— Пейте пока чай! — угощала мама бабушку. — Щурпа скоро будет готова.
И правда, ноздри уже щекотал запах супа из фазанов — охотничьей добычи отца. Мама ушла к очагу, а мы, дети, подсели к бабушке Тоты. И бабушка знала, чего мы ждём от неё. Она отложила веретено и, попивая чай, принялась рассказывать сказки. Яшули тоже рассказывал сказки, но он выдавал их за правду, он пугал. У бабушки Тоты были другие сказки — про хитрую лису, которая помогла мельнику погубить царя обжору и самому стать царём, про Лукмана, чудесного врача древности.
— Состарился у Лукмана отец. — Бабушка Тоты говорит тихо, но и мы сидим, затаив дыхание. — А по древним законам степняков сын обязан отнести дряхлого отца по ту сторону горы и оставить в одиночестве И люди видели, как однажды Лукман ушёл за гору с полным мешком, а вернулся с пустым. «Отца отнёс» — догадались люди и забыли об этом, потому что жестокий обычай был законом для всех. Молодой Лукман хорошо лечил людей, но вдруг люди стали замечать, что он стал врачевать ещё лучше.
И однажды его спросили:
«Ты ещё молод, откуда же ты знаешь все травы и все снадобья?»
«Неужели вы забыли моего старого отца? — спросил молодой Лукман. — Мой отец знал травы и снадобья от всех болезней. Я не отнёс старика умирать за гору, я отнёс за гору мешок старых бараньих шкур. И мой отец передаёт мне свои секреты».
Задумались люди, они могли бы прогнать от себя Лукмана с его дряхлым отцом, но побоялись остаться без лекаря, который умел лечить от всех болезней. Устыдились люди самих себя и с той поры кормили, поили и почитали своих стариков до самой их смерти.
— Я знаю только, — откликнулась бабушка, — что у нас, у туркмен, имён, может быть, сотня, может, две, а у змей — тысячи имён. Змея хранит своё имя в тайне. Если ты узнаешь имя змеи, она склонит перед тобой голову и будет служить тебе.
Я бы ещё спрашивал, но мама принесла большую миску шурпы. Мы принялись есть, а бабушка Тоты зачерпнула всего раз-другой и медленно-медленно жевала чурек.
— Берите мясо! — угощала мама. — Это фазан. Очень вкусно.
— Я поем, поем, — обещала бабушка, но к мясу не притрагивалась.
Тогда мама подала бабушке мясо сома, и та стала есть. Бабушка Тоты была старая, и она соблюдала старые, очень старые обычаи.
Мы с Язли каждый день ходили резать серпом траву для овец. В поисках самой хорошей и сочной травы зашли как-то к дальним бахчевым полям.
Сторожил бахчу дядя Язли, Джакул-ага, тот самый, у которого было чёртово колесо.
Джакул-ага почему-то сидел не в шалаше, а перед шалашом, хотя солнце припекало уже вовсю.
— Тише! — прошептал он, когда мы, скинув на землю мешки с травой, собирались приветствовать его. — В шалаше змея! Похоже, она забралась ко мне в гости, удирая от кого-то. Сидите тихо, поглядим.
Джакул-ага не ошибся, в шалаш, грозно шипя, забежал варан. Змея забила хвостом, метнулась, но варан схватил её и потащил. Мы осторожно пошли следом. Варан перекусил змее позвонки и убил её. И тут заметил нас. Стал убегать, но мы его поймали и привязали, как телёнка, верёвкой к колышку. Кинули варану мясо. Варан мясо съел.
Джакул-ага ушёл в правление, а мы лежали в тени шалаша, лакомились спелыми дынями и следили за вараном. Мы хотели посмотреть, как он будет рвать путы, но вдруг из-за бархана выскочил ещё один варан.
Подскочил к сидящему на привязи, вцепился ему в бок, рванул и убежал.
Мы бросились на помощь нашему варанчику, кровь так и лилась из раны, мы принесли варана домой, вымазали йодом и посадили под ящик. Кормили его десять раз в день — и мы сами, и взрослые. Скоро варан поправился. Мы думали, что теперь он не уйдёт от нас, но стоило нам поднять ящик, наш варан метнулся в траву, отбежал, злобно щёлкнул пастью в нашу сторону и скрылся.
Взрослые нашли для нас с Язли серьёзное дело. Мы теперь тоже были пастухами, как мой отец. Правда, скот наш был помельче — козы да овцы. После школы мы гнали своё стадо по той же дороге, что и мой отец. И так же, как настоящие чабаны, брали с собой еду: чурек, дыню или арбуз.
Мы даже вооружены были — кривые пастушьи палки не в счёт. У Язли имелся ручной компас, а у меня перочинный нож с птичкой на рукоятке.
Мы гнали скот в «джунгли», в заросли возле реки. Под кустами солодки, гребенчука росла сочная трава.
Река была союзницей, через реку наши шустрые козы и овцы не кинутся, а искать нам их приходилось частенько. Однажды мы вернулись без барана по кличке Чурменек. На ночь глядя искать в «джунглях» мы боялись, а поблизости барана не было. Мы гнали стадо в темноте, громко перекрикиваясь, хотя шли плечом к плечу. Так мы отпугивали диких зверей.
На следующее утро я не пошёл в школу. Сел на ишака и поехал искать пропавшего барана. Чурменек запутался задними ногами в стеблях рогозы. Я нашёл его лежащим головой вниз. Он еле дышал, вокруг куста было множество следов шакалов. Видно, Чурменек бился от страха в западне, и трусы-шакалы не осмелились напасть. Я ножом срезал прутья под корень и погнал барана на клевера. Хоть этого и нельзя было делать, но мне казалось, Чурменек, переживший нападение шакалов, достоин вкусной и обильной еды.
Насытившись, Чурменек в награду налетел на шалаш, который мы с Язли устроили из стеблей солодки, и так его боднул, что он тотчас завалился.
Мы сидели с Язли на его дворе. Я рассказывал, как спас Чурменека и как Чурменек отбился от стаи шакалов. Я показывал приятелю, как шакалы прыгали, рычали, щёлкали зубами, и показывал, как бодал шакалов, как бил их копытами Чурменек.
Потом я поднял с земли кумган, чтобы напиться, — приложил к губам и сразу почувствовал: из моей губы вырвали клок. Оса!
— Тому, кто пьет воду из горлышка кумгана, ходить опухшим! — хохоча, изрёк Язли.
Моя губа росла, как на дрожжах. Я и сам знал, что осы, в поисках воды, залезают даже в кумганы, да уж очень пить захотелось.
— Пошли виноград есть, — предложил мне Язли.
Взрослые, после случая с Чурменеком, дали нам выходной. Губа горела, домой показываться не хотелось, и я пошёл с Язли на виноградник искать несрезанные гроздья.
Дорогу нам преградил арык с водой.
— Тебе не перепрыгнуть! — стал дразниться Язли.
— У тебя губа, как курдюк, вниз потянет.
Я разозлился.
— Спорим, перепрыгну!
— Спорим, — согласился Язли. — Если я ухну, отдаю тебе компас, если ты ухнешь, твой ножик с птичкой — мой.
— По рукам! — сказал я.
Мы разбежались, прыгнули.
— Ура! — хотел я крикнуть, коснувшись ногами земли, но в тот же миг покачнулся, взмахнул руками и ухнул по пояс в воду.
Язли хохотал.
— Я же говорил, губа тебя подведёт.
Мы выжали мои штаны и пошли по винограднику.
— Вижу! — закричал Язли. — Дамские пальчики, мои любимые! Целая гроздь!
Он потянулся, зашуршал листьями и почти тотчас вскрикнул и кинулся бежать, закрывая голову руками.
Я бежал следом.
Когда мы наконец остановились, я увидал, что правый глаз у Язли затекает.
— Рядом с кистью осиное гнездо было! — сказал он и поглядел на меня, ожидая, что я буду смеяться над ним.
Я не смеялся, тогда Язли захохотал один за двоих.
— Не смейся над чужой бедой! — постучал он себя по затылку и положил мне руку на плечо. — Теперь без обиды.
Мы сидим на земле, сложив ноги, расстелив платок, как дастархан. Едим дыню. Наши козы и овцы настроены мирно. Прошёл редкий для наших краёв осенний дождь, земля опять зеленеет. Пахнет весной. Мы сидим с Язли и беседуем, как взрослые, неторопливо, обдумывая слова, и говорим тоже, как взрослые, о делах житейских. Где-то в зарослях грохнул выстрел.
— Наверное, твой отец! — сказал Язли.
— Может, и он.
— То, что отец у тебя хороший охотник, — семье большое подспорье!
— А как же! — соглашаюсь я. — Мяса покупать не надо. Вместо того чтоб зарезать овцу, мы её можем пустить на племя.
— Говорят, что твой отец птице в глаз попадает. Одной пулей двух-трёх фазанов бьёт. Верно?
— Не знаю. Про охоту отец не рассказывает, но я слышал, как он сказал твоему отцу: если охотник двумя пулями бьёт одного фазана — это настоящий охотник.
— А сколько патронов вмещается в его ружьё?
— У папы ружьё одноствольное, значит, один патрон. Если ему попадётся двустволка, он обязательно купит.
И вдруг Язли ойкнул: совсем близко от нас затрещали кусты, да сильно так!
Мы вскочили на ноги. Наши козы и овцы перестали щипать траву, но быстро успокоились, а я испугался.
— Может, волк?
— Эй! — крикнул Язли и, размахивая палкой, подскочил к кустарнику. И отпрянул: — Каюм, тут кто-то сопит!
Я пересилил страх, поднял свою палку и пошёл к Язли. В то же мгновение из кустов выскочил огромный кабан. Он пробежал мимо, вломился с шумом в камыши и затих. И тотчас я услышал голос отца:
— Жек! Жек!
Выскочила собака и тоже нырнула в камыши.
— Папа! — крикнули.
— Каюм?! — опять затрещали кусты, отец бежал к нам. — Живы?
— Живы! — удивились мы.
— А где кабан? Я его подстрелил, а раненый, он очень страшен.
Из камышей залаял Жек. Отец проверил ружьё и пошёл. Мы ждали выстрела, но отец скоро вернулся, ружьё у него было за плечами.
— Готов! Рана была смертельной! — Отец погладил нас по головам, руки у него чуть вздрагивали.
— К Волошину-ага бежать? — спросил я.
— Бегите, ребята, я постерегу ваше стадо.
Мы кинулись в аул, к Волошину-ага. Кабан та же свинья, а у нас в ауле свиное мясо не ели. Отец редко охотился на кабана. Но однажды он убил огромную самку и отдал тушу Волошину-ага. Тот закоптил окорока, натушил мяса и продал в городе. Половину денег в платке он принёс нам и отдал отцу. Отец денег не взял. Волошин-ага положил свёрток на печку и ушёл. Никто до этого свёртка не дотрагивался.
Так и лежал этот свёрток, покуда к нам не пришли сборщики налога. Отец показал им на платок с деньгами и сказал, чтоб взяли, сколько нужно. Сам отец к этим деньгам так и не притронулся.