Взгляд Вадима медленно, но безоговорочно темнеет. В нем появляется та самая хищная сущность, от которой у меня внутри все переворачивается и плывет. Он медленно — блядь! — так медленно, что это почти пытка, проводит языком по своим губам, как будто пробуя на вкус то, что видит. Я знаю, что ему нравится эта «игрушка». Поэтому снова пробегаю по ней пальцами, немного выгибаю спину, чтобы подать себя вперед. На тот случай, если у этой самодовольной скотины еще остались сомнения, что со мной нужно сделать прямо сейчас.
Он делает шаг к кровати. Один. Второй. Останавливается у самого края, нависая надо мной своей огромной, подавляющей тенью. Я чувствую его запах — не тот, который от парфюма, хоть он у него самый охуенный на этой планете — а его собственный, который мое тело ощущает на уровне инстинктов.
— Просто для протокола, коза, — его голос становится бархатным, чуть ниже, заставляя мои нервы вибрировать от одного колебания воздуха между нами, — ты сейчас пытаешься сделать так, чтобы я опоздал на встречу, которая может стоить мне пары-тройки миллионов.
— Какая… жалость, — я потягиваюсь еще больше, завожу руки за голову, откидываюсь на подушку в самой приглашающей позе. — Даже не знаю, как ты это переживешь.
Вадим ставит колено на кровать, одну руку — рядом с моей головой.
Наклоняется.
Я ощущаю раскаленное тепло его тела, и между ног уже буквально течет.
Синие глаза впиваются в меня, изучают, трогают.
Я выгибаюсь на кровати, как кошка.
Он не двигается — просто смотрит.
Считываю это как сигнал действовать дальше. Поднимаюсь на локтях, завожу руку ему на затылок, тянусь, выдыхаю ему в шею, чувствуя, как его кожа покрывается мурашками. Он помогает — свободной рукой берет за талию, подтягивает, вжимает в свое тело. Я чувствую, как его член, даже сквозь ткань брюк, упирается мне в бедро. Твердый. Горячий. Требующий.
— Коза, у тебя совести вообще нет, — дышит он мне в губы, но не целует. Дразнит.
— У меня терпения нет, — поправляю я, намеренно потираясь об его твердость своим телом. Триумфально улыбаюсь, потому что это движение заставляет уголок его рта дернуться даже сквозь маску непрошибаемого бизнесмена.
— До вечера вообще никак? — Ладонь отпускает талию, позволяет моему телу несильно шлепнуться на постель, но на этот раз Вадим поддается — дает утянуть себя ближе. Пальцы ныряют на внутреннюю сторону моего бедра, замирают у самого сладкого края.
— Неа, — отчаянно мотаю головой по подушке, и сама ёрзаю так, чтобы ему пришлось дотронуться именно там, где мне нужно и так хочется.
Я смелее обвиваю его шею руками, зарываюсь пальцами в его волосы на затылке. Они жесткие, но такие приятные на ощупь. Тяну его на себя, заставляя почти лечь сверху. Его вес давит, но это такая приятная тяжесть. Я трусь об него всем телом, чувствуя, как между нами нарастает напряжение, а воздух становится густым и наэлектризованным.
— Крис, — он еще сильнее сжимает пальцы на моем бедре, когда я начинаю медленно двигать бедрами, имитируя совсем другие движения. — Доиграешься, мелкая.
— Угрозы только какие-то, Тай, — я прикусываю мочку его уха, чувствуя, как он вздрагивает. — А кроме болтологии что-то будет?
Его ладонь, наконец, скользит выше. Пальцы грубо, но возбуждающе нахально проникают внутрь, начинают двигаться, дразня, растягивая, заставляя меня стонать и извиваться под ним.
Я уже мокрая. Готовая. Ждущая.
Ладно, его член мне сейчас не светит, но пусть трахнет хоть как-нибудь, боже. Два дня без него — это слишком. У меня ломка.
Пытаюсь поймать его губы, чтобы заглушить слишком очевидные похотливые стоны хотя бы поцелуем, но Вадим отстраняется. Ловит мой злой взгляд, прищуривается, еле заметно ведет головой. Вот же мудак — хочет видеть и слышать, как я тут превращаюсь в его послушную игрушечку.
Его пальцы внутри меня начинают двигаться быстрее. И в дополнение к этому большой надавливает на клитор, начинает мягко поглаживать, растирать влагу, которая из меня уже просто тупо льется. Голова окончательно вырубилась, но я почему-то вспоминаю про «синие кружки» в календаре цикла. Можно списать все на гормоны, на естественную потребность моего организма спариваться.
Только дело совсем не в этом, Крис, хватит заниматься самообманом.
Я чувствую, как приближается оргазм — волна жара, которая вот-вот накроет меня с головой. Цепляюсь в авдеевские плечи двумя руками, как утопающая, стону его имя, умоляю не останавливаться.
И в тот самый момент, когда я уже готова взорваться, он отстраняется.
Резко.
Оставляет меня на пике, дрожащую, задыхающуюся, с широко раскрытыми от шока и неудовлетворенного желания глазами.
— Тай? — шепчу, не веря. — Какого… хрена?
Он распрямляется, разглаживает рубашку, манжеты. Видит, что наблюдаю за ним и от бессилия бью кулаком по матрасу, и нарочно не спеша поправляет ширинку. В глазах уже хорошо знакомая мне деловая решимость, но и черти там тоже есть — такие же голодные, как и мои собственные.
— Вот теперь, Барби, все по-честному — мы оба друг друга поимели, — усмехается, намекая на то, что теперь стоит не только у него, и теперь не только ему мучиться с этим до вечера.
Абсолютно справедливо, если быть честной.
Я смотрю на него, и во мне борются два чувства — дикая злость на заслуженный урок от моего Грёбаного Величества, и еще более дикое желание сделать по-своему. Я могу даже попытаться — он до сих пор слишком близко, ничего не стоит запрыгнуть на него и использовать десяток хорошо изученных и всегда работающих на нем приемов. Но проблема в том, что этот гремучий взгляд я тоже достаточно хорошо изучила, и обычно он предупреждает, что любая попытка может — и будет — использована против меня.
— Ты невыносимый, самодовольный, эгоистичный ублюдок, Авдеев! — шиплю я, но даже мне слышно, как дрожит и предательски подводит собственный голос.
— Возможно, — он даже не спорит. — Но если я останусь сейчас, Барби, то обязательно проебусь. А я не люблю проёбываться.
Я хочу возразить, хочу закричать, хочу вцепиться в него ногтями и не отпускать. Но вместо этого просто смотрю на него и понимаю — он не шутит. Он правда уйдет. И никакие мои «аргументы», как бы соблазнительно они ни выглядели, его не остановят.
— Ну и вали! — фыркаю и нарочно натягиваю одеяло до самого носа.
Он поворачивается и уходит. Не оглядываясь. Я слышу, как щелкает замок входной двери.
И только тогда позволяю себе застонать от разочарования и рухнуть обратно на подушки.
Я еще долго лежу, вслушиваясь в тишину номера, которая теперь кажется оглушительной. Вот же сволочь! Ну вот как он это делает? Как умудряется каждый раз оставить меня с ощущением, будто я пробежала марафон, но за метр до финишной черты вдруг поняла, что бегу на месте.
Гулять днем у меня совсем нет настроения. Поэтому спускаюсь в спортзал и убиваюсь на дорожке битых два часа, пока усталость в теле и горящие суставы не разбавляют оставленное Авдеевым взведенное, но не разряженное желание. Только после этого возвращаюсь в номер и еще полчаса торчу в прохладном душе, воображая себя героем романа, который пытается справиться со стояком. Только мой «стояк» в голове.
Весь оставшийся день слоняюсь по номеру, как тигр в клетке. Огромные окна с видом на Центральный парк больше не радуют — они давят, напоминая о том, какой он большой, этот город, и какая я в нем маленькая, потерянная, ждущая своего хозяина.
Хозяина, господи. Докатилась, Крис.
Пытаюсь занять себя делом — вылет в Майами завтра рано утром, значит, нужно собрать вещи. Его и свои. Достаю из шкафа его дорожную сумку — дорогущую, кожаную, от какого-то бренда, название которого я даже выговорить не смогу. Раскладываю на кровати авдеевские рубашки, костюмы, футболки, джинсы. Каждая вещь пахнет им, и я, как последняя идиотка, утыкаюсь носом в кашемировый свитер, пытаясь вдохнуть и удержать в себе его запах.
Пишу ему сообщение, стараясь придать голосу (точнее, буквам) максимум сарказма:
Я: Вадим Александрович, это ничего, что я сложу ваши монаршие тряпки для поездки в теплые края? А то вдруг они неприкосновенны.
Подумав секунду, вспоминаю его утренний «урок», раздеваюсь, падаю сверху на весь его разложенный на кровати дорогущий гардероб, делаю пару голых селфи и скидываю вдогонку. Хочу, чтобы в эту минуту сидел на каких-то своих жутко важных переговорах или типа того, посмотрел — и у него встал. И ему было так же больно, как мне все чертово утро!
Ответ приходит почти сразу, и я даже вздрагиваю от неожиданности.
Хентай: Барби, выебу же как сидорову козу.
Я вдруг дико краснею.
Переворачиваюсь на живот, подтягиваю под себя его рубашку, жадно втягиваю запах.
Пялюсь на экран телефона, который снова оживает.
Хентай: Раком поставлю — и выебу.
Хентай: Пищать у меня будешь.
Хентай: Пиздец хочу тебя, мелкая.
Хентай: Все, не отвлекай.
Я со стоном переворачиваюсь обратно на спину, прижимаю теплый телефон к дрожащему животу и пытаюсь справиться с дрожью.
Складываю основную часть его вещей (стараюсь не слишком часто представлять, как он будет выглядеть в коротких льняных шортах где-нибудь на пляже), принимаюсь за свои. В Нью-Йорк я прилетела с маленькой спортивной сумкой, но день шопинга превратил ее в два чемодана (которые я тоже предусмотрительно купила). На это уходит пара часов.
Еще пару часов трачу на то, чтобы составить маршрут нашего вечера. Не тот, который показывают туристам. А тот, который знаю только я. Места, где я когда-то чувствовала себя живой. Или хотя бы пыталась. Хочу удивить свое Грёбаное Величество. Хочу увидеть на его лице еще что-то, кроме этой вечной снисходительной усмешки хозяина жизни. Хочу, чтобы он хоть на пару часов забыл о своих миллионах и сделках. Хочу, чтобы он увидел меня — не Барби, не игрушку, а Кристину. Ту, которая когда-то выживала в этом городе, не имея за душой ни гроша.