– Мама, я…
– Я не прошу, чтобы ты платила за квартиру, покупала туалетную бумагу, ничего такого. Я прошу, чтобы сдержала слово, выполнила обещание. А от тебя и этого не дождешься.
– Не в этом дело, я просто… мне было некогда. Я пойду, обязательно пойду.
Дав делает вид, будто читает, что написано на пакете с мукой. Ингредиенты: мука…
– Пора уже снова показаться врачу, а когда мы придем, окажется, как и раньше, что твое здоровье осталось без изменений, а виновата буду я. И опять я буду выглядеть как худшая мать на свете, а твой отец останется в восторге, да? От того, что ты бросила учиться, а я это допустила, ничего не вышло, и ты не можешь поднять свою ленивую задницу, чтобы три раза в неделю ходить в спортзал!
– Да пойду я! Пойду ради тебя.
– Не ради меня, Блюбель. Дело не в этом! Ради себя, это же нужно тебе. – Она отчаянно размахивает руками и тычет пальцем мне прямо в лицо. – Я, может быть, веду себя не лучшим образом, но жульничаешь ты, только ты! – Она смотрит на меня с отвращением. Я отыскиваю ингалятор и вдыхаю. И снова мне не нравится ее взгляд – она смотрит так, что холодеет кровь. – Посмотри на себя. Ты даже дышать не можешь.
Ох. Слезы закипают у меня в глазах, одна скатывается по щеке. Я смахиваю ее.
Вдохнуть и смотреть ей в глаза.
– По-твоему, я слишком толстая, да? – Дав поднимает взгляд на маму, округлив глаза.
– Что еще за новости?
– Нет уж, мама. – Я крепко сжимаю челюсти, голос противно охрип. – Если я, по-твоему, толстая, так и скажи. Если, по-твоему, мне надо в спортзал, потому что я толстая, так и скажи. И не прикидывайся, будто это из-за того, что, если я не пойду, тебя сочтут плохой матерью. Извини, что я не такая худышка-малышка, как вы с Дав, что не могу съесть бургер с чипсами, не чувствуя, как на мне откладывается слой жира. Извини, что люди надо мной смеются и показывают пальцами, и отпускают реплики, и мне неловко говорить, что ты моя мама, потому что на меня смотрят с недоверием и злобно острят на тему, какая я большая. И как ТЫ умудрилась родить МЕНЯ, и каким чудом при этом не разорвалась. И меня тошнит от того, что я не могу надевать вашу с Дав одежду. Что мы даже в магазин не можем пойти вместе, чтобы на нас не показывали пальцами. Что в некоторых магазинах даже нет моего размера. Что я не могу даже покататься на американских горках, что меня называют «крупной», считают, что мне всего нужно «много», что я обуза, кашалотиха, а не девочка, что я не могу быть нежной, женственной или самой собой. А я, мама, только и могу быть самой собой. Во всяком случае, очень стараюсь. – Ничего не могу с собой поделать, слезы льются в три ручья, голос срывается и дрожит. – Я очень стараюсь.
Она роняет на пол мусорный пакет, мы обнимаемся и уже обе ревем. Мама гладит меня по голове, и наплевать, что руки у нас перепачканы объедками и всякой дрянью.
– Понимаешь, на самом деле мы не знаем ответа на всё. – Мама приподнимает мое лицо, вытирает мне слезы большими пальцами и продолжает: – Мы не становимся по-настоящему взрослыми. Это просто игра, на самом деле каждый блуждает на ощупь, точно так же, как все остальные. Импровизирует. И всегда ждешь, что тебе скажут: вот так правильно. Но никто не знает, как правильно. Никогда. Мы с папой не знаем. Никто не знает, зачем мы в этой жизни. Но тобой мы гордимся, потому что ты требуешь большего. Правда. И по-моему, ты просто красивая. Такая красивая, что я не могу к этому привыкнуть. Ты всегда была красивой. И не знаю, что бы я без тебя делала.
Мама притягивает к себе и Дав, и мы все втроем крепко обнимаемся, уставшие, измученные и измочаленные, но держимся друг за друга так же крепко, как девчонки из луковой семейки, которую мы только что выбросили в мусор.
Батончик «Марс»
– Сейчас сгорит! – ору я, отпихивая руку Дав.
– Пардон! Угомонись.
– Нужно всего тридцать секунд.
– Я же не виновата, что эта дурацкая штука считает только минуты.
– Вынимай.
– А ты не командуй.
– Я бы и не стала, если бы ты делала все, как надо.
– Ого! Есть! Выглядит обалденно!
– Давай посмотрим, делись сокровищем.
В миске растопленный батончик «Марс». Горячая карамель, шоколад и нуга. Липкая, сладкая, теплая масса.
– Где мороженое?
– Вот.
– Закидывай, Би.
– Ням!
– Еще!
Я добавляю ванильное мороженое и размешиваю, оно тут же начинает таять, протекать в карамель, размягчаться и растворяться. Как водоворот съедобной краски.
– Давай вечером посидим дома и посмотрим кино? – предлагает Дав, бросая мне ложку. Некоторое время мы обе молчим, катая во рту языками маленькие шарики мороженого, и смотрим друг на друга с довольными улыбками.
– Ты же никогда не хочешь побыть со мной.
– Ну а теперь хочу…
– Я не могу.
– О-о. Почему же?
– У меня свидание.
– Свидание! Елки зеленые, с кем?
– С инопланетянином с планеты Кофе, – говорю я. Дав фыркает. – А чего здесь смешного?
– Мне нравится, что ты лопаешь растопленный «Марс» с мороженым в день своего первого свидания.
– Ну и что?
– Ха! Да ничего, просто другие девчонки ни за что бы не стали.
– А что бы они стали делать?
– Наверное, морить себя голодом. В моем классе все помешаны на селфи и никто ничего не жрет. Таня Грей жует бумагу.
– Дичь какая. – Я облизываю ложку, сочетание горячего и холодного растворяется у меня на языке. – Очень грустно все это. Всем нам только бы повыпендриваться.
– Ну, ты не такая.
– Дав, я только и болтаю о том, как люблю себя.
– Это не выпендреж, а вполне естественно, разве нет? Ты же сама так всегда говоришь. И я с тобой согласна.
Наши серебряные ложечки сцепляются, как бивни, когда мы выгребаем из миски последние молочные капли десерта.
– А какой фильм ты собралась смотреть?
– Может быть, «Белоснежку и семь гномов».
– Правда? А почему именно это?
– Да так, захотелось. – Очень доходчиво.
– Если бы твоим характером управляли семь гномов, как бы их звали? – спрашиваю я.
– Э-э-э… Игрок. Шутник. Крутой Смельчак…
– Крутой и Смельчак? Имя должно быть одно.
– Крутой-Смельчак, это одно имя. Через дефис.
– Ну ладно.
– Игрок, Шутник, Крутой-Смельчак… – перечисляет она. – Сколько еще нужно?
– Четыре.
– Хорошо. – Она улыбается. – Нахал.
– Зануда.
– Сама ты зануда!
– Может быть, у нас обеих есть эта черта.
– Обжора.
– Ага! Это у нас тоже общее.
– И Бродяга!
– Отлично, теперь расскажи про моих.
– Сейчас. – Она нервно покусывает губу, как практикант, которому в первый раз доверили серьезную работу. – Только не ори на меня, если я скажу неправильно.
Она оглядывает меня с ног до головы.
– Зануда.
– Да.
– Обжора.
– Ага.
– Всезнайка.
– Держиморда.
– Держиморда?!
– Ты обещала не орать.
– Ладно-ладно. Давай дальше.
– Сколько еще надо?
– Три.
– Врун.
– ВРУН?!
– Ты же обещала маме, что будешь ходить в спортзал, договорилась с ней, а сама не ходишь.
– Это не гном, Дав. Это только стадия, через которую проходит один из моих гномов, это вроде как выбор, который один из гномов должен был сделать, когда у него… ну не знаю… не было вариантов. Это не была ложь, потому что я на самом деле даже не собираюсь ходить в спортзал… так что…
– Значит, опять соврала. А пусть у тебя тоже будет гном через дефис, как у меня, даже через два… Ну-И-Врун. Очень красиво, если произносить вслух, так и перекатывается на языке. Нуиврун… Слышишь?
– Но тогда не слышно никаких дефисов.
– Ладно, Би, сама решай, как это произносить, это твой гном.
– Ага. Еще два.
– Упрямец. Типа… Ну… Типакрутой.
– Ого. Я подумаю.
– Нет, «ого» – это ты правильно сказала. – Дав кивает. – Я не вредничала.
– Ты забыла «Жиртреста».
– Пожалуйста. Кого на него меняешь?
– Нуивруна.
– Чудненько. Меняем Нуивруна на Жиртреста.
Мы смотрим в окно. Солнце жарит прямо в кухню.
– Хорошая погода для свидания.
– Только не для меня. Я буду ко всему прилипать, как оплывшая свеча. Жара плохо действует на мой жир и дешевые шмотки. – Я хлопаю руками, как крыльями, чтобы немного охладиться. – И еще у меня жутко зудит между бедер.
– Хочешь, возьми мою косынку, – предлагает Дав. Она знает, что мне нравится ее косынка с изображением фруктов.
– Зачем, завязать вокруг бедра, чтобы не терлось? – шучу я.
– Да нет. Для волос! И не думай повязывать мою косынку куда-нибудь возле…
– Ты что, я же шучу. Спасибо, Дав.
– На здоровье. – Я вижу, что Дав было приятно предложить мне косынку.
– Слишком хорошая погода, чтобы весь вечер смотреть кино.
– Да, пожалуй.
– Солнце сядет только после девяти!
– Ага. Наверно, я лучше пойду поиграю, посмотрю, что делают мальчишки.
– А вы всегда сигаете с одних и тех же крыш?
– Что значит «сигаем»?
– Ну вроде: а давайте еще раз спрыгнем с этой автобусной остановки? Или как-то более цивилизованно, в смысле, по степеням сложности?
– Одни ребята предпочитают совершенствовать технику прыжка, прежде чем перейти к следующему, другие просто прыгают и идут дальше. Все зависит от того, насколько ты глупый.
– Или храбрый.
– Ну да, или храбрый.
– А ты какая, глупая или храбрая?
– Понятия не имею.
– Приду как-нибудь посмотреть, как ты… скачешь по крышам и всякое такое.
– Давай.
– Веселых тебе забав.
– Спасибо.
– Намажься кремом от солнца.
– Ладно.
– Да, и еще, Дав…
– Ну?
– Будь храброй.
Она задирает рукав футболки, демонстрируя бицепс. Похоже на изгиб креветки. Она чмокает его и протягивает мне руку.
– Знаешь что, – предлагаю я. – Если я вернусь не очень поздно, можем поваляться на моем «трюфельном торте» и посмотреть «Белоснежку».
– Полночный пир?