрываясь от планшета, который успел материализоваться у него в руках. Он даже не смотрит на меня, но чувствует мое напряжение так, будто оно висит в воздухе плотным облаком.
— Это не «повышенный комфорт», — фыркаю я, пытаясь скрыть нервозность за сарказмом. — Это как минимум «кресло Бога». Или его очень богатого заместителя. У меня стойкое ощущение, что если я нажму не ту кнопку, то случайно отсоединю крыло.
— Не бойся, даже мне не доверяют управление такими кнопками, — его ответ прилетает мгновенно, без тени улыбки, но я слышу в его голосе скрытую насмешку. — Для этого есть специально обученные люди. И автопилот. Расслабься, Барби. Постарайся… м-м-м… получить удовольствие.
Последнее все-таки приправляет мимолетным взглядом, даже не пытаясь делать вид, что намеренно провоцирует.
Я закатываю глаза, изображая вселенскую обиду, но внутри немного отпускает. Его спокойствие, его умение вот так, парой фраз, снять напряжение — это как якорь. Даже когда хочется нервно хихикать, как психованная школьница на первом свидании, или забиться в угол и сделать вид, что меня здесь нет.
Двери закрываются с тихим шипением, отрезая нас от внешнего мира. Самолет плавно трогается, выруливая на взлетную полосу. Я цепляюсь пальцами в подлокотники, хотя и стараюсь делать это незаметно. Вадим по-прежнему поглощен своим планшетом. Взлет почти не ощущается — лишь легкое ускорение, плавно переходящее в набор высоты. Никакой тряски, никакого рева двигателей, как в обычных самолетах. Только мягкое, уверенное движение вверх.
В небе все иначе. Когда мы набираем высоту и облака остаются где-то далеко внизу, салон наполняется ярким солнечным светом. Полет почти невесомый. Стюардесса предлагает обед — меню выглядит как в мишленовском ресторане. Я выбираю что-то легкое, почти не чувствуя вкуса. Вадим ест с аппетитом, изредка бросая на меня короткие взгляды. Мы почти не разговариваем. Тишину нарушает лишь тихий гул двигателей и шелест страниц моей книги — я предусмотрительно взяла с собой сопливое фэнтези, чтобы хоть как-то отвлечься.
Через несколько часов полета, когда за иллюминатором простирается бескрайняя синева океана, я действительно немного расслабляюсь. Убаюканная монотонным гулом и невероятным комфортом, прижимаюсь щекой к теплому кожаному подголовнику и, кажется, даже немного дремлю. Сквозь сон чувствую, как Вадим укрывает меня легким пледом. Даже в полудреме на глаза наворачиваются слезы от того, какой он чертовски идеальный.
— Разбудишь меня за полчаса до посадки, — бормочу сонными губами. — Хочу успеть потрахаться в воздухе.
Но в итоге он будит меня уже когда за стеклами иллюминаторов сгущаются сумерки.
— Ты проспала почти всю Атлантику, Барби. Через пару часов будем есть крабов с видом на Манхэттен. — Он улыбается, протягивает мне чашку с ароматным кофе.
Я все еще в расфокусировке — сонно моргаю, пытаясь зацепиться за него взглядом, но почему-то первым делом «цепляюсь» за аромат парфюма, посаженный на его собственный офигенный запах.
— А можно мне просто огромный гамбургер и шаурму где-нибудь на Таймс-сквер? — зеваю и делаю первый глоток, почти сразу приводящий меня в чувство. — И чтобы вокруг много людей, шума и огней. Крабы — это, конечно, прекрасно, но как-то слишком… предсказуемо для тебя. Спорим, ты дальше пятизвездочных кирпичей и дорогих ресторанов вообще нос не высовывал? А я знаю места, где уличных собак готовят так, что пальчики оближешь.
Тай тихо усмехается, качает головой.
— С тобой, конечно, все не как у людей, Крис. Романтика в стиле «Криминального чтива». Но ладно, я подумаю над твоим скромным запросом. Возможно, после крабов.
Мы начинаем снижение. За иллюминатором сквозь разрывы в облаках проглядывают огни большого города — бесконечное ожерелье, рассыпанное по темной земле.
Нью-Йорк. Я прожила здесь почти два года. Я люблю этот никогда не спящий город. Я планировала вернуться сюда, как только разрушу Авдеевскую красивую жизнь — и потеряться, чтобы меня больше никто никогда не нашел. А теперь мне адски страшно сюда возвращаться — и в голове ноль причин, откуда взялась эта паника.
Приземляемся мягко, почти неощутимо, в семнадцать с небольшим по местному времени. За иллюминатором — серое небо, влажный, прохладный воздух, который чувствуется даже через стекло, и тянущаяся до самого горизонта суета огромного аэропорта.
Город встречает нас так, как и должен — огромным, чуть усталым, но все еще энергичным дыханием мегаполиса. Когда колеса касаются посадочной полосы, я снова цепляюсь в подлокотники, чувствуя, как ладони мгновенно становятся липкими. Вадим этого, конечно, не видит. Или, как всегда, делает вид, что не видит, чтобы не смущать меня еще больше.
Мы на месте.
От аэропорта до отеля едем чуть меньше часа. Нью-Йорк встречает влажным, хмурым воздухом, плотно запакованным в пробки, шум и мелькающие огни. За окном мелькают вывески — знакомые, почти родные. Я узнаю перекресток у Мэдисон-авеню, вижу вывеску в Soho, где когда-то покупала любимые джинсы. Площадь Колумба, выглядывающую из-за машин тень Центрального парка.
Еще несколько месяцев назад я ходила по этим улицам с телефоном, постоянно вибрирующим от сообщений, строила планы на триумфальную месть и не менее триумфальное возвращение. Тогда я думала, что лучшей цели в жизни и придумать нельзя. Видела все в очень удобном черно-белом цвете и не испытывала мук совести. Была уверена, что вернусь сюда другой — сильной, без груза прошлого за плечами и чертовски богатой. На своих условиях. А не как любовница мужчины, которого должна уничтожить.
А теперь я…
— Устала? — Вадим отвлекается от телефона, по которому начал разговаривать сразу после приземления.
— Да ты что, я проспала часов восемь, — фыркаю.
Ловлю момент и прислоняюсь головой к его плечу. Не лезу обниматься, потому что — ну, конечно! — он снова погружается в телефонный разговор и мои телячьи нежности совершенно неуместны. Просто кладу голову на него, опираясь поудобнее, чтобы продолжать наслаждаться видом через панорамную крышу машины.
А теперь я готова есть из твоих рук даже грязь и битое стекло.
Вадим сидит расслабленно. Без привычной маски сосредоточенного хищника. Он даже немного улыбается, когда я кидаю взгляд на огромный билборд с рекламой чего-то фешн. Или когда я хмыкаю, заметив знакомую кондитерскую на Лексингтон-авеню, и обещаю сводить его туда даже если придется за шиворот оторвать от дел. Мы обмениваемся взглядами: он вздыхает и качает головой, я снова — привычно — закатываю глаза с выражением: «Ладно, хорошо, поняла — развлеку себя сама». Я понимаю, что он не просто так сказал про шопинг, которым мне придется развлекать себя пару дней — его я, очевидно, буду видеть только поздно вечером.
— Нравится Нью-Йорк? — обращаю внимание, что Вадим тоже периодически смотрит то вверх, то в окно.
— Ага, мой размерчик.
— Где бы еще твои двести два сантиметра чувствовали себя комфортно как не в городе, с самым большим количеством небоскребов на квадратным метр. — Хотя он ему и правда подходит — такой же мощный, энергетически заряженный и беспощадный ко всему, что путается под ногами.
— А ты как будто притихла, — подначивает Авдеев.
Я вижу, что он набирает что-то в телефоне и нарочно сажусь так, чтобы ничего не видеть.
Дура.
Как будто если я отгорожусь от его дел, это автоматически снимет с меня задание Гельдмана. Но все равно даже знать не хочу, кому, зачем и о чем пишет мой Тай.
— Мне всегда казалось, что этот город меня рано или поздно сожрет, — говорю как есть, потому что какое-то время именно так себя и чувствовала. Особенно когда приходилось спускаться в подземку. — Перемолотит и даже косточек не останется.
— Ну теперь ты со мной, — он осторожно «подталкивает» ко мне плечо, помогая устроиться еще комфортнее. — Покушаться на твои кости имею право только я.
— Как самоуверенно, Вадим Александрович.
Он хрипло смеется куда-то мне в макушку и нарочно «чешет» колючим подбородком, превращая мою прическу в воронье гнездо. И я снова вляпываюсь в любовь к нему. Неважно, как он это делает. Просто факт: даже в чужом городе, в чужой машине, я чувствую себя как за каменной стеной. Потому что рядом с ним.