Но нет, вот она! В шляпе с широкими полями, которая затеняла ее лицо от уличных фонарей и луны, она быстро шла, и не глядя ни направо, ни налево. Ланни проехал к обочине не далеко вперед, и она быстро вскочила в автомобиль, сказав: «Поехали!» Его мощный автомобиль рванул с места, и он спросил: «Кто-нибудь за вами следил?»
Ее ответ был: «Они следуют за мной повсюду». Он повернул за угол и поискал глазами огни автомобиля позади него или автомобиль без огней. После нескольких поворотов он решил, что сейчас они были в безопасности, и сказал: «Вы можете отдохнуть некоторое время, никто не собирается обращать на вас внимание в этом автомобиле».
«О, Ланни!» — воскликнула она. — «Меня преследует ужас все время после того, как я видела вас в последний раз. Не было ни одного спокойного дня. Полиция напала на наш след, и они схватили большинство моих друзей. Об этом ужасно говорить и даже думать».
«Вы бы лучше рассказали мне немного», — мягко сказал он. — «В конце концов, я тоже в деле, вы знаете».
— Это одна из вещей, которые меня удручают. Я ждала несколько месяцев, пытаясь понять, должна ли я вернуть вас снова в Германию.
— Все нацисты рады меня видеть. У меня есть приглашение посетить фюрера в Берхтесгадене завтра вечером.
— Herrgott, Ланни! Вы могли бы убить его!
«Вы мне советуете это сделать?» — Он думал, что стоит конкретизировать этот вопрос.
— Я не имела это в виду. Я думаю, что они не позволили бы вам находиться рядом с ним, если бы вы были под подозрением.
— Я утешаю себя этой идеей. Я не думаю, что он хочет получить удовольствие, мучая меня лично. Скажите мне, что вы делали, чтобы я смог вас проконсультировать.
— Мы выпускали подпольное издание тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров. Крошечный четырехстраничный еженедельник с настоящими новостями. Они захватили наш печатный станок, нашего печатника и двух наших ключевых распространителей.
— Поэтому вы должны были бежать?
— Сейчас я боюсь выходить на улицу, потому что они распространили мою фотографию. Дважды они арестовывали людей, у которых я гостила, и это самое ужасное для меня. Я не знаю, что делать. Я несу смерть, где я иду.
«Труди, — серьёзно спросил он, — что вы действительно всё знаете о Монке?»
— Ланни, вы подозреваете его? Он один из наших самых преданных товарищей. Он морской инженер, квалифицированный человек, и в партии он с молодости.
— Как могло случиться, что нацисты щадили его так долго?
— Он ушел в подполье, как мы все сделали. Поверьте мне, я долго и напряжённо думала, кого послать к вам. Моряку легче попасть за границу, чем женщине. Я уверена, что если бы он вас предал, то сделал бы это сразу. Гестапо тоже не стало бы ждать. Они никогда бы не пустили вы вас в Германию передавать большие суммы денег подполью, если бы у них было бы малейшее подозрение.
— Вы знаете, людей, известных Монку, которые до сих пор на свободе и работают на дело?
Она думала какое-то время. — «Да, знаю. По крайней мере, я так думаю. Но никогда не нельзя быть уверенным. Это самое ужасное в нашей теперешней жизни. Вы идете к другу, надеясь найти убежище на ночь, и боитесь открыть дверь, потому что там может быть человек в форме. Бесполезно пытаться бежать. Он будет стрелять вам в ноги, чтобы потом заставить вас говорить».
«Ну, Труди, — сказал он, — я и не знаю, что посоветовать. Если вы не можете больше работать, я готов помочь вам выехать».
— Но, я не могу покинуть товарищей! Многие из них в такой ужасной беде! Мы все взяли на себя обязательство продолжать работать.
— Да, но возможно издавать и печатать газету во Франции или в Голландии и тайком переправлять копии через границу. Я бы мог помочь вам с этим, и по-прежнему держать в секрете своё участие и продолжать зарабатывать деньги.
— Об этом надо подумать, но там, где я сейчас живу, глава семьи старый печатник, и он думает, что сможет купить ручной пресс, так что мы сможем продолжить работу.
«Ладно», — ответил он. — «Если вы этого хотите, вот пять тысяч марок. Я принял меры предосторожности и купил их в Нью-Йорке и в Лондоне, так что их нельзя проследить». Он прятал драгоценную пачку в своей машине пока был в Германии, и на пути на эту встречу он её вынул. Теперь он положил пачку в её руки.
«Я не знаю, могу ли принять деньги», — возразила она. — «Я не уверена, что смогу их эффективно использовать при такой жизни».
«Забудьте об этом», — ответил он. — «Вы должны жить в любом случае, и ваши друзья тоже. А что я могу сделать лучше с деньгами Геринга?»
Встречи с Труди Шульц были малочисленными, но дорогостоящими. Ланни не планировал новой встречи с ней в этот свой приезд в Германию. Поэтому он пытался обдумать все вопросы, которые нужно задать, и действия, которые он должен предпринять. Он не спрашивал о деталях ее работы или об именах тех, кто был захвачен фашистами. Он помнил многих, кого он встречал в старину, и ему было интересно узнать об их судьбах, но он воздержался от вопросов. Она спросила, знает ли его жена о его деятельности, и он ответил отрицательно. Он защищал Ирму, как мог. Она была тем, во что превратило её окружение, и она была еще слишком молода. Он сказал своему законспирированному товарищу, что собирается вернуться в Нью-Йорк, и дал ей свой тамошний адрес. Кроме того, они договорились о кодовых словах, представлявших имена художников, чтобы она могла сообщать ему о своих потребностях в печатных станках, или бумаге, или в чём-нибудь ещё. Ланни однажды привез на выставку в Германии фургон, груженный работами Марселя, и он может повторить трюк, скрыв довольно много чего под ста картинами!
Наконец она сказала: «Я боюсь ехать на метро и передвигаться пешком на большие расстояния, поэтому высадите меня в районе Шёнеберг, где я сейчас живу».
Он поехал по ее указаниям, и когда она была готова выйти, он сказал: «Вы знаете, я не хочу знать, где вы живете, но мне не хочется отпускать вас на авось, не зная, что может случиться. Давайте я провезу вас около вашего дома, а вы посмотрите?».
Она показала ему свой квартал, похожий на все другие, как во всех современных столицах. Едва они заехали в него, она поймала его за руку и прошептала: «Перед домом два автомобиля. Разворачивайтесь!»
Он увидел стоящие на его пути автомобили и знал, что они могли бы быстро догнать его, пока он разворачивался бы на не очень широкой улице. «Сидеть тихо!» — скомандовал он. — «Опуститься на сиденье! Положите голову на мое плечо!» Он сел немного вперед, так, чтобы скрыть ее лицо, но не факт, что скрыл.
В этом положении они проехали мимо двух автомобилей. За рулем каждого Ланни увидел самое страшное зрелище, форму СС, стальной шлем и черную рубашку с повязкой, на которой были череп и скрещенные кости. Одного взгляда было достаточно, и он ехал, глядя вперед, не меняя скорость. Он догадался, что человек за рулем причудливого иностранного автомобиля с молодой женщиной в летнюю ночь не вызовет особого интереса у гестапо. Когда он проехал дальше по улице и увидел в зеркале заднего вида автомобили, не двинувшиеся с места, он ускорился и повернул за следующий угол и быстро покинул берлинский район Шёнеберг.
Труди Шульц заходилась в рыданиях. Сначала он думал, что это была реакция на страх, но потом понял, что она думала не о себе. — «Ланни, эти бедные люди! Их затащат в темницу и будут рвать на куски, чтобы заставить рассказать, куда я пошла».
«Они знают?» — спросил мужчина, на этот раз думая о себе.
— Nein, ausgeschlossen! Я сказала им, что собираюсь встретиться с человеком, который сможет достать нам бумагу, не оставляя следов для полиции. Но, Ланни, если бы вы их только знали! Самые преданные товарищи, рабочие, которые трудились всю свою жизнь и платили свои пфенниги в партийную кассу и за литературу! Лицо отца семейства рано покрылось морщинами, и волосы поседели, и его жена тонкая и изможденная с натруженными руками, которые казались верёвками. И двое детей мальчик и девочка, эсэсовцы будут мучить их. И даже если они скажут, что ничего не знают, они им не поверят, будут бессмысленно их избивать, пока их тела не превратятся в сырую массу.
«Я знаю», — сказал Ланни. — «Я видел это своими собственными глазами». Он позволил ей немного поплакать. Затем решил, что настало время, чтобы заставить её подумать. — «Послушайте, дорогая. Вы знаете, у меня свидание с Ирмой, и я не могу разъезжать на машине всю ночь».
— Да, да, я понимаю. Я доставила вам много беспокойства. Высадите меня в любом месте.
— Ну, и куда вы пойдёте?
— Я не знаю. У меня нет места, где меня могли бы приютить, да и есть ли у меня право навязывать себя кому-нибудь?
— Могу ли я вывезти вас куда-нибудь за город?
— Что это даст? Если я пойду в отель, или сниму жилье, я должна зарегистрироваться в полиции в течение двадцати четырех часов и предъявить своё удостоверение личности, которое я давно уничтожила. Я человек, объявленный вне закона.
— Но, дорогая, вы не можете просто гулять по улицам, и вы, конечно, должны понимать, что я не могу уехать, оставив вас.
Она не знала, что ответить. И после паузы он решил, что пришло время действовать. «Послушайте, Труди», — сказал он, — «у нас есть старая поговорка, в битве, кто не погиб, а отступил, может потом вернуться и продолжить драться. Я собираюсь вывезти вас из Германии».
«Как вы можете это сделать?» — спросила она.
— Над этим следует подумать. Но сначала я хочу знать, вы поедите?
Была пауза. «Ладно», — наконец, сказала она, голос ее был низким, как будто бы ей было больно.
«Gut!» — воскликнул он. — «Первое, что я должен сделать, это рассказать жене, потому что нам понадобится ее помощь».
— А, она поможет, Ланни?
— Ей это не понравится, конечно, но ей нельзя будет отказаться.
— Я не хочу быть между вами и ею, Ланни.
— Я не думаю, что это будет так серьезно. Она разумный человек, и к тому же добрый. Когда она поймёт ситуацию, то не захочет бросить вас на съедение волкам.