Учусь заново дышать. Медленно. Ровно.
Вдох. Выдох.
Три дня назад я была у врача. Сидела в кресле, разглядывала потолок.
Ждала приговор.
Мне сделали УЗИ. Я смотрела на черно-белый экран, на маленькое, пульсирующее пятнышко, и не чувствовала ничего. Абсолютно.
— Пять недель, — сказала врач, хотя сначала я услышала какую-то абракадабру и, кажется, «вы не беременны, что за вздор, тесты тоже могут ошибаться, все три». — Поздравляю, Кристина Сергеевна.
Пять недель.
Я мысленно отматываю время назад.
Не Калифорния. Не наш прощальный, отчаянный секс на огромной кровати с видом на океан. Не та ночь в Нью-Йорке, когда я призналась ему в любви.
Нет.
Я залетела на конюшнях. Как раз в тот день, когда у нас случился первый незащищенный секс, и Вадим рассказал, что детей у него быть не может.
Может, Вадим Александрович.
Я тогда так и не сходила к врачу, хотя у меня была назначена запись. После разговора с Гельдманом, после того как он загнал меня в угол, просто… вылетело из головы. А потом уже торчало: «Ну он же все равно не может, вернемся — тогда и схожу к врачу».
Хотя, какая к черту разница. Если это уже все равно ничего бы не изменило?
Неделю назад курьер принес мне конверт. Толстый, из плотной бумаги, с логотипом «MoneyFlow», с документами на увольнение. Расчетный лист. И круглой суммой компенсации за неиспользованный отпуск (смешно, я проработала два месяца).
Видимо, это была плата за то, что мое Грёбаное Величество так красиво меня поимел и так «изящно» выбросил — целую и невредимую.
Я порвала все это на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро.
Потом собрала все осколки. Бриллиант, который он надел мне на шею в той беседке у моря, я сняла в тот же вечер, когда он ушел. Пальцы до сих пор помнят холодный, гладкий камень. Я инстинктивно тянусь к шее, но там пусто. Я отправила его обратно, в офис, на его имя. Вместе с картами — розовой и желтой — ни одной из которых так ни разу и не воспользовалась, и ключом от его квартиры в «Престиже».
Маленький, жалкий жест гордости. Как будто это могло что-то изменить.
Вещи я оставила. Все эти платья, туфли, сумки — они висят в шкафу, как призраки другой жизни. С бирками. Я не могу их носить. Не могу даже смотреть на них. Но и выбросить — не поднимается рука. В чем же виновата стильная замшевая «Роу»?
Я не знаю, что мне делать.
Мой план мести, моя цель, все, что двигало мной последние два года — все превратилось в пепел.
Я не хочу ничего.
Нужно искать работу. Как? Где? Куда я пойду?
Этот город беспощадно на меня давит, душит воспоминаниями.
Каждый угол, каждая улица. Даже любимый соленый запах моря теперь сводит с ума.
Нужно уехать. Но куда? У меня никого нет. Ни друзей, ни родных.
Я — одна. Абсолютно одна.
Я смотрю на свои руки, лежащие на коленях. Они дрожат. Мелко, почти незаметно.
Сжимаю их в кулаки, пытаясь унять эту дрожь. В который раз напоминаю себе, что нужно быть сильной, что отсутствие маршрута — не равно отсутствию пути. Что любая боль, даже самая нестерпимая, все равно конечна. И это тоже пройдет — не я первая, не я последняя.
Но если бы можно было разменять всю жизнь на один год с камнем вместо сердца — я бы согласилась. Просто… скажите, где подписаться на этот чудесный бартер?
— Таранова?
Я вздрагиваю. Оглядываюсь.
В дверях кабинета стоит медсестра. Полная, в белом, накрахмаленном халате. Смотрит на меня с легким раздражением.
— Таранова, вы заходить собираетесь?
Не сразу понимаю, что это — ко мне. За два года отвыкла быть Тарановой. Эта фамилия мне теперь как чужая. Как одежда не по размеру.
Медленно встаю. Ноги — ватные, не слушаются.
Прижимаю к груди тонкую папку с временной медицинской картой. Мой приговор.
Подхожу к кабинету. Медсестра смотрит на меня в упор. В ее глазах — смесь усталости и цинизма. Она видела здесь сотни таких, как я. Испуганных, растерянных, сломленных.
— Ну что, — качает головой с легкой насмешкой в голосе, — не передумала, красавица? А то у нас тут каждая вторая в последний момент в слезы бросается.
Я смотрю на нее. На равнодушное лицо, поджатые губы. Потом — на закрытую дверь кабинета. За ней — избавление. От него. От этой боли. От этого будущего, которого у меня теперь уже точно никогда не будет.
Нужно просто сделать шаг. Один шаг. И все закончится.
Медсестра ждет, скрестив руки на груди. Ей все равно. Я для нее — просто еще одна пациентка. Очередная глупая девчонка, которая не умеет предохраняться.
Я медленно, очень медленно, качаю головой.
Нет.
Я не передумала.