В башке по кругу слова Дэна: «Давай я ее просто уберу, ну ее нахуй, малолетка тупая, смысл, Авдеев?»
И мое, ответное, которое я не рискнул сказать ему в лицо. Не потому, что побоялся отхватить в табло, а потому что побоялся, что вслед за этим сам его отделаю.
«Переживаешь за то, что моя коза тебе не дала, дружище? Планируешь сыграть в благородство, а потом, когда все уляжется, воскреснуть на горизонте и все-таки получить свое?»
Я закуриваю хуй знает какую по счету сигарету и еду к Кристине.
Не потому, что беспокоюсь, как она там, и насколько ее «плохо себя чувствую», соответствует действительности.
Просто надо ставить точку.
Финальный аккорд в этой симфонии лжи.
Дверь она открывает не сразу. Когда я вижу ее на пороге — бледную, с огромными, испуганными глазами, в мешковатом худи, том самом с дурацкой надписью, который Кристина купила в Нью-Йорке — во мне на мгновение что-то екает. Какая-то тень воспоминания о моей Барби, о девчонке, которую хотелось укутать в плед и защитить от всего мира.
На секунду. Может даже меньше. А потом я давлю это чувство, как окурок. Безжалостно.
Она что-то лепечет про салат из доставки, про отравление. Делаю вид, что верю. Хотя выглядит реально хуево. Как будто еле стоит на ногах. Выглядит слегка похудевшей, щеки запали? Или просто с моих глаз спала пелена интереса? Подхватываю ее на руки, несу в комнату. Ее тело в моих руках — легкое, почти невесомое. И такое… доверчивое. Кристина цепляется за мою шею, утыкается носом в плечо. И от этого притворного доверия и напускной беззащитности начинает тошнить.
Укладываю ее в кровать, укрываю одеялом. Она смотрит на меня снизу вверх, и в ее глазах — надежда. Такая наивная, похожа на детскую.
Думаешь, что все еще играешь со мной? Контролируешь ситуацию, мой маленький красивый пиздец?
— Ты зачем приехал? — спрашивает шепотом.
Показываю на экране телефона ее же сообщение. Смотрю, как она кивает, как появляется облегчение во взгляде. Она думает, что я приехал, потому что волнуюсь. Потому что она для меня что-то значит.
Какая ирония.
Иду на кухню, делаю чай. Руки двигаются на автомате. Мысли — дурные. Она здесь, так близко, что приходится буквально уговаривать себя не предпринимать поспешных решений. Все время в башке — она на том пляже. Ее смех. Ее тело под моими руками, податливое и горячее. Признание в любви, которое Кристина прошептала в ту ночь, когда я впервые почувствовал, что готов… впустить ее не только в свою постель.
Пока смотрю на пузырящуюся в чайнике воду, медленно и методично выкорчевываю это дерьмо. С мясом. С кровью. Оставляю только выжженную, обугленную землю. Вот так — достаточно комфортно.
Когда возвращаюсь в комнату, Кристина уже почти спит. Я сажусь на край кровати, смотрю на бледное, болезненно осунувшееся лицо. Кажется такой невинной и безмятежной, как настоящая. На секунду даже хочется провести ладонью по волосам, погладить щеку.
Не могу. Потому что боюсь. Боюсь, что мои пальцы сами собой сомкнутся на ее тонкой шее.
Я ухожу, якобы за продуктами. Еду к Дэну, забираю «наживку». Последний раз вижу в его взгляде немое: «А может ну его нахуй…?» Мое такое же беззвучное «Хочешь пойти нахуй следом?» понимает безошибочно, натягивает на рожу маску бездушного профи.
Возвращаюсь примерно через час. В руках — пакет с простой едой, в которой нет и намека на пафос. Под подмышкой — ноутбук. Бросаю его на кровать рядом с Кристиной, нарочно небрежно. Пусть думает, что это просто рабочий инструмент, который я повсюду таскаю с собой.
— Чай остыл.
Жду, когда выпьет все залпом, забираю чашку и ухожу.
Через полчаса приношу ей поднос с едой. Все просто, почти аскетично.
Себе делаю кофе и просто пью, пару раз взглядом давая понять, что ей лучше есть, а не пялиться на меня.
Но Кристина все равно смотрит.
Так, блядь… испугано?
Что, малыш, проклюнулась чуйка на жопные проблемы?
Пока она ковыряется в тарелке и делает вид, что смотрит какой-то фильм, я открываю ноутбук. Сосредоточенно читаю что-то на экране, отвечаю на несуществующие письма. Создаю видимость бурной деятельности.
Она наблюдает. Я чувствую ее взгляд на своей спине.
Когда замечает мой, слегка кривлюсь:
— Прости, Кристина, это важно. Буквально на полчаса.
«Кристина». Я намеренно называю ее так. Отрезаю ее от «Крис», от «Барби», и даже от «козы». Мне так проще держать дистанцию
Кристина, блядь, Таранова. Приятно познакомиться, папина дочурка. Хочешь, расскажу тебе притчу про то, что на гнилой яблоне, яблоки всегда червивые?
На секунду кажется, что она все-таки прохавала причину моей отстраненности. Но нет, просто кажется — она просто кивает, типа, все поняла, не будет мешать.
Проходит еще несколько минут. Она предлагает остаться.
Практически одновременно с этим, мой телефон пищит.
Условный сигнал. Пора начинать.
Прикладываю его к уху, хмурюсь, бросаю взгляд на часы, потом — на нее.
— Да, хорошо, сейчас буду, — уверенно разыгрываю раздражение. Убираю телефон, тянусь за пальто. — Мне нужно в офис. Это важно, Кристина.
— Вернись… пожалуйста, — просит она.
Мелко дрожит. Такая…
Самая пиздатая ошибка в моей жизни.
— Хорошо, только ключи возьму, чтобы не будить. — с трудом выдавливаю из себя намек на улыбку. — Поспи, ладно?
Ноут оставляю на кофейном столике.
Далеко не уезжаю — просто спускаюсь на парковку, сажусь в машину и глушу двигатель.
Жду.
Минуты тянутся, как часы.
Я сижу в темноте, уставившись в экран телефона. Пустой экран.
В голове — вата.
Как я в это вляпался, бля-я-я…
Пытаюсь расковырять, понять. Сделать выводы на будущее. Чтобы больше — никогда.
Потому что Крис была слишком… дерзкой и резкой? Дергала меня за усы… как она?
И точно так же, как она делала вид, что мой член — единственное, что ее интересует в наших отношениях.
Сейчас у меня уже не болит. И смотреть на их с Шутовым семейное счастье было спокойно, без надрыва. С легкой меланхолией по тому, что не сложилось.
Я отпустил, потому что захотел — моя особенная, выдрессированная годами черта. Я умею «выключать» все, что мешает — злость, брезгливость, грусть, любовь. Вряд ли это делает меня нормальным с точки зрения классической психологии, но я — такой. Это единственный язык, на котором я умею разговаривать с миром. Если бы не научился — сдох бы где-то в канаве, обдолбанный в говно, чтобы забыться и не вспоминать, в какое дерьмо пришлось совать руки ради красивого будущего. Многие, кто был тогда со мной рядом — не вывезли, потому что не смогли вовремя отключить лишнее.
А я, блядь, просто молодец.
Бросаю взгляд на телефон. Возникает дурная мысль просто его выключить. Подняться к Кристине, посмотреть ей в лицо и сказать, что я все знаю. Не дать ей оступиться.
Разрешить просто уйти. Просто, нахуй, исчезнуть из моей жизни.
Не делай этого, коза.
Просто не делай.
Просто включи свой дурацкий фильм.
Просто дождись меня.
Просто ляг спать.
Просто не дай мне этот ебучий повод причинить тебе боль.
Но я знаю, что все это бесполезно, потому что она сделает.
Потому что она — дочь Таранова.
Потому что она — шпионка Гельдмана. Потому что она — хуй знает кто вообще такая.
Телефон в перебинтованной ладони вибрирует почему-то коротко и резко.
Как удар дефибриллятора по мертвому сердцу. Только не оживляет, а констатирует смерть.
На экране — одно слово.
«Контакт».
Я закрываю глаза.
Внутри что-то обрывается. С хрустом. Но уже почти не больно.
Я сижу в тишине еще… даже не знаю, сколько времени. Веду мысленную борьбу с моей внутренней скотиной, которая требует на прощанье максимально поглумиться над маленькой сукой. Но я молча и твердо накидываю на него намордник.
Ну нахуй.
Ну его все в пизду, блядь.
Когда захожу в квартиру, Кристина спит. Лежит, свернувшись калачиком, обнимая уродливого зайца.
Я закуриваю, стряхиваю пепел в чашку.
Едкий дым наполняет легкие и замерзает внутри.
Сажусь в кресло напротив кровати
Смотрю на нее.
Она — красивый, идеально сделанный сосуд. Но внутри него яд лжи и предательства.
Мне нужно выпить ее до дна. И постараться не забыть, что ломать ее слишком жестко — не очень гуманная история по отношению к женщине, в которую я вставлял член.
Кристина просыпается от запаха дыма. Садится в кровати, трет глаза.
Сонная. Растрепанная. Испуганная.
Видит сигарету в моей руке. Видит мой взгляд.
Мне кажется, что вот сейчас уже все понимает, потому что инстинктивно подтягивает одеяло к груди, как щит.
Я выпускаю струйку дыма в ее сторону. Медленно.
Не чувствую ничего.
Ни-че-го.
Охуенно, блядь.
Погнали.
— Отличная работа, — скалюсь каким-то мертвым голосом. — Умница, Таранова.
Глава сорок девятая: Барби
Мой мир рушится.
Рассыпается в пыль.
Мамочки, боже, мамочки… нет, нет…
Сердце пропускает удар, потом еще один, а потом срывается в безумный, панический галоп. В ушах стучит кровь, заглушая все остальные звуки. Я не могу дышать. Легкие сжимает ледяной обруч, и я жадно хватаю ртом воздух, но он не проходит внутрь.
Как? Когда? Откуда?
В голове — хаос. Мысли мечутся, бьются о стенки черепа, оставляя после себя лишь звон и пустоту. Гельдман. Дэн. Виктория. Кто? Кто?
Поза Вадима расслаблена — нога закинута на ногу, одна рука небрежно лежит на подлокотнике, в длинных пальцах тлеет сигарета. Его присутствие давит, заполняет собой все пространство, вытесняя воздух, превращая его в вязкую, тяжелую субстанцию, которую невозможно вдохнуть. В его неподвижной фигуре, в этом спокойном, почти медитативном выдыхании дыма, абсолютная чернота. Холодная, безмолвная, от которой кровь стынет в жилах.