– Нет, а кто это?
– Художница.
– Это что, вопрос на засыпку? Когда спрашивают, знаешь ли ты кого-то, ты говоришь «да», а тебе потом: «Ха-ха-ха, да такого не существует, лохушка!» Надеюсь, что нет. Однажды в школе одна девчонка спросила, знаю ли я группу «Морковный торт», и я сказала, что да, моя любимая группа, а это была ловушка, чтобы выставить меня полной дурой.
– Я-то тебя люблю, и точка, – отвечаю я, но тут же превращаюсь в заурядную нудную пошлячку и произношу это, не могу удержаться, уже говорю, уже сказала…
– А знаешь, с кем я рисовала на кофе разбитое сердце? (все-таки брякнула)
– С Заком?
– С Максом.
– Пардон, с Максом.
– Это парень с работы.
– Парень? То есть как, Биби, мы обсуждаем парня? Ты же никогда не говоришь о парнях.
– Ну да, нужно бы позвать его на свидание, чтобы понять, хочу ли я говорить о парнях.
– Прямо вот так?
– То есть?
– Ты собираешься позвать его на свидание? Прямо вот так?
– Ну да. Он называет меня Блю. – Я улыбаюсь; Камилла закатывает глаза. – А что? Разве можно как-то по-другому?
– Нет-нет, Биби, все прекрасно, я просто немного… Девчонки обычно не… ну не знаю, просто…
– А что? Я что-то делаю не так? Это отчетливо напоминает мне случай, когда в начальной школе я позвала мальчика на свидание. Я аккуратно постучала в дверь квартиры и спросила его, а он открыл окошко в своей тесной ванной, протянул руку и буквально выкурил меня, брызнув освежителем воздуха «Коралловый персик», будто отпугивая назойливого комара.
– Как грустно.
– Я знала, что это именно «Коралловый персик», потому что моя бабушка тоже пользовалась им. Поэтому мне потом бывало не по себе, когда я приходила к ней. Но я просто соберусь с духом и позову… постой… почему ты на меня так смотришь? Что не так?
– Да ничего. Ну просто… слишком прямолинейно. Я никогда… ну ладно… ты вправду хочешь… ну…
– Продолжай.
– Обычно это парни зовут девушек на свидания. И что если… ну понимаешь? – Она фыркает. – Не обращай внимания. Вперед и с песней. Я тебя люблю.
– Камилла, ну я же не знаю, как это происходит. Разве не… ну если тебе кто-то нравится… ты берешь и зовешь его?
– Вообще-то да. Так должно быть. Все должно быть именно так просто. Но… знаешь что? Позови его.
– А стоит?
– Стоит.
– Хорошо. Так и сделаю.
– Ты храбрее меня. Жаль, что нам нечем чокнуться, кроме водопроводной воды. У меня нет денег даже на «Спрайт».
– Да брось ты. Обожаю водопроводную воду. За нас!
– За Прекрасную Принцессу.
Я беру прядь волос и пристраиваю между носом и верхней губой, изображая усы.
– Спасибо, дорогая.
– Худшее, что может случиться, – это если тебе напшикают в физиономию освежителем – пшшш! – Камилла изображает, будто брызгает из баллончика мне в лицо.
– А я уже знаю, каково это, не так уж и страшно… пшшшш! – Я делаю ответный жест.
Нам приносят такос. Мягкие одеяльца, начиненные золотистой жареной рыбой, ярко-зеленым нежным гуакамоле, пряными травами, печеной сочной курицей и острым говяжьим фаршем. К этому полагаются кукурузные чипсы и миска более плотного гуакамоле с нитями красного лука и халапеньо.
– Ух ты, как клево.
– Должно быть острым, передай острый соус.
– Ух ты! Обалдеть! Хотела бы я научиться так готовить.
Мы жуем, теплый пряный вкус выстреливает в наши рты, как хлопушка. Я проглатываю кусок и говорю:
– Камилла, если бы тебе пришлось делать гимнастику, какую бы ты выбрала?
– А я делаю гимнастику.
– Правда, что ли?
– Ага. Конечно.
– Когда?
– Когда не встречаюсь с тобой.
– Ты же всегда со мной.
– Да, но когда мы по отдельности, я нахожу время.
– Ты мне не говорила.
– А разве о таком говорят?
– Какую гимнастику ты делаешь?
– Комплекс упражнений на Ютубе.
Мне кажется, что меня предали. Я сглатываю слюну.
– А где?
– Прямо у себя в спальне.
Не могу себе представить, как Камилла делает гимнастику в спальне. Я потрясена.
– Я думала, что ты, как и я, ничего такого не делаешь. – Хотя Камилла выглядит совсем не так, как я. Она в тонусе.
– Это очень просто. Я скину тебе ссылку.
– Нет, не надо.
– Почему?
– Я ею не воспользуюсь.
– Брось, Би, это же удовольствие.
– Я так не думаю.
– Ты переводишь тонны мыла для похудения, а я просто выключаю звук и ставлю музыку, которая мне нравится.
– У меня нет ничего для гимнастики, в смысле подходящей одежды.
– Занимайся в лифчике и трусиках, а потом сразу под душ, даже из дома не надо выходить. – Камилла съедает еще немного, облизывает палец, обхватывает им бутылочку желтого солнечного соуса. – Давай скину ссылку.
– Мне и так хорошо.
Я отхлебываю воды. Щеки у меня горят злым румянцем.
– Нет ничего странного в том, что хочешь быть в форме.
– Знаю, спасибо большое, – огрызаюсь я.
Я сержусь на Камиллу. Почему я так взбесилась? Я, конечно, не думала, что мы можем прожить всю жизнь, поедая все что хотим и игнорируя гимнастику, но, похоже, в глубине души все же надеялась… а вдруг можем?
И почему гимнастика кажется мне такой дикостью? Почему девчонки не могут относиться к ней так же естественно, как мальчишки?
Я оглядываю ресторан. Люди вроде бы едят что хотят, пьют вино, веселятся, и все они нормального размера… Конечно, может быть, они едят вредное только по праздникам, но об этом я даже не думаю.
Это только мне кажется, или в самом деле все девушки тайком сидят на диете? Я-то думала, нас всех объединяет революционный лозунг «Едим что хотим и когда хотим!», но нехорошо подозреваю, что я одна принимаю этот лозунг всерьез.
И одна ему следую.
Чай
Когда я вхожу, мама и Дав сидят рядышком на кушетке.
– Привет, золотко. Чаю?
– Да, спасибо, мам.
– Ты голодна?
– Мы поели с Камиллой.
– Вот и славно.
– Потратила весь дневной заработок на одну посиделку в ресторане.
– Как всегда. Тебе хоть понравилось?
– Ага. – Я обмахиваюсь газетой. – Вы-то ели?
– Ага. – Мама смотрит на меня «особенным» взглядом. – Дав приготовила карбонару.
Дав смотрит гордо, широко улыбается, двигает бровями, такая вся самоуверенная. Мама у нее за спиной изображает тошноту: сморщивает лицо и сует два пальца в рот. Я пытаюсь не рассмеяться.
– И нечего издеваться над моей стряпней. – Дав поворачивается и в упор смотрит на маму. – Серьезно.
– Я не издеваюсь. Как можно? Правда же, Биби?
– Правда! – вступаюсь я за маму, рот сам растягивается в улыбке. – Она и не думала.
Я плюхаюсь рядом с Дав.
– От тебя воняет чесноком, – морщится она.
– А от тебя – горелой пастой, – хихикаю я, глядя ей в глаза.
– Да, она здорово подгорела, – признается Дав.
– Как ты умудряешься сжечь макароны?
– Это когда спагетти слишком длинные и не влезают в кастрюлю с кипятком, кончики торчат сбоку и обугливаются, а пахнет так, как если ты сожгла себе ноготь свечкой.
– Ну ничего, – вздыхаю я. – Мне нравится запах горелого. – Я закрываю глаза. – Горелые рыбные палочки – ням-ням; горелые тосты с мармитом – ням-ням; горелые тосты с арахисовым маслом – ням-ням; горелая лапша – ням-ням…
– Хорошо, мы уже поняли: ты обожаешь все горелое.
– Вот именно.
Я приваливаюсь к Дав и… она, конечно, никогда не признается в этом, но определенно протягивает руку и прижимает мою голову к своему костлявому миниатюрному плечу. Свет притушен, в телевизоре что-то мелькает. Серебристые, синие, золотые и белые квадраты освещают комнату. Входит мама с тремя дымящимися чашками чая, удерживая две ручки в одной руке.
Она садится рядом со мной, и мы все прижимаемся друг к другу, держа чашки на весу у груди.
Хорошо, когда в доме одни девочки. Может быть, вовсе не нужно, чтобы, топая, входил мужик и заполнял собой все пространство? Может быть, я смогу полюбить женщину? В конце концов стану жить с женщиной. Все мы люди. Мужчины и женщины. И не знаешь, кого ты полюбишь – мы же влюбляемся в человека. А не в его пол. И, если разобраться, женщины бывают очень крутыми. Но Дав и Камилла, наверное, будут ревновать – так и вижу, как они покажут моей будущей любимой жене небо в алмазах.
Мы все втроем задремали на диване. Мягкий серебристый свет рисует пикассовские грани на маме и Дав. Я вылезаю, чтобы попить воды, прежде чем их разбудить. Комкаю чек из мексиканского ресторана и выбрасываю в мусор, чтобы завтра не смотреть на него и не испытывать чувства вины от того, что потратила все деньги на еду. Бумажка приземляется, под ней скорлупки от, наверное, четырнадцати тысяч яиц, мука, горелые спагетти, кусок сырого жирного серого бекона, большие куски луковицы и разбитое яйцо.
А под всем этим что-то из папиной одежды.
Заспанная Дав стоит в дверях – она уже видела то, что вижу я.
– Она потихоньку избавляется от него. Мелочь за мелочью. В следующий раз в помойке окажется его голова. – Она потягивается, выставив на обозрение живот, ребра, которые аккуратно выпирают сквозь майку. – Ну спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – бормочу я.
Панини
Некоторые вещи в жизни очень напрягают.
Не хочу сказать, что они напрягают всех на свете, а не только меня. Но они существуют. Ну представьте себе: под проливным дождем вы пропускаете пятнадцать битком набитых автобусов, потом наконец приходит пустой, и не успели вы обрадоваться, как выясняется, что он идет в парк. Но хуже всего – это когда каждый день приходится поджаривать, нарезать и подавать панини, которые тебе не суждено съесть.
Это самое настоящее испытание силы воли и выдержки на пределе возможного.
О-х-х-х. Когда хлеб поджаривается, моцарелла пускает сок, а песто протекает на решетку. Когда это все нарезаешь, сыр прилипает к ножу и остается на лезвии, а ты не можешь облизать его, потому что на тебя смотрят.