».
Вадим присылает ржущий смайлик.
Покупаю еще пару платьев — одно длинное, вечернее, из струящегося темно-синего шелка, с абсолютно голой спиной. Другое — короткое, дерзкое, из тонкого черного кашемира, которое, для максимального эффекта, нужно носить строго без белья. Еще — замшевые ботильоны на высоченном каблуке, которые делают мои ноги абсолютно бесконечными. Несколько комплектов шелкового белья, такого дорогого и провокационного, что его запросто можно положить на депозит в швейцарский банк. Авдеев никогда ничего такого не просил и даже не намекал, но мне отчаянно хочется, чтобы у него перехватывало дыхание. Просто когда я встречу его вот так. Просто когда он посмотрит на меня и расправиться с дорогим шелком точно так же беспощадно, как когда-то с моими копеечными трусиками.
Пообедать иду в маленький итальянский ресторан в Гринвич-Виллидж, с клетчатыми скатертями и запахом свежей выпечки. Заказываю пасту с морепродуктами и грейпфрутовый сок. Делаю пару кадров и тоже скидываю Вадиму.
Я: Думаю, что рискую не влезть в обновки…
Хентай: Главное, оставь место для меня.
Я: Сомневаюсь, потому что у меня по плану еще десерт.
Еще час гуляю по Bergdorf Goodman, ощущая себя Алисой в стране модных чудес. Потом Balenciaga, где консультант с внешностью модели пытается убедить меня, что мне жизненно необходимы кроссовки за две тысячи долларов. Я вежливо отказываюсь, но покупаю у них идеально сидящие джинсы. Заглядываю в бьюти-угол на втором этаже Saks Fifth Avenue. Примеряю ароматы, долго думаю, какой бы он заметил первым — новый пудровый от Chanel или что-то более дерзкое, кожаное, от Tom Ford. Останавливаюсь на последнем. Пусть знает, что я могу быть разной.
Пакеты уже не помещаются в руках, приходится вызывать машину, чтобы вернуться в отель. И еще один забег на пару часов.
Вечером, уже в номере, я фотографирую ему эту огромную, без преувеличения гору — пакеты с одеждой, коробки с обувью, флакончики, маленькие упаковки с разной всячиной. Потом, поддавшись порыву, присылаю просто фото приоткрытых губ, чуть подкрашенных новой помадой, с припиской: «Здесь мог быть Ваш член, Вадим Александрович». Он не отвечает сразу. Я успеваю принять душ, переодеться в один из новых шелковых халатов. Но когда его сообщение наконец приходит — я выдыхаю с облегчением, которого сама от себя не ожидала.
Хентай: Неплохо, Барби. Почти разорила.
Хентай: А вот твои губы чуть не стоили мне испорченной репутации.
Я: Я старалась.
Я: Во сколько будешь? Я закажу ужин в номер.
Хентай: Буду поздно, Барби. Ужинай без меня.
Я обессиленно спускаюсь на пол, на колени. Растекаюсь вокруг разноцветной дорогой мишуры, которая моментально теряет вкус радости и превращается в груду хлама. Я бы все это вернула без сожаления, если бы взамен получила вечер с ним. Можно даже без секса — он же так чертовски устает, мой Хентай. Я бы просто… хотя бы побыла рядом. Чтобы он приехал прямо сейчас, вошел, уставший, снял пиджак и запонки. Чтобы провел рукой по моей спине, когда я подойду, поцеловал в шею, и я смогла бы свернуться калачиком у него на груди, слушая, как бьется его сердце.
Мне хочется выплакать ему все это в длинном-длинном сообщении. Сказать, что плевать я хотела на подарки и цацки.
Но я помню, что поклялась быть послушной куколкой — терпеть и ни о чем не просить. Принимать его целиком — вот с такой жизнью. И тихо радоваться, что в ней вообще есть место для меня — грязной маленькой суки.
Я: Тогда съем что-то жутко дорогое под жутко безвкусную «Красотку» в гордом одиночестве.
Но никакую «Красотку» я, конечно же, не смотрю. Прячу себя в новом огромном мягком худи с кричащей надписью «AMERICAN LUXURY», которое купила просто потому, что оно показалось забавным и уютным. Подтягиваю кресло к смотровому окну, забираюсь туда с ногами и пытаюсь делать вид, что читаю книгу, хотя на самом деле постоянно проверяю сообщения от него и прислушиваюсь к каждому звуку (в номере с идеальной шумоизоляцией), надеясь, что случится чудо и Тай вырвет для меня хотя бы час своего драгоценного делового времени. Когда через какое-то время в дверь номера и правда стучат, несусь открывать, даже если мозг подсказывает, что Вадим бы точно открыл своим ключом. На пороге — сотрудник отеля, с тележкой, на которой огромный — без преувеличения — сет суши в лакированной деревянной коробке. И красивые серебряные палочки. Несколько разноцветных моти на блюде, украшенном сахарной пудрой и какими-то розовыми лепестками. Холодный зеленый чай с лимоном в большом прозрачном стакане.
Я показываю, что лучше поставить все это к моему месту у окна, а когда сотрудник отеля уходит, пожелав мне приятного вечера, делаю пару фото и сбрасываю Вадиму с припиской: «Не удивляйся потом, если найдешь в своей кровати бегемота, а не стройную лань!»
Он не читает сразу — наверное, страшно занят. Хотя уже так поздно.
Он точно на деловых переговорах? И даже если так — может, там стриптизерши, эскортницы? Я же знаю, как устроена изнанка мира переговоров о больших деньгах, и что прилизанно там бывает только на фото в бизнес-журналах.
А может он все-таки со своей «не к ночи будь помянутой» Лоли?
Я отправляю в рот огромное по размеру суши прямо из самого центра «композиции», жую и пытаюсь заглушить вкус ядовитой ревности. Напоминаю себе, что сама согласилась, что должна верить, что у нас с ним — не про любовь до крышки гроба, а про «удобно и хорошо на данном этапе». Но это ни хрена не работает. Потому что… ну как его можно не захотеть себе, господи?! Да на Авдеева все тёлки шеи сворачивают в абсолютно любом месте, где бы он не появился!
Аппетита у меня нет, но я все равно ем, потому что это заказал Вадим (подумал обо мне даже где-то там, где его «сожрал» этот огромный город), разглядываю сверкающий огнями город очень далеко внизу. Включаю музыку на телефоне, но почти сразу и выключаю.
Время тянется мучительно медленно. Я перебираю покупки, развешиваю платья в шкафу. Снова пытаюсь читать, но буквы расплываются перед глазами. Мысли мечутся от «С кем ты сейчас, Тай?!» к Гельдману и его угрозам, а потом, на сладкое, всплывает еще и Дэн — потому что он как будто… слился. И меня это ни хрена не радует, потому что кажется слишком странным.
Я забираюсь в кровать прямо в худи — в номере тепло, но мне хочется лежать вот так, не знаю даже, почему.
Беру книгу, включаю диктофон и записываю несколько голосовых для Маруси — примерно по пятнадцать минут. Понимаю, что это глупо, но перед отъездом договорилась с Николаем Викторовичем, что он будет ей включать мою болтовню. Понятия не имею, сработает ли это (скорее всего, конечно, нет), но почему-то в голове торчит — мы в ответе за тех, кого приручили. Я эту кошку еще не приручила, но уже за нее в ответе.
Уже далеко за полночь, когда я слышу тихий щелчок замка. Сердце подпрыгивает. Я замираю, прислушиваясь. Шаги в прихожей. Его шаги. Усталые, тяжелые.
Я не выхожу. Жду.
Слышу, как Вадим идет в ванную, как шумит вода. Недолго, минут десять.
Потом я чувствую, как идет к кровати — уже тише, явно стараясь не шуметь.
Забирается под одеяло, притягивает меня к себе. Крепко, почти до боли. Утыкается носом мне в волосы.
— Я знаю, что ты не спишь, — говорит негромко и слегка охрипшим голосом. — Прости, что так поздно, Барби.
Пытаюсь принюхаться, уловить от него чужой женский парфюм. Но это бессмысленно, потому что сейчас он пахнет только гелем для душа — здесь каким-то другим, с ароматом соли как будто. Ненавижу себя за то, что несколько минут вообще никак не реагирую на его тепло рядом, потому что мысленно спрашиваю, пошел он в душ сразу, потому что хотел смыть с себя кого-то другого или просто потому, что делает так всегда?
А потом он устраивается удобнее, опускает нос мне в макушку.
Медленно, расслабляясь, выдыхает горячий воздух в волосы.
И мне становится дико стыдно за то, что веду себя как последняя конченая эгоистка.
Поворачиваюсь к нему, забрасываю ногу на талию, и он тут же подтягивает мое бедро выше, устраивая нас именно так, чтобы тела идеально совпадали даже несмотря на нашу разницу в росте.
Глаза уже привыкли к темноте, и я вижу маленькие морщинки усталости вокруг его глаз.
Вижу, что длинные ресницы подрагивают, потому что Вадим устал, явно хочет спать, но изо всех сил пытается держать их открытыми, чтобы уделить мне хотя бы эту каплю внимания.
— Суши были очень вкусными, — вру, потому что самое вкусное в сегодняшнем дне — вот этот момент.
Он что-то несвязно бормочет, сдается — закрывает глаза.
Его голова моментально становится тяжелой, давит подушку, но рука на мне все еще контролирует, как будто бережет от ночных кошмаров.
И только сейчас, чувствуя его тепло, его силу и его присутствие, я наконец-то расслабляюсь.
Вся сомнения и тревоги, которыми я так безбожно накручивала себя весь вечер, отступают.
Он же здесь, мой Тай. Со мной.
Глава тридцать седьмая: Барби
Следующий день начинается почти так же, как и предыдущий. С той лишь разницей, что Вадим, прежде чем исчезнуть в своих бесконечных делах, успевает заскочить в спортзал отеля — я слышу, как он возвращается, пахнущий потом и чем-то неуловимо хищным, принимает душ и снова испаряется, оставив после себя лишь легкий аромат своего парфюма на подушке и привычную черную карту на тумбочке. Записку на этот раз он не оставляет. Видимо, решил, что «разоряй» действует по умолчанию, как безлимитный абонемент на мои капризы.
Но сегодня мне не хочется ни шопинга, ни примерочных, ни ярмарки тщеславия под названием Пятая авеню. Вчерашний марафон по бутикам вымотал не столько физически, сколько эмоционально. Сегодня Нью-Йорк встречает меня ослепительным, почти весенним солнцем, которое заливает улицы, отражается в стеклах небоскребов и заставляет щуриться. И я решаю просто… отдыхать и гулять.