У Aman New York нет привычной отельной суеты. Вход — как у частной резиденции: стекло, дерево, матовый металл. Нас встречают у двери без фанфар и звонких приветствий, просто с легкой улыбкой и кивком. Никаких формальностей. Проводят мимо ресепшена, дальше лифт — персональный, работающий только по персональной карте на нужный этаж.
На этаже тишина. Стены будто поглощают звук. Мягкий свет, ароматы чего-то древесного и цитрусового.
Открывают номер. Хотя «номер» — это издевательство над языком. Это, блин, целая квартира. Минималистичная, но явно дороже, чем кажется. Просторная гостиная с камином, диван, обеденный стол, рабочая зона. Панорамные окна во всю стену, из которых вид на Центральный парк и светящийся горизонт Манхэттена. Спальня — за раздвижной перегородкой. Светло, комфортно, под ногами мягкий ковер. Стены цвета теплого песка, мебель, текстиль — все в сдержанной гамме графита и льна.
Я пару секунд просто стою на месте, чувствуя, как ступни медленно, но неумолимо врастают в пол.
Когда-то я просто ходила мимо этого здания — и просто смотрела, потому что фантазировала о том, что в нем живут разве что небожители, но точно не бывшая стриптизерша, даже если теперь она носит белую блузку и деловой костюм (с распродажи, но все же). А теперь я внутри, но радость от этой роскоши почему-то противно горчит на языке.
— Полагаю, это тот момент, где я должна выдать восторженное «вау», — с горем пополам «размораживаю» рот и выдаю что-то максимально подходящее моменту.
— Не обязательно, Барби. — Вадим проходит мимо, бросает ключ-карту на стол. Снова смотрит в телефон, хотя теперь я вижу, что под тонким свитером его спина выглядит напряженной. Бросает взгляд на часы. — Еще не очень поздно. Если тебе не комфортно — можем перебраться в какое-то более… подходящее место.
Господи, я чертова эгоистка. Он же не спал весь перелет. Это здесь семь вечера, а наш внутренний будильник показывает уже третий час ночи.
Сбрасываю с плеч пальто, иду к нему, обнимаю сзади и изо всех сил прижимаюсь губами к его спине. Дую, как маленькая, когда падала и царапала колени. Тогда казалось, что, если дуть изо всех сил — будет не так больно. Ни черта не помогало, но сейчас у меня есть только это.
— Мне все нравится, Тай. — «Мне с тобой даже в кипящем котле в аду будет ок».
Он немного подсаживается, закидывает мои ноги себе на талию, и я свешиваюсь с его спины как капуцин. Идем дальше, вглубь, останавливаемся возле кровати. Хотя это, блин, не кровать, а целый остров. Или футбольное поле.
— Это номер для многодетной семьи? — Кладу подбородок ему на плечо.
— Это просто комфортная кровать, — он не сильно «бодает» меня ухом, а когда прикусываю — в отместку рычит.
— Там же человек десять поместится, Тай, — продолжаю рассуждать вслух.
— Посмотри на это с другой точки зрения, Крис: ты — миниатюрная, как раз подходишь для того, чтобы трахать тебя здесь в любом направлении. И никаких ограничений для фантазии.
— Ты ненасытная скотина, Авдеев.
— Все еще никак не могу заштопать мое бедное уязвленное самолюбие после твоего беспощадного «пару раз в месяц».
— Будет мне урок — следить за языком, — делаю вид, что ворчу, но на самом деле я сама стала зависимой от нашего секса. Когда еще признаваться в этом самой себе, если не здесь, практически на крыше мира?
— Мне нравится твой язык, — Вадим переходит с рыка на мягкий, играющий тон, от которого у меня моментально перегорают все предохранители. — Не нужно ничего с ним делать, коза. И с собой — тоже, ладно?
Я задерживаю дыхание, потому что слишком боюсь давать волю фантазии.
Он же ничего такого не сказал. Просто обозначил, что ему нравится эта версия меня, что она его правильно веселит и отвлекает от рабочих миллионерских будней. Это совсем не значит, что он каким-то образом к ней привязался. И чем скорее я избавлюсь от сопливых иллюзий — тем лучше.
Особенно — теперь.
Мне кажется, что Вадим как будто поворачивает голову для поцелуя, поэтому начинаю ёрзать и буквально высачиваюсь из его рук. Делаю шаг назад, чтобы выдохнуть и смести под коврик очередную порцию разбитых иллюзий.
Вадим, слава богу, ничего не замечает. Отходит к гардеробной, уже стягивая свитер через голову, не торопясь и разминая плечи. Поворачивается ко мне спиной — и у меня снова коротит мозг от того, как легко он везде себя чувствует. Как будто действительно просто пришел домой. Никакого дешевого пафоса, ноль попыток утереть нос девчонке-замарашке, хотя я знала гораздо менее обеспеченных людей, с понтами до самой звезды. И это всегда выглядело жутко дешево.
Авдеев абсолютно другой.
— Я в душ, — бросает он через плечо, скрываясь в ванной. — А если будешь хорошей девочкой — позволю залезть ко мне.
— О, так теперь у нас стимулы — кнут и пряничек?
Но позволяю себе улыбнуться в полную силу только когда дверь за ним захлопывается.
И все-таки сажусь на край чертовой огромной кровати.
Подгибаю ноги, упираюсь подбородком в ладони и, наконец, позволяю себе сделать более-менее глубокий вход.
После встречи с Гельдманом не могла отделаться от мысли, что каждое сказанное ним слово и мое согласие будут слишком очевидно бросаться в глаза. Особенно для проницательного Авдеева. И просто чудо, что в итоге на мою слёзную просьбу перенести встречу на неделю, Дэн отреагировал на удивление спокойно, хотя в прошлый раз обещал чуть ли не из-под земли меня достать, если попытаюсь его динамит. Он даже не особо вникал почему я откладываю, хотя я старалась нести убедительную чушь про понос и золотуху. Я даже позволила себе слабую надежду на то, что ему начало надоедать играть в «Ну, погоди!», но на всякий случай все равно сделала с десяток «больных» фото, одно из которых отправила ему как раз перед вылетом.
Но на самом деле мне дико страшно, что как только Дэн меня увидит — он сразу поймет, что я продалась. Плевать, что не за деньги — а за время. Время, которое я украду у долбаной жизни, чтобы побыть с моим Грёбаным Величеством еще немножко.
Глава тридцать шестая: Барби
Утром Нью-Йорк всегда звучит немного по-другому. Он не похож на европейские столицы (хотя я видела вживую не так уж и много), но в нем даже на рассвете нет ни капли разнеженной французской липкости или испанской суеты. Нью-Йорк — это всегда только ритм и только амбиции. Даже воздух, кажется, вибрирует.
Вадим уходит рано, когда за окном только-только начинает светать серо-голубым. Без лишних слов и театральных прощаний. Просто целует меня в макушку и шепчет, чтобы к девяти меня ждет «вкусняшка» из его любимого ресторана в Мидтауне. Я что-то сонно мычу в ответ, кутаясь глубже в огромное одеяло, которое все еще пахнет им. Дремлю, пока он бесшумно передвигается по номеру, потом перемешаюсь в вертикальное положение на кровати, чтобы украдкой посматривать сквозь ресницы, как он надевает белоснежную рубашку, застегивает дорогие часы, прячет под запонками пол-жизни и выходит, так и не разбудив меня по-настоящему. И только когда тяжелая дверь номера закрывается с тихим щелчком, приходит это острое, почти болезненное желание — вскочить, догнать, схватить его за руку, прижать к себе и не отпускать. Затащить обратно в кровать и держать там весь день. Потому что он мой, а не чей-то еще.
На тумбочке, рядом с моим телефоном, — знакомая черная карта без имени. И короткая записка, написанная его резким, уверенным почерком на гостиничном бланке: «Разоряй. Без ограничений. Жду отчет в картинках».
Уголки губ сами собой ползут вверх. Отчет в картинках. Ну, разумеется.
И я иду. Сначала принимаю душ, смывая остатки сна и вчерашней усталости. Доставка из ресторана действительно впечатляет — лосось на гриле, свежие ягоды, какой-то невероятно воздушный омлет и кофе, от одного аромата которого можно сойти с ума. Ем медленно, наслаждаясь каждым кусочком и видом на просыпающийся город из панорамного окна нашего номера на заоблачном этаже.
А потом — Пятая авеню. Сердце мировой моды и безумных трат. Я в своем роскошном соболе — не могла не взять его с собой даже с оговоркой «не набирай много вещей» — волосы распущены и чуть вьются от влажности. Мне дико нравится, как я выгляжу в отражении огромных, сверкающих витрин. Я выгляжу именно так, как должна выглядеть девушка, у которой есть безлимитная черная карта и вся грёбаная Пятая авеню.
Я хожу по магазинам и делаю селфи в каждой примерочной, в каждом магазине, куда захожу, отправляя ему с подписями вроде: «Это пальто точно сделает в твоем бюджете дыру размером с Гранд-Каньон» или «Хочу что-то красное, но не могу выбрать оттенок. Их тут миллион».
Он отвечает не сразу. Иногда через полчаса, иногда через час. Я представляю его на совещаниях, серьезного, сосредоточенного, и как он мельком бросает взгляд на экран телефона, где моя очередная фотография — я шлю их пачками, просто без тормозов. И хочу верить, что мое Грёбаное Величество хотя бы на секунду тянется поправить воротник рубашки, когда их рассматривает.
Хентай: Поставь телефон сбоку, Барби. И чуть ниже нагнись. Хочу знать, как эта юбка сидит на тебе сзади.
Я смеюсь прямо в примерочной «Prada», привлекая удивленный взгляд консультантки. Делаю фото, где слегка приподнимаю край узкой юбки. Отправляю. Мысленно прикусываю губу от острого желания, чтобы он просто был рядом, здесь и сейчас, и сам дотронулся, сам проверил, сам посмотрел, как она сидит.
Из бутика выхожу с той самой юбкой и тончайшим шелковым топом к ней. Потом SoHo — с его богемной атмосферой, маленькими бутиками независимых дизайнеров и уютными кофейнями. Здесь я чувствую себя свободнее. Захожу в небольшой магазинчик с винтажными украшениями, долго выбираю и останавливаюсь на массивном серебряном кольце с непонятным камнем. Оно холодное и тяжелое. Мое. Подумав немного, выбираю Вадиму зажим для галстука.
Фотографирую и отправляю с припиской: «Классика «Красотки» — себе она купила пол магазина, а ему — галстук. Но ты не носишь галстуки, поэтому я купила тебе зажим