– По-моему, как раз в этом и надо идти. Все будут так потрясены обалденным прикидом Барбары Гластонбери, что и не заметят Дав!
Входит мама.
– О-о, прекрасно выглядите, обе! – Она аплодирует нам.
– Да ладно, мама, нам всего-то пройти до конца улицы!
– Понятно, понятно. Хочу вас сфоткать.
– Сфоткать? Мама, это еще зачем? – завываю я. – Ты же видишь нас каждый день.
– А я хочу фотку, – говорит Дав. – Как доказательство для моих внуков, что в тринадцать лет я переломала обе ноги.
– Ну давайте посмотрим, сумею ли я выглядеть таким уродом, чтобы не смущать вас. – Папа, взъерошив себе волосы, влезает в кадр. – Не хочу, чтобы вы рядом со мной имели бледный вид. – От папы уютно пахнет кофе и тостами, его плоские шутки будто согревают меня изнутри.
– Нет уж, Билл, я хочу снять девочек, не тебя, хлеб-наан ты бесформенный. – Мама отпихивает папу.
– Вообще-то, «наан» и значит «хлеб», так что, когда заказываешь в индийском ресторане хлеб-наан, ты попросту просишь хлеб дважды. – Папа ехидно хихикает.
– Хлеб-хлеб, – смеюсь я.
– Видишь? Она над тобой смеется, – цокает языком папа.
– В общем, мистер Хлеб-Хлеб, твоих фоток у меня более чем достаточно. Брысь! – Мама продолжает пихать его.
– Да неужели? – Папе таки удается усмотреть в этих словах комплимент, он отходит в сторону и делает вид, будто читает газету недельной давности.
– Вот так, хорошо… встаньте поближе… хорошо… теперь, девочки, на счет три говорим: «сы-ы-ыр!» Готовы?
– Три. Два. Один.
– Сы-ы-р!
Очень сырно.
Сыр – это очень вкусно. Сыр – это плесень. Я не люблю сыр с голубыми прожилками.
Кафе «У Блюбель»
Мир остается прежним и живет своей жизнью, пока мы проходим мимо. Лавочник машет, прохожие смотрят, улыбаются, Дав уставилась в телефон, даже не поднимает головы, я, задыхаясь и потея, плетусь за ней, на лбу, как слезинки, выступают капли. Когда же этот спортзал даст результаты? О господи.
– О-о, посмотри, сообщение от Лотти, как клево! О, глянь-ка, Эко нравится наше фото, и Рине, ух ты. Они такие клевые. О, и Джордану… и Оливии. Ух ты… Как же хочется их всех увидеть.
– Это хорошо. Я рада.
– Переживаешь, что можешь встретить одноклассниц? Они же все теперь в выпускном классе?
– Ага. Я как-то не думала об этом. – На самом деле думала. Так и вижу их перед собой. Как они кудахчут и пищат. Волнуются. Я рада за них. Они окружат Дав, весь день будут возить ее коляску. Расспрашивать обо мне. А она расскажет много хорошего. Скажет, что у меня все отлично.
– Да что с тобой? Трясешься, как осиновый лист.
– Просто нервничаю… не знаю.
– А почему нервничаешь? Нет никаких поводов.
Дав успокаивает меня.
– Ну, удачи. – Я чмокаю ее в макушку.
– Спасибо.
– Люблю тебя, и помни: будь фейерверком!
– Будь метеором!
– Будь ракетой!
– Будь динамитом!
– На самом деле, по жизни, будь именинной свечкой, которую нельзя задуть! – Я изображаю, будто задуваю свечи. – Пока не заплюешь весь именинный пирог.
– Ха! Конечно! Эй, а ты будь пушечным ядром!
– Это мы можем! – Я приседаю, изображая шар, Дав хохочет.
– Езди осторожно! – кричу я ей вслед. Она разворачивается, чуть не угодив в меня колесом, – на земле остается след от шины.
Я смотрю, как она быстро движется к толпе. Где смешались длинные волосы, короткие юбки, косички и хвостики, хиджабы, очки, мячи, пение, конфеты, чипсы, хруст сухариков, хлопанье крышек от бутылок, крики, объятия, визги, наушники и зубные пластинки, шепот и сплетни, тычки и поцелуи, музыка, телефоны, блеск для губ, гель для волос, расстегнутые рубахи и гипсовые повязки, завывания, и хохот, и… Дав. Хлопушка с конфетти, которую я только что запустила.
Я иду по главной улице в своей радужной тунике и туфлях с помпонами. Иду мимо людей, мимо лиц. Сижу в кофейне, в которой раньше никогда не была. У них есть пандус при входе, но дверь узковата. Пирожные ничего. У меня получилось бы лучше.
Моя кофейня будет называться «У Блюбель». Там будут подавать кофе со льдом и хороший, настоящий кофе, без всяких нарисованных сисек. У нас будут настоящие кексы с правильной глазурью и правильной обсыпкой, и печь их будут каждый день. В зале будет пахнуть сахаром, кокосом, бананом и тянучкой. Мы будем выпекать ангелочков из меренги, бисквит «Виктория», черничный пирог и кекс из поленты. У нас будут миндальные пирожные, пирог с яблоками и настоящие тарталетки с джемом. Влажные кексы, печенье, мягкие и вязкие шоколадные «брауни». Печенье миллионера всегда и везде. Мы будем улыбаться маленьким детям, открывать окна, впускать солнечный свет, ветерок и грозу, а на случай холода заведем пледы и обогреватели. Будут открытая веранда и садик, чтобы входить с собаками. И кормить младенцев грудью. И я буду писать затейливым почерком «маффины», соединяя два «ф». Сэндвичи будут вкусные, полные начинки, суп – домашним. Бейквелский пирог будем посыпать поджаренным миндалем – никаких бледных и сырых хлопьев, похожих на ногти. Овсяные лепешки мягкие, с семечками и орехами. Никакого сахара в пакетиках! За чай не придется платить втридорога, хотя я буду подавать его в чайничках и заваривать только матерчатые пакетики, если, конечно, посетители не предпочтут рассыпной, с гущей – людям нравится то, к чему они привыкли. Ромашковый чай – цветками, хлеб – свежеиспеченный.
Да, это уже нечто большее, чем дневник питания. Но еда составляет историю нашей жизни, и когда люди говорят, что еда – это утешение, они в чем-то правы: она всегда с нами. Наша любимая еда путешествует по жизни вместе с нами, и все, что мы делаем, окрашено ее вкусом. Даже если мы плачем над тарелкой, тарелка по-прежнему при нас. Полная надежд.
Фисташковое мороженое
Понимаю, что вряд ли вы выберете именно такое, но это единственное мороженое, которое нравится маме. Она покупает его в итальянском кафе поблизости. И утверждает, что только его и стоит есть.
Я беру себе шоколадное. Плотное, ароматное и сладкое.
– Хочешь попробовать мое? – спрашивает мама, протягивая свою порцию.
– Нет, ты предлагаешь только потому, что хочешь попробовать мое шоколадное и уже жалеешь, что взяла это зеленое.
– Ничего подобного, на вот, попробуй… – Она сует мороженое прямо мне в рот.
– Я такое не люблю.
– Да брось, у нас же год новых ощущений.
Я лижу ее мороженое. Оно зеленое, ореховое, миндальное и свежее. Вправду очень вкусно.
– Ух ты. Как здорово.
– Я же говорила! – Она тоже лижет мороженое. – Тебе понравилось фисташковое мороженое, а знаешь, что это значит?
– Что?
– Что ты превращаешься в свою мамочку!
Она смеется.
– Да ну тебя, неужели нужно об этом сообщать, когда я иду взвешиваться, как будто без этого недостаточно тошно?
– А есть мороженое перед тем, как взвешиваться, нужно? – парирует мама.
Я смеюсь.
– Да, необходимо.
– Вот это мне в тебе и нравится. – Она гладит меня по голове.
Витамины
– Опять ты! – Завидев меня, медсестра улыбается всеми своими блескучими золотыми зубами.
Мы вернулись к ней, вернулись в ее кабинет. Обклеенный плакатами о вреде курения и о необходимости по пять раз на дню проверяться на рак груди. Наверное, скоро мне придется заняться и этим.
И еще повсюду реклама витаминов. Вы уж извините. Вы ведь, наверное, считаете их полезными. Но я не понимаю, чем сухая таблетка из какого-то якобы полезного порошка лучше настоящей еды. В старину не было никаких витаминов, а моя бабушка до сих пор жива, ей, наверное, лет сто, и сомневаюсь, что она хоть раз в жизни принимала витамины в таблетках.
По-любому я их ненавижу. Ну станет ли человек в здравом уме держать под языком пилюлю из рыбьих внутренностей и ждать, пока она растворится? Лично я не стану. И вообще, я слышала, что к моменту, когда вы приносите витамины домой, они ни на что не годны, потому что вся польза из них улетучивается на магазинной полке. Это похоже на правду… ведь почти всю здоровую, полезную пищу нужно есть свежей. Если у вас на ногтях появляются белые пятнышки, значит ли это, что вам не хватает кальция? Да кто его знает. И почему именно кальций дает предупредительный знак? Почему, например, кожа не покрывается оранжевыми точками, если вам не хватает, допустим, витамина С? Может быть, вы, медики, умеете находить эти знаки и распознавать по ним, чего мне не хватает? С ума сойти, как мало мы знаем о человеческом теле.
– Ну? – медсестра усаживается, вытянув ноги, комнатные туфли сползают с ее пяток, кожа на которых потрескалась и высохла, как слоновья шкура. – Как у нас дела?
– Здесь все написано, – говорю я, протягивая ей потрепанную тетрадь. Она опускает на нос очки и смотрит на меня поверх дужек.
– Это все ты написала? – Она качает головой.
– А вы думали, не напишу?
– Не буду лгать. Думала, что не напишешь. – Она кладет руку на тетрадь, тетрадь, в которой я писала, мою подругу. – Честно говоря, Блюбель Грин… – Она поднимает бровь, обернувшись к маме. – Ты меня удивила. – Она улыбается мне. – И как тебе это?
– Понравилось.
Медсестра берет дневник и начинает перелистывать.
– О господи.
– Что такое?
– Я думала, ты будешь записывать, что ты ела, а ты накатала… – она поднимает голову и округляет глаза, – целый роман!
– Мне было что сказать.
– И что, я должна прочитать это прямо сейчас? – Она хлопает себя по ляжке.
– Я сама подставилась, разве нет?
Не станет она этого читать. Кто бы сомневался.
– Ладно, становись на весы.
– По дороге она съела мороженое, так что ни на что не надейтесь, – встревает мама. Замолчала бы ты, мамуля. Что за предательство.
– А еще у нее есть парень! – Двойное предательство. Что вообще здесь происходит?
– МАМА! – весы прогибаются подо мной.
– О-о-о! Так ты счастливая девочка. Говорила же я, что у тебя хорошенькая мордашка.