К счастью, в «Планете Кофе» я встретила Камиллу. Она говорит, что ее испытательная смена в кофейне была проверкой не на способность к работе, а на способность к дружбе. «Планета Кофе» оказалась подходящим антуражем для двух чокнутых инопланетянок, чтобы подружиться. Это Камилла так говорит.
После встречи с Камиллой назубник оказался ненужным.
Но, кажется, сегодня вечером его придется надеть.
Я получила «отлично с плюсом» по рисованию.
По остальным предметам оценки так себе, средненькие.
А за мое угольное безобразие – «отлично с плюсом».
Яичница
Проснувшись, я спускаюсь и вижу Дав у плиты.
– Что ты делаешь? Неужели готовишь? – не до конца проснувшись, набрасываюсь я на нее. Стойка слишком высока для нее.
– Именно что готовлю. Это мне не запрещается.
– Извини. Извини. Конечно, нет.
– Это так бесит. Мне не три года.
Нужно что-то сказать в свое оправдание, но сказать нечего. Челюсть сверхчувствительна. Десны болят.
– Мама обустроила для меня нижнюю полку. Видишь, кастрюли, сковородки и посуда, и я достаю до двух передних горелок.
– Очень хорошо.
– Тогда выключай тостер.
– Ты и на мою долю приготовила?
– Да, и на твою. Ждала, пока ты проснешься, а я ведь знаю, что запах еды сделает свое дело.
– Слишком хорошо ты меня знаешь, – вру я, протирая глаза вместо того, чтобы потирать живот, и ставлю чайник. Хотя по-прежнему не могу проглотить ни крошки.
– Все готово. Ждет на столе в комнате.
– Потрясающе, спасибо, Дав. Что у нас сегодня?
– Яичница.
Дав вообще-то готовить не умеет. Так что у меня сильные сомнения. Хотя насколько можно испортить яичницу?
– Кошмар, – говорит она, попробовав.
– Вовсе нет, – вру я, с трудом делая второй глоток чая. Яичница серого цвета. И полна перечных зернышек, которые взрываются на зубах, как бомбы.
– Не ври. – Она надавливает вилкой на кусок яичницы, и водичка молочного цвета пропитывает тост. Он становится цвета тюлевой занавески, посеревшей от табачного дыма. Дав отпихивает от себя сковородку. Она издает утробное рычание и сердито швыряет поварешку через всю кухню, оставляя яичные брызги на кафеле.
– Гадость! Ненавижу! Гадость! Гадость! Я просто хотела… сделать что-нибудь!
Мне хочется ее обнять, но я воздерживаюсь.
Поднимаю ложку с пола и протягиваю ей.
– Ты просто взялась не за свое дело. Ты и раньше была никудышной поварихой, – говорю я. – Давай-ка сюда яйца. Начнем сначала.
– Это отдай собакам, – ворчит она, грызя корочку тоста, – а мне передай джем.
Яичница, типа, по-мексикански
На сковородку с горячим маслом, таким горячим, что аж скворчит, мы кладем зеленый лук, чили и полуувядший зеленый перчик, завалявшийся в холодильнике. Я добавляю помидоры и немного табаско, кайенский перец и вяленую паприку. И пусть жарится…
С лица Дав исчезает недовольное выражение.
Тортильи у нас дома не водится, но в морозильнике имеется пита. Дав быстро разогревает ее в тостере, а потом мы кладем питу на гриль, чтобы подрумянилась до черных лопающихся пузырьков на поверхности. Затем я бросаю ужасную яичницу снова на сковородку. Все шипит. Я достаю кусок чеддера и тру на сковородку. Сыр и яйца – друзья навеки. То и другое – съедобный клей, который объединяет любые продукты. Я добавляю чуть-чуть феты. Ну не чуть-чуть. Много. Сверху режу не совсем еще почерневшие листья из пучка засыхающей петрушки и протягиваю сковородку сестре.
У Дав загораются глаза.
– Ух ты! Как здорово выглядит!
Она улыбается.
– Не знаю, как на вкус.
– Наверняка замечательно. – Она отламывает кусок хлеба и подцепляет им яйцо. – Ммм! И как тебе удалось? Так вкусно!
– Думаю, все дело в твоей яичнице.
Не переставая жевать, она наблюдает, как соседская кошка тигровой окраски скользит вдоль забора, взбирается на сарай и элегантно вспрыгивает на наш подоконник. От острых специй Дав раскраснелась. Она улыбается кошке. Потом переводит глубокий и серьезный взгляд на меня.
– Никогда не переставай двигаться, Биби, даже если это трудно, даже если считаешь, что это не для тебя и не любишь этого. Не переставай двигаться. Бегай. Плавай. Катайся на велосипеде. Лазай по горам. Прыгай. Танцуй. Что угодно. Только не останавливайся. Никогда, – требует она. – Обещаешь?
Я киваю. Вначале меня смущает ее напор, но она говорит серьезно, и только отвечаю: «Обещаю». Мне хочется заплакать, потому что она попала в больное место. Потому что я знаю, что она права.
– Обещаю.
Пытаюсь вспомнить, заставляла ли я хоть раз в жизни свое сердце биться учащенно. Конечно, бывает, что я психую, злюсь, волнуюсь, пугаюсь, но это неконтролируемые эмоции и пользы в них нет никакой. Но я никогда не заставляла себя потеть и нестись куда-то просто так, потому что я это могу. Для того чтобы успокоиться, получить удовольствие, дать выход энергии. Никогда я не утруждала ноги бегом… не слышала, как кровь колотится в висках.
Но я знаю…
Эту пулю придется словить.
И я иду наверх – искать купальник.
Фруктовый салат
По-моему, у меня лучший купальник на свете. Это винтаж. Из секонд-хенда. Некоторые считают недопустимым, чтобы подержанная вещь прикасалась к твоим интимным местам. Как будто эти пластиковые наклейки на всех местах у купальников, когда вы примеряете их в магазине, лучше. Мой купальник похож на индустриальную броню, он хорош в сугубо архитектурном плане. Жемчужно-белый, в голубой горошек. Чашечки оттопыривают грудь, но сиськи не вываливаются. Талия затянута до предела и крепко держит живот, из-под которого выпирают бедра. Иногда я пытаюсь представить себе женщину, когда-то носившую этот купальник. Вероятно, в пятидесятые или шестидесятые годы. Готова поспорить, это была клевая тетка, которая носила очки для чтения в черной оправе с брюликами в уголках. Готова поспорить, фигура у нее была вроде моей, она втискивалась в прямую юбку-карандаш, а телеса так и лезли наружу из V-образного выреза открытой блузки и из разреза сзади на юбке, очаровывая весь мир. Готова поспорить, она была потрясная и носила какое-нибудь невероятное имя вроде Дикси. Или Лаки. Или Скранчи.
Единственная проблема… Я никогда не надевала свой купальник, чтобы в нем плавать. Так что это первое, что я испробую во время рекомендованных мне упражнений. Чтобы мама заткнулась. Чтобы Дав мной гордилась. Попытаюсь заняться плаванием. Так как я хочу держать себя в форме. Я хочу быть сильной. Не хочу худеть, но хочу быть здоровой.
Купальник я нахожу на дне старой пляжной сумки – в прошлом году я собиралась брать его в открытый бассейн, но несговорчивая английская погода украла у меня эту возможность. В сумке только скомканный купальник и штук пятнадцать разноцветных, как конфетти, карамелек «Фруктовый салат». Жевательные леденцы с предполагаемым вкусом фруктового салата. Я засовываю одну в рот. На вкус в точности кирпичик из «Лего». Я жую конфетку; похоже, передний зуб сейчас сам собой вытянется из десны. Я все равно проглатываю и долго-долго ощущаю кусочек «пластика», засевший у меня внутри, по идее, разлагающийся, но как бы не так. Он еще поболтается там, этот леденчик, как последний пациент в приемной.
В самом деле? Это действительно происходит сейчас? Я действительно собираюсь в этот спортзал?
Колбаса
В колбасу кладут всё. Глазные яблоки, копыта. Даже задний проход. Пакость. Когда-то мне рассказывали, как кто-то нашел в своей пицце дырку с волосками на ней. Вот так, свиная задница со свиной щетиной прямо на пицце.
Моя спальня выходит в сад. Я вижу собак, рыщущих, принюхиваясь, по двору. Задергиваю шторы, чтобы переодеться. Мне всегда кажется странным, когда соседи задергивают шторы в середине дня. Выглядит как-то подозрительно. Я раздеваюсь догола, чтобы примерить купальник. И мельком вижу себя в зеркало в полный рост. Шире меня никого на свете нет. Пухлая, спелая, как картошина в мундире. Или как сырая колбаса. Повсюду родинки, которые украшают меня, как шоколадные чипсы. На бедре треугольный, как горная вершина, шрамик от кончика утюга. Бедра соприкасаются, как сырые сосиски. По всей коже растяжки, серебристые шелковичные червячки, образующие узор вроде дорожной карты на кальке. Я представляю себе, что я – Невероятный Халк[8], вырывающийся из собственного тела, раздирая ткани и мышцы.
Я снимаю зеркало со стены и ложусь на пол, держа его над собой. Запрокидываю голову, руки вытянуты, плечи разведены – полный обзор с головы до пят. Хочу увидеть, как я выгляжу голой, лежа. Мои сиськи соскальзывают с обоих боков, как соус, переливающийся через края тарелки, ребра поднимаются, а живот опускается. Бедра раздаются вширь и лежат на полу толстыми лепешками. От трусиков на коже глубокие красные полосы.
Я – колбаса. Красная колбаса, скворчащая в кастрюле. Я поворачиваю зеркало – держать его теперь тяжело, но я не могу от него оторваться.
Я наклоняю его над собой в лучах солнца, пробивающихся через щель в занавесках и красящих в желтый цвет участки моего тела. Алмазные блики отражения подчеркивают мою округлость, врезаются в нее, как нож в именинный пирог. Может быть, я не колбаса. Может быть, я именинный пирог? Я откладываю зеркало в сторону, прислонив его к батарее, холодной, как холодильник. Переворачиваюсь на бок, превращаясь в полумесяц. Живот под воздействием силы тяжести сползает и растекается лужей по полу. Подбородок у меня здоровенный.
Ты не хочешь идти в спортзал, потому что, по-твоему, это сдача позиций. Ты боишься, что предаешь себя, что сдаешься. Ты каждый день ходишь с гордой, отважной миной на лице. Ты любишь свое тело, так что другим необязательно его любить, и думаешь, что спортзал остудит эту любовь. Что ты соглашаешься со всеми в том, что это просто ложь, оборонительный фронт. Что они правы. Что ты ненавидишь свое тело.