[17]. Кроме того, мы теперь были совершенно уверены, что у себя в Широком Доле ушли далеко вперед, сочетая новые способы обработки земли с традиционными надежными методами ведения хозяйства.
Меня внезапно охватила острая тоска по Широкому Долу; мне очень захотелось оказаться в родном доме, на родной земле, а не здесь, в этой чужой засушливой стране, еще и потому, что мои платья становились все тесней и в талии, и в груди. Но эта болезненная ностальгия неожиданно породила некую весьма яркую мысль, показавшуюся мне поистине гениальной и настолько меня поразившую, что я даже вскрикнула. Возница тут же снова натянул вожжи и обернулся, чтобы выяснить, не готова ли я вернуться. Я выпрямилась, махнула ему рукой, веля ехать вперед, и снова откинулась на спинку сиденья, инстинктивно прижимая ладонь к своему слегка округлившемуся животу. Этот ребенок, растущий в моем чреве, которого я всего несколько секунд назад считала зловредным сорняком, был наследником Широкого Дола. Он был моим возлюбленным сыном – я совершенно точно знала, что это мальчик! – а значит, и будущим хозяином нашего поместья, а значит, отныне мне навсегда обеспечено там вполне достойное место. Я буду хозяйкой этих, столь драгоценных для меня, акров земли во всем, кроме фамилии. Сквайром будет мой сын. Именно он станет истинным хозяином Широкого Дола!
И все для меня сразу переменилось. Моя обида на весь свет растаяла без следа. Какая ерунда – все эти мелкие неудобства и даже грядущие родовые схватки! Ведь это связано с появлением на свет моего дорогого сыночка, который вскоре родится и будет расти и расти, пока не займет то место, что принадлежит ему по праву.
И я опять вернулась к мысли о том, что, может быть, стоило бы рассказать обо всем Гарри, сыграв на его гордости по поводу того, что у него будет сын и наследник. И снова какой-то внутренний голос предостерег меня от этого и велел действовать как можно осторожней. Гарри, безусловно, принадлежал мне, и это «свадебное» путешествие служило тому лишним доказательством. Каждый вечер, когда с наступлением темноты в комнаты вносили свечи или, если мы ужинали на воздухе, зажигали светильники, взгляд Гарри неизменно обращался ко мне, и он, похоже, переставал замечать что-либо вокруг; он видел лишь блеск моих волос в мерцающем свете и следил лишь за выражением моего лица. Вскоре Селия, тихонько извинившись, вставала из-за стола, а мы с Гарри еще долго сидели вдвоем. Эти вечера и эти ночи целиком принадлежали мне; мы в течение долгих часов дарили наслаждение друг другу, а потом засыпали, крепко обнявшись. Днем, впрочем, мне приходилось делить Гарри с Селией, и я замечала, что между ними начинают возникать некие любовно-интимные отношения, но помешать этому, разумеется, никак не могла.
Впрочем, еще когда мы плыли на том распроклятом корабле, у Селии установились с Гарри очень приятные, легкие и простые отношения. Ей доставляло удовольствие быть ему полезной, утешать его, если он устал или плохо себя чувствует; ей нравилось обустраивать наши комнаты в различных отелях, так что любой самый обычный номер становился и более уютным, и более элегантным. Селия, болезненно застенчивая, страдающая от постоянной неуверенности в своем французском, тем не менее, решительно спускалась на кухню и вступала в спор с самим шеф-поваром, доказывая ему, например, что он неправильно заваривает чай. И она вполне способна была остаться на кухне до тех пор, пока все не будет сделано именно так, как нравится Гарри, хоть и вызывала своей настойчивостью неизменное негодование слуг.
Она во всем прямо-таки умилительно его опекала – того мужчину, который целиком и полностью принадлежал мне, – и я позволяла ей это как некое безобидное хобби, которое к тому же освобождало меня от бесконечных хозяйственных забот. Именно Селия укладывала и распаковывала наши чемоданы с одеждой и постельными принадлежностями, когда мы переезжали из города в город, из отеля в отель. Именно Селия каждый раз подыскивала нам портных, прачек, сапожников, флористов и всю остальную нужную нам обслугу. Именно Селия весьма удачно, исключительно мелкими стежками, зашила прореху в нарядном вышитом жилете Гарри. Короче, главной заботой Селии было прислуживать Гарри, а моей – забавлять и радовать его.
Она явно стала более уверенной в себе после одной весьма напряженной ночи в Париже, когда они, наконец, стали мужем и женой. Мы с Гарри специально выбрали этот вечер, и уж я постаралась, чтобы он воспринял выполнение своего супружеского долга как задачу весьма неприятную. В тот вечер я надела платье с глубоким декольте, ибо мы собирались слушать оперу, а затем ужинать в ресторане. Собственно, траурные одежды я сбросила, едва ступив на землю Франции, но в тот вечер я прямо-таки сверкала красотой и была похожа в своем зеленом платье на юную березку с серебристым стволом. Волосы мои были густо напудрены белым, и это придавало коже оттенок прозрачного сухого вина. Ко мне были прикованы все взгляды, когда мы втроем – Гарри, Селия и я – шли к своему столику. Рядом со мной Селия в своем бледно-розовом платье выглядела невзрачной, почти незаметной.
Я болтала без умолку, стараясь быть остроумной, Гарри много пил и громко хохотал, слушая мои шутки. Он явно нервничал и был напряжен, как пружина, а потому абсолютно не замечал настроения Селии, которая выглядела так, словно ей предстоит путь на плаху, а не в супружескую постель. В своем девическом платьице она выглядела болезненно бледной, почти все время молчала и за весь вечер не съела ни крошки. Я послала Гарри в ее спальню, уверенная, что больше ничем не могу отсрочить для них обоих столь болезненный и начисто лишенный удовольствия процесс исполнения супружеского долга.
Гарри справился даже быстрее, чем я ожидала. Он явился ко мне прямо в халате, под которым виднелась ночная сорочка, перепачканная кровью Селии, и сообщил: «Дело сделано». И тут же залез ко мне в постель. Мы так и уснули, обнимая друг друга – словно союзники, словно я своей нежностью утешала его в некой тайной печали. Но утром, когда серый парижский рассвет прокрался в щели ставней, нас разбудили тележки водовозов, грохотавшие по булыжной мостовой, и мы страстно занялись любовью.
Однако безусловным свидетельством возросшей зрелости Селии – это я отметила про себя и никак не прокомментировала – было то, что я не услышала от нее ни слова об этой ночи, исполненной боли. Да, на этот раз наша маленькая, всегда все мне рассказывавшая Селия ничего мне не сказала. Ее заставила молчать невероятная преданность Гарри – Гарри-другу, Гарри-страдальцу и даже Гарри-насильнику, хотя в последней роли он выступил, будучи ее законным мужем. Она никогда ничего нам не говорила, никогда не высказывала никаких предположений и никогда впрямую не комментировала нашу с Гарри привычку засиживаться вдвоем по вечерам, когда она уходит к себе. Когда однажды утром она обнаружила, что постель Гарри так и осталась нетронутой – мы в тот день самым беспечным образом проспали, – то и тогда всего лишь предположила, что Гарри просто заснул в кресле, да так и проспал всю ночь. Возможно, про себя она и подумала, что ночью он мог находиться у другой женщины, но ничем этого не показала. Она поистине была идеальной женой и для Гарри, и для меня. Но при этом, полагаю, она была глубоко несчастна.
Однако не это, а то, как с некоторых пор реагирует на свою жену Гарри, заставляло меня испытывать некоторую нерешительность. Он, как и я, не мог не замечать неизменной преданности Селии мне, ему и всей нашей семье. Я видела, как ценит он ее ненавязчивые услуги, ее постоянное желание угодить. Я отмечала, как искренне любезен Гарри в обращении с женой, как усиливается их взаимное доверие, но никоим образом не могла остановить развития подобных взаимоотношений, как не могла и вмешиваться в них – это выдало бы меня с головой. К тому же у меня и не было причин так поступать. Пусть Селия сколько угодно радуется учтивости Гарри – тому, как он целует ей руку и встает, стоит ей войти в комнату, тому, как мило он ей улыбается за завтраком и с рассеянной вежливостью слушает ее рассуждения. Я предпочитаю этому страстную любовь Гарри и Широкий Дол. Благодаря Ральфу – да и сама по себе – я знала: страстная любовь и обладание землей являются самым важным в жизни любого человека. Они столь же важны, как важен прочный замковый камень в старинной норманнской арке над воротами, ведущими в обнесенный стеной сад.
В общем, хоть я и была уверена в Гарри, некие перемены в его отношениях с нашей малюткой Селией заставляли меня медлить с сообщением о том, что я беременна и скоро рожу ему наследника.
Со щелчком закрыв свой зонтик, я ткнула им в спину вознице и весьма нелюбезно потребовала: «Поехали домой!» Он неловко развернул экипаж на узкой и пыльной проселочной дороге и двинулся в обратном направлении.
Мне нужно было придумать, как втайне родить это дитя и некоторое время прятать его, пока я не смогу довести до сознания Гарри мысль о том, что у него от меня есть сын и наследник. Разумеется, я понимала, что мне придется скрывать беременность, а потом подыскать какую-нибудь надежную женщину, чтобы после родов она позаботилась о ребенке и держала его у себя, пока я не смогу убедить Гарри в том, что ему необходимо предъявить мальчика Селии, сказать, что это его сын, и настоять на том, чтобы она приняла ребенка и стала о нем заботиться.
Я задумчиво покусывала снятую с руки перчатку, глядя на проплывавшие мимо виноградники. Крестьяне как раз собирали урожай, продвигаясь вдоль рядов узловатых виноградных лоз и срезая огромные тяжелые грозди, из которых делают темно-красное чудесное бордо. Мы будем пить его сегодня за обедом. В это время года бордо пьют молодым, и его послевкусие ощущается на языке, точно веселые искорки. Впрочем, я понимала, что и от обеда, и от вина, и от всего остального мне будет мало радости, если я не сумею разрешить этот клубок желаний и обстоятельств. Во-первых, Гарри может попросту мне отказать. Или может сперва согласиться, а потом, охваченный очередным приступом совестливости, передумать и сказать, что не намерен навязывать Селии своего бастарда. Я прекрасно знала, что у многих наших знатных соседей имелись в доме бастарды, но, по-моему, никто и никогда еще не навязывал жене своего ублюдка и не пытался назвать его своим наследником. Во-вторых, и сама Селия может отказаться принять такого ребенка, и ее наверняка поддержит в этом даже моя мать (не говоря уж о ее собственных родственниках, особенно если она им кое-что порасскажет). И, естественно, после этого всем захочется узнать, откуда взялся этот ребенок, а я не могу быть уверена, что Гарри сумеет продолжать столь сложный обман.