Третьего октября вторжение началось. И на один вопрос ответ получен. Дуче его дал. А теперь, что же будет делать Британия? Что Женева? Последняя дала свой ответ через четыре дня. Совет Лиги единогласно осудил Италию и объявил её агрессором. Отлично! Это выглядело как бизнес! Американский наблюдатель стал настолько взволнован, что не мог оставаться дома, играть на фортепиано и читать книги. Он хотел быть в Париже, где каждый день выходило несколько изданий газет, были парады и речи, крики, и, возможно, беспорядки в прокуренных кафе. Он хотел услышать, что скажет дядя Джесс о ситуации. И Блюм, и Лонге, де Брюины и все его другие друзья. Он организовал переадресацию своей почты, сел в машину ярким осенним утром. Вечером он прибыл в Париж и, в соответствии с его программой экономии, разместился в отеле умеренных цен: в том же самом, где шестнадцать лет назад его мать прятала Курта Мейснера от Sûrete Générale и вовлекла себя в восьмилетний роман.
Ланни видел Париж в суматохе много раз, но он думал, что он никогда не видел такого накала политических страстей, никогда не такой путаницы в мыслях людей. Он видел чёткое различие между правыми и левыми, но обнаружил, что его социалистические и коммунистические друзья этого не видели. Они ненавидели фашизм, но они также ненавидели войну, а здесь эти два их врага находились на противоположных сторонах противостояния. Слишком мало левых разделяли энтузиазм Ланни по поводу британского флота метрополии, и они даже подвергали сомнению мотивы Энтони Идена. Такими колебаниями в полной мере воспользовалась про-итальянская пресса. «Вы хотите умереть за Негуса?» — был их лозунг, и французский рабочий спрашивал себя: хочет ли он? Кроме того, если Франция позволит Англии ввязаться в войну, чтобы спасти воду озера Тана для британского Судана, что будет делать Гитлер в это время? Они воображали фюрера, ухмыляющегося и потирающего руки от восторга в связи с перспективой захвата Рейнской области, когда французские войска будут заняты в Приморских Альпах.
Основная часть прессы Парижа и даже всей Франции была на стороне премьера Лаваля и других про-итальянских политиков. Была и ещё одна причина, самая важная, но редко упоминаемая: прямой подкуп. Здесь была трагедия Франции, коррупция органов, от которых публика получала новости и идеи. Если иметь достаточно много наличных денег, то можно заказать не только вброс новостей, но редакционное мнение почти всех газет Парижа. Говорили, что теперь у итальянского посольства было шестьдесят миллионов франков, предназначенных для разрыва франко британского союза в этом кризисе. В этих газетах размещалась откровенная клевета и ложь, доходившая даже до самых гнусных непристойностей. А цена позволяла редакторам и владельцам покупать драгоценности и меха для своих любовниц и демонстрировать их в опере и в кабаре.
Ланни обнаружил, во что бы люди ни верили, они верили неистово. И ему стало необходимо решить для себя, какую роль выбрать. Политического пропагандиста или секретного агента и источника средств? Конечно, если следовать его нынешним побуждениям и говорить всем и каждому то, что он думал и знал, то он окажется в центре внимания той самой прессы. И станет персоной нон-грата для большинства своих богатых клиентов. Он был так счастлив от мысли, что теперь был в состоянии говорить, что ему вздумается. Но очень короткий опыт убедил его, что это оказывается дорогостоящей роскошью для эксперта в области искусства.
Золтан Кертежи был в Париже, готовый дать полезный пример своему младшему партнёру. Гениальный венгр ненавидел насилие и произвол, как любой художник и любитель искусства. Но он держал язык за зубами. Когда люди выражали свои политические взгляды, он вежливо слушал и только делал умеренные замечания. Кто-то должен был поддерживать огонь, горящий на алтаре культуры. И он выбрал эту роль и надеялся, что она не может быть полностью бесполезной. Горячие участники политических баталий будут глядеть на это лицо с седыми усами и беспристрастными голубыми глазами и чувствовать, что их мягко порицают. И они тоже захотят обитать на тех же высотах и дышать холодным чистым воздухом.
Ланни всегда впечатлительный, был впечатлен. Но когда он отошёл от впечатлений и подумал над этим, то не мог увидеть, как любовь к искусству изменит фанатизм Муссолини и Гитлера, или фашистских и нацистских юношеских организаций. Он поехал в Буковый лес, как всегда, когда бывал в Париже. И обсуждая существующий кризис, заметил, что эти два диктатора взращивают десять миллионов маленьких демонов, которых готовят на убой. Его старый друг Эмили была в ужасе, и умоляла его не произносить такие слова снова. Ланни подумал и решил, что его слова были научно точны, но их произнесение вслух вряд ли совместимы с ролью секретного агента.
Из Бьенвеню переслали долгожданное письмо от Труди Шульц. Она сообщала своему патрону, что у неё теперь были несколько эскизов, достойных его рассмотрения. И попросила его черкнуть пару строк, сообщив ей, где она могла бы встретиться с ним, как и раньше. Адрес был на почтовое отделение в тринадцатом рабочем квартале Парижа. Он ответил сразу, назвав угол улицы в этом районе и назначив точное время через два дня, чтобы она могла подготовиться. Он приехал туда, и всё было так же, как в Берлине, за исключением того, что нестрогого вида жандарм, наблюдавший, как она садилась в машину, не носил повязку со свастикой, и его интерес к этому эпизоду был чисто сексуальным.
Она была одета в темно-синее платье, которое Ланни взял из гардероба Ирмы, и оно было несколько великовато для нее. Она была бледна и, очевидно, худее. И он заявил: «Послушайте, Труди, вы не соблюдаете нашу договорённость о молоке».
«Я очень много работаю», — ответила она.
— Я боюсь, что борьба с Гитлером будет долгой. Совсем нехорошо извести себя и умереть раньше его. Я получил много неприятностей, вывозя вас из Германии, и поэтому имею к вам претензии.
«Да, Ланни». — Она была серьезным человеком, и не всегда понимала его игривую американскую манеру. — «Я хочу показать вам что-то важное. Давайте поедем в безопасное место, где можно остановиться и прочитать».
«Здесь везде безопасно», — ответил он. — «Вы не в Гитлерлэнде, вы знаете».
— Я думала, что кто-то может узнать вас.
«Вряд ли в этой части Парижа». — Они проезжали мимо грязного здания завода с окнами покрытыми пылью, и он остановился у тротуара.
«Здесь будет хорошо», — сказал он, и она дала ему в руки крошечную книжку десять сантиметров в высоту и семь с половиной в ширину, содержащую около двадцати страниц на очень тонкой бумаге без обложки. Он прочитал первую страницу:
Авраам Линкольн: Sein Leben und Seine Ideen[117]
а затем, в нижней части страницы:
Leipzig: Deutscher Nationalsocialistischer Kulturbund
Он повернул страницу и начал читать по-немецки текст:
«Авраам Линкольн был одним из великих людей истории, а его жизнь и учение может представлять интерес и сослужить службу немецкому народу, если их правильно представить и понять. Известный как Великий освободитель, он отдал свою жизнь, чтобы избавить негритянский народ североамериканского континента от рабства и ликвидировать политический контроль помещичьей плутократии над южными штатами, но партия, которую он основал, была захвачена элементами финансового капитала этой страны, которые используют его имя и влияние, чтобы сохранить своё псевдо-республиканское правление. Немногие понимают, что в Гражданской войне победу армиям севера принесли немецкие лидеры и крепкие солдаты немецких иммигрантов, и что освобождение черных рабов этой страны является одним из достижений Тевтоно-арийской расы, которые перехватила и извратила банкиро-большевистская диктатура, окопавшаяся в Нью-Йорке и Вашингтоне».
«Жуть!» — воскликнул Ланни. — «Где вы взяли эту чепуху?»
«Читайте», — скомандовал собеседник.
Он повиновался; и к середине второй страницы дошёл до следующего:
Североамериканская плутократическая империя, конечно, не только правительство, которое заявляет, что служит воле народа, а на деле служит интересам богатой верхушки. Республиканская партия США не единственный случай партии, которая обещает освобождение простым людям, которых любил Авраам Линкольн, а сама встаёт на путь воинствующего империализма. Это опасность, с которой столкнулись массы на протяжении всей истории, и против которой они должны быть постоянно начеку. Милитаризм всегда был врагом культуры и настоящего процветания, потому что средства, израсходованные на создание машин для убийства, не могут быть использованы для конструктивных целей. Если ресурсы и рабочая сила потрачены на создание велосипеда, то на нём можно будет ездить по дорогам, но плавать по морю на нём будет нельзя. Таким же образом, если народ превратит всё своё железо и всю свою сталь в винтовки, пистолеты, снаряды, танки, подводные лодки и боевые самолеты, то этому народу будет недоставать продуктов питания, одежды и домов. Кроме того, такая нация будет автоматически вовлечена в войну, потому что она должна будет использовать то, что она имеет, и не сможет использовать того, что она не имеет. Придет день, когда производство страны будет находиться на пике, и стране придется действовать, иначе ей придется признать тщетность всех своих усилий.
Таким образом, представляется, что большая пушка, подводная лодка, боевой самолёт являются таким же мощным деспотом, как, любой южный рабовладелец или надзиратель с кнутом. Для работы такого оружия требуется высококвалифицированный штат. Для замены убитых потребуется такие же люди. Кроме того, для транспортировки оружия и людей, для снабжения боеприпасами и топливом также потребуется персонал, а ещё рабочие на ремонт и замены поврежденных частей. А где взять людей для строительства заводов, выращивания пищи и производства одежды и ботинок для них всех. Таким образом, для ведения современной войны тысячи людей осуждены на непроизводительный труд в течение всей их жизни, а их дети и внуки осуждены на процентное рабство, которое Национал-социалистическая рабочая партия Германии с самого начала поклялась отменить.