Я посмотрела в сторону леса, туда, где он прежде жил, но увидела лишь невинную дымку проклевывающейся листвы, благодаря которой деревья с темными по-зимнему ветвями были, казалось, окутаны нежной зеленой вуалью. Лес совсем не чувствовал себя испоганенным – ни кровью Ральфа, ни моим предательским поцелуем смерти. Он принял в себя и нашу любовь, и кровь Ральфа, и мой подлый поступок, и добрая земля поглотила все это и растворила в себе с той же легкостью, с какой поглощает смерть кролика или ядовитый плевок змеи. Эта земля не ожесточилась, не превратилась в вечный символ мести; она по-прежнему была доброй, напоенной весенней влагой, согретой весенним солнцем и полной чудесных обещаний, как и во все предыдущие годы. И кто бы ни завоевал эту землю, какие бы грехи ни сотворили втихомолку те люди, желая объявить ее своей собственностью, на ней будут по-прежнему цвести подснежники, едва вырвавшись из ледяного плена у корней старых, еще лишенных листвы деревьев, по стволу которых уже понемногу поднимаются вверх соки, разбуженные весной.
Что бы ни случилось, это уже в прошлом. Это было прошлой осенью, а осенью все самым естественным образом умирает, и тогда, конечно, проливается кровь. Осень – это время вызова на поединок, время убийства; зима предназначена для отдыха и выздоровления; ну а весна – это движение вперед, пробуждение, новые планы и новая жизнь.
Я пошла чуть быстрее, слегка раскачиваясь на ходу, и вскоре добралась до садовой ограды и вышла за калитку. Знакомая калитка за зиму поросла мхами и лишайниками, влажными и шершавыми на ощупь. Не задумываясь ни на минуту, я двинулась дальше и углубилась в лес. С ветвей деревьев капала вода. Я приложила ладонь к влажной коре и почувствовала, как глухо бьется могучее сердце моего любимого Широкого Дола, охваченного сладкой лихорадкой наступающей весны и предвкушением скорого лета. Весна принесла тепло и сильные влажные ветры; земля быстро прогревалась под ярким желтым солнцем. Я нюхала ветер, как охотничий пес, чувствуя в нем запах грядущих дождей, молодой травы и острый привкус соленой морской воды, приносимый ветром с юга, из-за холмов. И я вдруг испытала самую настоящую радость, поняв, что, даже если Ральф и папа умерли, я-то жива и тело мое стало еще прелестней и соблазнительней. Я прямо-таки наслаждалась этим непреложным фактом. И домой вернулась совершенно успокоенная, даже что-то напевая себе под нос, и впервые за несколько месяцев испытывала острое чувство голода, с удовольствием предвкушая обед.
Когда я вошла в сад, то заметила Гарри, который верхом подъезжал к дому по подъездной аллее. Он помахал мне рукой, я ответила и поспешила к дому, на ходу заметив на дорожках розария сорняки, проросшие сквозь гравий. Надо бы поговорить с садовником, подумала я. Гарри, спешившись, ждал меня у входа в дом, и я, с удовольствием глядя на его сильное гибкое молодое тело – теперь он стал гораздо шире в плечах и выше ростом благодаря постоянным поездкам верхом и наступающей зрелости, – почувствовала в глубине души даже какую-то маленькую искорку желания. Да, я была жива! Я была молода и хороша собой! Я снова воспринимала себя как очаровательную юную богиню Широкого Дола, обновленную весной, вырвавшуюся из силков смертей, старой боли и старых печалей.
А потому я нежно улыбнулась брату и, легко коснувшись кончиками пальцев его предплечья, взяла его под руку и вместе с ним торжественно вошла в вестибюль нашего дома.
Мерилом моего выздоровления было то, что, когда Гарри снова заговорил о Ральфе, я и глазом не моргнула. Меня не охватила дрожь при упоминании его имени. В тот вечер мы довольно долго не ложились спать, поскольку читали вдвоем один и тот же роман, который мама объявила слишком глупым, чтобы жертвовать ради него сном. Но я умолила Гарри дочитать до конца, и в итоге мы с ним остались в маминой гостиной вдвоем, уютно устроившись перед камином, в котором еще краснели не до конца догоревшие головни.
– Мне кажется, нашему егерю нужен новый помощник, – осторожно начал Гарри, следя за моей реакцией.
– Господи, неужели ты до сих пор его не нашел! – самым естественным образом удивившись, воскликнула я. – Беллингз не в состоянии со всем справиться. Если ты немедленно не подыщешь ему в помощники кого-то достаточно умелого и желательно из молодых, деревенские вскоре нас совсем без дичи оставят. Можешь тогда не надеяться осенью на хорошую охоту. Надо немедленно заставить деревенских перестать стрелять лисиц и оленей. Кстати, что касается оленей, то для молодняка надо подыскать нового охранника, иначе не будет у нас ни охоты, ни мяса.
– Охоты так или иначе не будет, – напомнил он мне. – Нам полагается соблюдать траур. Но молодого помощника Беллингзу я подберу. Хотя, если честно, Ральфа мне все-таки не хватает. – Он посмотрел на меня с каким-то странным выражением – смесью любопытства и какого-то затаенного беспокойства. – Он был очень способный и очень приятный молодой человек. И отлично помогал мне с хозяйством. – Гарри помолчал. И я вдруг отчетливо поняла, что именно ему хотелось у меня узнать. – Пожалуй, он мне даже нравился. – Этой легкой ложью Гарри как бы пытался доказать, что отнюдь не сходил по Ральфу с ума. – Да и тебе, по-моему, тоже.
И передо мной возникло совершенно неуместное в данную минуту видение: наши обнаженные тела, сплетенные в любовном экстазе, незаметно подкрадывающегося к нам Гарри, а потом его лицо – когда он лежал на пыльной соломе и щекой прижимался к обнаженной ступне Ральфа. Все это разом промелькнуло у меня перед глазами, но я промолчала: мне нужно было окончательно убедиться, что у моего брата на уме.
– Он обладал очень сильной, если не сказать повелительной натурой, – продолжал Гарри, старательно подбирая слова. Я, разумеется, не преминула воспользоваться этим намеком: подняла полные слез глаза и, увидев его встревоженное лицо, срывающимся от рыданий голосом пролепетала:
– Ах, Гарри! Он заставлял меня делать такие ужасные вещи. Я так его боялась! Он говорил, что будет лежать в засаде, поджидая меня, а если я ему не подчинюсь и не приду, то он нарочно станет распространять обо мне всякие мерзкие сплетни. Он меня совсем запугал! А в тот раз, если бы ты не появился, я просто не знаю, что могло бы случиться…
– Я… спас тебя? – с надеждой спросил Гарри.
– Он бы наверняка меня обесчестил и покрыл позором весь наш род, – твердо сказала я. – Слава богу, ты пришел вовремя! Кстати, с того дня он уже опасался слишком активно меня преследовать.
Истинный смысл той сцены уже почти улетучился из податливой души Гарри, сменившись куда более сладостной картиной геройского спасения добродетельной сестры.
– Сестренка моя любимая, – с нежностью сказал он, – я так беспокоился, но спросить прямо не решался. Скажи, он не… закончил свое ужасное злодеяние? Я пришел вовремя?
Мои щеки вспыхнули от смущения, что было естественно для молоденькой девушки, но я, глядя на Гарри невинными глазами и как бы собравшись с силами, честно ответила:
– Я – девственница, Гарри! Ты спас меня. А того, кто мне угрожал, больше нет. Он навсегда исчез из нашей жизни, и это, без сомненья, деянье самого Господа. Моя честь в твоих руках.
Милый Гарри! С виду он был таким крупным широкоплечим мужчиной, но в душе оставался совсем еще ребенком! И он был так похож на маму в том, что всегда предпочитал легкую, непринужденную ложь пугающей правде. Я улыбалась ему тепло и убедительно, понимая, что моя чудовищная ложь продолжает развиваться и крепнуть.
– Ты спас самое дорогое для меня: мою честь, и я никогда этого не забуду, Гарри. Отныне я под твоей защитой. Теперь ты – глава нашего дома, глава нашей семьи. И я с гордостью и полным доверием вручаю себя твоим заботам.
Он протянул ко мне руки, и я бросилась в его целомудренные, исполненные искренней любви объятия. И снова в глубине моей души вспыхнула искорка желания, когда я ощутила, как меня обнимают руки мужчины, как невольно напрягаются мои бедра и ягодицы. И, когда Гарри нежно обнял меня за талию, какой-то крошечный демон почти детского озорства заставил меня так повернуться, что рука Гарри невольно скользнула по округлой выпуклости моей груди, обтянутой гладким шелком.
– Теперь я безоговорочно в твоей власти, – сказала я.
И рука Гарри осталась там, где случайно оказалась.
Глава пятая
В ту ночь мой разум сыграл со мной странную шутку. Мне снился Ральф, но не тот, из недавних моих кошмаров, а прежний, Ральф тех дней нашего золотого, полного любви лета. Я не бежала, а плыла, летела через розовый сад, и ноги мои едва касались посыпанных гравием дорожек. И калитка сама распахивалась передо мной, и я, легкая, как призрак, продолжала свой бег-полет в сторону реки. На берегу виднелась чья-то фигура, но я твердо знала, что это он, мой любовник. Мы бросились навстречу друг другу, и он овладел мною с такой пронзительной нежностью, что я застонала от наслаждения. И на этой высокой ноте наслаждения и боли я проснулась, исполненная сожалений. Стоило мне открыть глаза, и мой сон начал быстро таять, но я хорошо помнила, что, когда я после страстного поцелуя посмотрела в лицо моему приснившемуся любовнику, его лицо было лицом Гарри.
Подобный сон, полагаю, должен был бы меня шокировать, но я лишь улыбнулась и села в постели. Мечтать о Гарри, когда вокруг расцветает весна, казалось мне совершенно естественным и очень правильным. Мы с ним теперь постоянно были вместе, и я получала все больше удовольствия от этой дружбы. Мы с наслаждением прогуливались по саду, планируя заново обсадить дорожки кустами, размечая места посадки колышками и вдыхая аромат свежевскопанной земли. Мы составили настоящую карту перекрещивающихся дорожек, и, наконец, возница привез целую груду пышных кустов, и мы целых два чудесных дня руководили их посадкой, которую осуществляли трое садовников, а мы всячески им помогали, подвязывая и распрямляя ветви саженцев.
Иногда мы вместе ездили в холмы. Мне все еще было запрещено выезжать верхом, но я разыскала старую коляску своей гувернантки, велела запрячь в нее свою кобылу и теперь свободно разъезжала по всему поместью и даже добиралась до подножия холмов. Гарри ехал верхом со мною рядом, и я часто думала, как обрадовался бы нашей дружбе папа, как ему приятно было бы видеть наше тесное единство, возникшее во имя любви к той земле, которая была ему так дорога.