А по словам Дэна… Кристине приходилось чуть ли не с помойки питаться — настолько все было запущено. Правда ли это или Кристина наебала его так же, как и меня? Не уверен, что сейчас мне это так уж сильно интересно.
— Вик, — мой голос становится тише, но жестче. — Не надо мне врать. Я ненавижу, когда мне врут. Я пришел сюда не за твоими сказками. Я пришел за правдой. И я ее получу. Так или иначе.
Мое терпение на исходе. Если бы на месте Вики был любой рандомный мужик — я бы уже давно вытер его рожей пол.
— Ты ничего не знаешь! — Вика срывается на крик, но на меня это все равно не производит никакого впечатления. Встает, начинает метаться по кабинету. — Ты не знаешь, каково это — жить с ним! С этим монстром!
— Ну почему же, знаю — ты рассказывала, — отвечаю совершенно безразлично.
Она останавливается, смотрит на меня безумными глазами.
— Она видела! — шипят ее алые, почему-то сейчас максимально тонкие губы. — Эта маленькая сука все видела! Как он меня избивал! Как таскал за волосы! Как…
Виктория замолкает, закрывает лицо руками. Начинает трястись от рыданий, громко всхлипывать, через крепко сжатые пальцы просачиваются то обвинения, то какое-то бессвязное бормотание. Истерика. Классика жанра.
Похуй.
— Он избивал меня, Вадим, — убирает ладони и на этот раз ее лицо покрыто тонким слоем гадливости. — Постоянно. Иногда это было каждый день на протяжении недель! Ты сам видел!
Вика пытается дернуть с плеч платье, но я останавливаю ее жестом.
— Вик, не надо — меня второй раз ты этим уже не разжалобишь.
— А она тебя чем разжалобила, а? — Виктория хрипло ядовито смеется.
— Ничем, — усмехаюсь. — Просто хорошо трахалась. Как я люблю.
Виктория так и замирает с открытым ртом.
А я на секунду фиксирую, что голос, которым я произнес эти слова, все еще мой, но того, другого Вадима. Который не страдает ебучей рефлексией, принимает решения сразу и резко, и никогда о них не жалеет. Я этого мудака пиздец как не люблю, но…
Привет, дружище, давно не виделись, блядь.
— Нет, — мотает головой Вика. — Только не говори, что вы…
— Я пришел сюда не мою еблю обсуждать, Вик. Нахуя напиздела, Вик? Ну вот просто — на хуя? Я бы и так помог, Кристина каким боком в наши с тобой претензии к Таранову?
Она еще пару секунд приходит в себя.
Всегда была страшно ревнивой, всегда этим все портила.
А я — мудачье. Я знаю, что ей сейчас пиздец больно, что ей предпочли молодую, резвую, красивую. Да еще и с таким «бэкграундом». Вообще плевать. Все мы платим за свои неоправданные ожидания.
— Она все знала, — ее голос окончательно превращается в змеиное шипение. — Она все видела, Вадим! Не раз и не два! Видела, как ее обожаемый папаша колотил меня, стегал ремнем так, что кровь с полов даже клининг не мог отчистить! Эта мелкая дрянь просто… стояла и смотрела. Молчала. Даже ни разу не попыталась мне помочь. Ни разу!
— Мелкая? — уточняю на всякий случай.
— Это все, что ты услышал?! — бесится Вика.
— Пытаюсь понять, о чем речь.
— Речь о том, что Кристиночка — папашино отродье! — Она выплевывает это так безапелляционно, как будто Крис стоит рядом. — Она получила ровно то, что заслужила! Хочешь правду, Вадим? Я ненавидела ее даже больше, чем его! Таранов хотя бы не прикидывался сладкой булочкой и не хлопал невинно глазками, когда брал в руки ремень! И когда он сдох, я поняла, что не хочу видеть ее рядом. Не хочу жить с ней под одной крышей, становиться хорошей великодушной мачехой. И да — я соврала про деньги! Потому что пожить в грязи, поваляться в собственной боли — это меньшее, что она заслуживала за свое молчание!
Виктория срывается в слезы. Плачет навзрыд, безобразно размазывая по лицу дорогую косметику и дешевую жалость.
А я сижу и смотрю. И не чувствую ничего. Ни сожаления, ни сочувствия.
Только какое-то в конец глухое, брезгливое равнодушие.
— Успокойся, Вик, мне, честно, плевать на твои слезы.
Возможно, она не сказала каких-то вещей открыто, но услышанного мне достаточно. Иногда хватает и обрывков, чтобы собрать общую картинку.
Ничего из этой Викиной истории ее не оправдывает.
Как, впрочем, не оправдывает и Кристину.
Я встаю. Затягиваюсь горечью и, прикинув, оставляю сигарету на краешке блюдца с чашкой ее почти остывшего кофе.
Поправляю пиджак.
Иду к двери, но окрик Вики заставляет остановиться.
— Ты зря думаешь, что эта сука говорит тебе правду, — догоняют в плечо ее предупреждение. — Зря ведешься на эти невинные глазки и сладкий рот. Она — Таранова, Вадим. Та-ра-но-ва! Эта гнилая кровь отлично умеет только одно — пробираться под кожу, отравлять, а потом — бить в спину. Если она залезла в твою койку, значит, ей что-то от тебя нужно.
Знаю, Вик, до сих пор детокс делаю, потому что Таранова, блядь, в крови.
— Хотя… — продолжает Вика. Даже мой предупреждающий вдох не заставил ее заткнуться. — Я, кажется, знаю, зачем она расставила для тебя ноги, раз ты вдруг появился здесь как рыцарь в сверкающих доспехах. Не ту принцессу спасаешь из башни, Вадим.
Когда женщины на эмоциях несут всякую чушь — это можно простить.
Я обычно пропускаю мимо ушей, не фиксирую мозг на том, что мелет не язык, а обида или раненое эго.
Но последние слова Вики — это ни хуя не про эмоции.
Это попытка сделать из меня идиота.
Очень прицельная. Очень… удачная, если разобраться.
— Кстати, — я открываю дверь, переступаю порог. — Чуть не забыл предупредить. С твоими счетами возникла небольшая заминка. Федеральная служба по финансовому мониторингу инициировала проверку всех активов. Обычная процедура, но… затяжная. Так что твои деньги зависли. На неопределенный срок.
— Что? Ты не можешь… — Виктория становится бледной, как смерть.
— Могу, Вик. Я все могу. — Усмехаюсь и пожимаю плечами. — На твоем месте я бы не рассчитывал, что дело решится быстро. Бюрократия. Сама понимаешь. Пара лет… Может, года три, м-м-м?
Именно столько было у Кристины.
Конечно, Вика не в такой безвыходной ситуации, но для нее этот удар намного сильнее.
Я выхожу, уже больше не оглядываясь. Оставляю ее наедине с разбитыми надеждами и истерикой.
Пусть захлебнется в них.
По дороге домой звонит Дэн. Отчитывается, что ноутбук готов.
— Нужна только твоя отмашка. Авдеев. — Слышу, как он там курит. — Если не передумал.
Дэн хочет, чтобы я передумал. Даже не особо скрывает, что, если бы решение было у него в руках — он бы передумал. Он бы даже не начинал все это, а просто дал ей уйти.
Я смотрю на огни проносящегося мимо города.
Злость подкатывает к горлу. Мне омерзительно от того, что я собираюсь сделать. От этой холодной, расчетливой игры. От того, что придется снова смотреть ей в глаза, касаться ее, целовать, зная, что все она вся — одна сплошная ложь.
На мгновение возникает желание все отменить. Приехать к ней. Схватить за плечи, встряхнуть, заставить посмотреть мне в глаза и вывалить всю правду. Увидеть хотя бы что-то похожее на правду, когда попытается выгородит себя.
Но это настолько смешно, что я буквально чувствую, как рот растягивается в шутовской улыбке.
Если я спрошу в лоб — Кристина снова солжет. Скорее всего, будет плакать, извиваться, клясться в любви. Она будет очень искренней и невыносимо настоящей.
Вспоминаю, как она лежала на пляже в песке и намекнула, что ее тело — просто инструмент, которому я могу легко подыскать замену. Хрен его знает, почему меня так цепанули именно эти слова. Видимо, на секунду показалось, что в них звучит смирение с чем-то необратимым.
Я вышвыриваю тот образ из головы. И так же избавляюсь от остальных — вот ее щека смешно расплылась по подушке, вот она прижимает к себе уродливого зайца, делая вид, что ей совершено не нравится романтический угар Дня Всех влюбленных. Вот она делает вид, что не замерзла, хотя пальцы у нее уже ледяные, таскает пиццу с заднего сиденья «Бентли». Усердно переименовывает себя в моем телефоне, встречает меня совершенно голая на консоли в прихожей, стонет, целует…
Генеральная уборка воспоминаний тянется до самого дома. Я не оставляю ничего, просто нажимаю на воображаемые «красные крести файлов памяти, избавляюсь без сожаления. Что-что, а убирать из себя все, что мешает высокоэффективно решать первостепенные задачи, я умею. Навык, выработанный годами.
В конце концов, образ Кристины превращается в красивую обертку без конфеты внутри.
Вот так, отлично. А теперь мне просто нужно железобетонное доказательство, чьи руки мне ее подкинули.
Ничего личного, Барби, просто немного правды, прежде чем я вышвырну тебя окончательно, мой маленький красивый пиздец.
Сообщение с предложением увидеться, я вишу ей из своей квартиры в «Престиже». Смотрю на серый город внизу, в перерывах поглядывая на экран. На секунду даже хочется, чтобы не ответила. Вообще больше никогда мне не ответила. Чтобы Дэн ее предупредил — и «Кристина Барр» исчезал из моей жизни так же показательно, как она однажды туда попала. Это поставило бы крест на нашей с ним дружбе, но, блядь…
Я смотрю на ее имя на экране — «Он мой, сучка!».
Кристина отвечает, что плохо себя чувствует.
Пиздит? Или правда валяется там с температурой или резями в животе?
Хороший звоночек — мне не хочется устраивать допрос с пристрастием, выяснять причину ее «не хочу». Плохой — это потому, что я просто не поверю вообще ничему, что она скажет, а не потому, что уже похуй. До идеального полного «похуй» мне еще пилять и пилять.
На секунду дергает что-то такое… как будто из прошлого, хотя всего лишь из тех дней, когда я был еще слепым лохом. Можно просто набрать ее номер и выплеснуть в лицо всю ту грязь, в которой я сейчас тону. Типа, ну блядь, Кристина, зачем ты в это влезла? Совсем берега попутала? Справедливости захотелось или денег? А билет на самолет в один конец ты уже приготовила? Спорим, Лёва тебе правила этой игры не объяснил, и «забыла» предупредить, что такие как я, делают с такими, как ты?