Мы с Гарри рассчитали, что весь маршрут займет примерно два часа и самое трудное как для лошадей, так и для всадников – это тот самый финальный спуск на подъездную аллею. Мы заранее честно предупредили об этом Джона МакЭндрю, пока конюхи готовили лошадей, но он только посмеялся и сказал, что зря мы пытаемся его запугать.
Тобермори, точно медная молния, вылетел из арочных ворот конюшни, построенной из светлого песчаника. Он отлично отдохнул и рвался в бой, так что Гарри шепотом предупредил меня, чтобы я покрепче держала в руках поводья, иначе могу случайно оказаться на полпути к Лондону. Он помог мне сесть в седло и придержал коня, пока я расправляла юбку своей темно-красной амазонки и покрепче завязывала ленты шляпы.
А затем я подняла глаза и увидела Сиферна.
Доктор МакЭндрю говорил, что конь у него серый, но на самом деле шкура Сиферна была серебристо-белой с шелковистым отливом, так что видна была каждая впадина и каждая выпуклость на его мощных ногах и плечах. Видя, как блестят от восхищения мои глаза, Джон МакЭндрю рассмеялся и сказал, чтобы поддразнить меня:
– По-моему, я знаю, с чем мне придется расстаться, мисс Лейси, если вам удастся прийти первой. Настоящим игроком вам, пожалуй, никогда не стать – у вас выдержки не хватит.
– По-моему, любой на моем месте попытался бы во что бы то ни стало выиграть у вас такого коня! – с нескрываемой завистью сказала я. Я просто глаз не могла отвести от этого великолепного животного – от его морды потрясающе правильной формы, разве что чуть островатой, от его умных блестящих глаз, от изогнутой серпом великолепной шеи, мощной, как натянутая тетива лука. Чудесный, поистине чудесный жеребец! Джон МакЭндрю одним изысканным прыжком взлетел в седло; ему и в голову не пришло воспользоваться сажальным камнем. Мы еще раз смерили друг друга взглядом и улыбнулись.
Селия, мама, няня с девочкой на руках – все вышли на террасу, чтобы на нас посмотреть; они стояли там плечом к плечу и вместе с нами ждали сигнала Гарри. Тобермори чуть приплясывал от нетерпения; Сиферн то и дело возбужденно шарахался. Гарри застыл на террасе, держа в поднятой руке носовой платок, затем резко опустил руку, и Тобермори тут же, почувствовав мои шпоры, ринулся вперед.
Я отпустила поводья, мы с топотом пронеслись через парк и перешли на жестко контролируемый галоп. Как я и ожидала, белые передние ноги Сиферна первыми мелькнули над оградой парка, но я никак не думала, что он с такой же скоростью начнет подниматься вверх по сложной тропе и на вершине общинного холма будет выглядеть почти совсем не уставшим. Затем «араб» слегка всхрапнул, недовольный вязким песком, и все тем же галопом понесся по тропе или, точнее, по настоящей песчаной реке, расширяющейся там, где была устроена противопожарная полоса. Тобермори, опустив голову, с топотом преодолевал этот неприятный участок пути, но угнаться за Сиферном не мог. Тот корпуса на два, а может, и на три опередил нас, серебристый песок так и летел мне в лицо из-под его копыт. В итоге оба жеребца изрядно запыхались, но Тобермори не смог обогнать Сиферна, пока снова не начался спуск с холма в сторону парка.
Несколько человек рубили там дрова, и Сиферн вдруг смутился, увидев их, и даже попятился. Но Тобермори, неколебимый, как скала, даже внимания на лесорубов не обратил, и я успела услышать, как они что-то весело крикнули мне вслед, когда мой жеребец с громоподобным топотом устремился вниз по склону, сильно опередив соперника, а затем, не сбавляя ходу, взлетел и оказался по ту сторону парковой стены. Тобермори удерживал первенство и во время длительного и упорного галопа через парк, и потом, когда мы уже вновь начали подъем. Я была уверена, что Сиферну нас уже не догнать, и в горле моем уже клокотал радостный смех. С вершины холма перед нами открылся ровный пологий спуск, но Тобермори сильно запыхался и дышал тяжело. Однако, почувствовав под копытами мягкую торфянистую землю, несколько приободрился и снова горделиво вздернул голову. Мы мчались по дороге, когда я услышала, топот копыт настигавшего нас Сиферна. Морда жеребца была покрыта пеной, а Джон МакЭндрю, прильнув к его шее и вытянувшись вперед, как заправский жокей, чтобы уменьшить сопротивление воздуха и увеличить скорость, все погонял и погонял своего скакуна, и без того летевшего как птица. Но и Тобермори, услышав топот копыт соперника и чувствуя вызов, встряхнул гривой и пошел самым быстрым своим, охотничьим аллюром – бешеным непрерывным галопом. Но и этого оказалось недостаточно. К тому времени, как начался спуск в сторону леса, Сиферн поравнялся с Тобермори.
Очутившись после яркого солнца в лесном сумраке, я крепче вцепилась в поводья, старательно следя за тем, куда ступают копыта моего коня, и опасаясь выступающих из земли корней и предательских грязных луж. Кроме того, мне приходилось следить и за низко растущими ветвями деревьев, которые запросто могли вышвырнуть меня из седла или с силой ударить прямо в лицо. А вот Джона МакЭндрю это, похоже, ничуть не заботило. На склоне он вырвался вперед и в бешеной скачке гнал своего бесценного коня по этой скользкой тропе, словно ни в грош его не ставил. Прекрасное животное то и дело оскальзывалось и спотыкалось, но продолжало безжалостную гонку, и я не могла, не осмеливалась противостоять этому головокружительному безумию. Продолжая внимательно следить за мелькающими перед глазами грязными лужами и низко свисавшими ветвями деревьев, способными снести всаднику голову, я все же краешком сознания с удивлением задавала себе вопрос: «Почему? Почему Джон МакЭндрю с такой чудовищной серьезностью относится к этим шуточным скачкам?»
К тому времени, когда мы с Тобермори влетели в ворота усадьбы и Сара Ходгет крикнула от своей сторожки: «Давайте, мисс Беатрис, давайте!», нас обогнали уже настолько, что о победе нечего было и думать. Мощные задние ноги и круп несущегося галопом Сиферна блестели и переливались, как белый шелк, в стремительно чередующихся полосах света и тени; доктор МакЭндрю правил прямиком к террасе, на добрых два корпуса обогнав меня.
Но я все же смеялась, испытывая неподдельный восторг. Я была вся заляпана грязью и чувствовала, как пятна жидкой грязи засыхают у меня на лице. Моя шляпа, сорванная ветром, осталась неизвестно где, так что завтра кому-то из помощников конюха придется пойти ее поискать. Волосы во время этой бешеной скачки совершенно растрепались, из них вылетели все шпильки, и теперь мои спутанные каштановые кудри покрывали мне плечи и спину. Тобермори был почти белым от пота, ручьями стекавшего по его яркой шкуре. Сиферн тяжело, прерывисто дышал, и время от времени по телу его пробегала сильная дрожь. Светлая кожа доктора МакЭндрю стала алой от жарких солнечных лучей и сильного возбуждения, а в его глазах – глазах победителя! – сверкали синие искры.
– Ну, и что же вы потребуете в качестве приза? – еще не успев толком перевести дыхание, выпалила я. – Вы ведь ради этого мчались, как демон? Что же вы так стремились заполучить?
Он выскользнул из седла и протянул руки, желая помочь мне спешиться. Я скользнула в его объятия и тут же почувствовала, как лицо мое вспыхнуло ярким румянцем – я была возбуждена этой захватывающей дух гонкой, запахом наших разгоряченных дрожащих тел и тем неожиданным наслаждением, которое испытала, когда меня снова обняли крепкие мужские руки.
– А в качестве приза я сперва потребую вашу перчатку, – сказал Джон МакЭндрю таким тоном, что я сразу перестала смеяться и очень внимательно на него посмотрела. – Да, сперва перчатку, – повторил он и снял с моей руки маленькую, почти детского размера, перчатку для верховой езды, – а потом, мисс Лейси, я попрошу и вашей руки, ибо я хочу, чтобы вы стали моей женой.
У меня перехватило дыхание. Я с трудом удержала негодующий возглас, но доктор хладнокровно сунул мою перчатку в карман, как если бы мужчины каждый божий день именно так делали предложение женщинам, и, не успела я хоть что-то сказать ему в ответ, на нас налетел Гарри, а следом за ним и все прочие зрители.
Да, собственно, ничего особенного говорить доктору я и не собиралась. Но все же времени даром не теряла и, пока переодевалась, умывалась и причесывалась, придумала ответ, хотя его холодный уверенный тон ясно давал понять: никакого ответа ему не требуется. Я в любом случае чувствовала себя вне опасности; я не боялась, что мое сердце будет разбито от любви к человеку, у которого нет никакой земельной собственности и который, тем более, не мог ни унаследовать, ни купить Широкий Дол. Если этот молодой обворожительный доктор все же когда-либо сделает мне официальное предложение, то получит мягкий, доброжелательный, но решительный отказ. Однако же… Я машинально накрутила на палец прядку волос, свисавшую вдоль щеки, и невольно усмехнулась… однако же его слова были мне удивительно приятны! И вообще, я должна поспешить, иначе опоздаю к чаю!
Возможно, для меня эти скачки и были всего лишь довольно легкомысленным приключением, однако после них молодой доктор стал прямо-таки желанным членом нашего семейного кружка. И хотя мама ничего не говорила мне об этом, я видела, что она уже воспринимает Джона МакЭндрю как своего будущего зятя, что уже одно его присутствие в доме освобождает ее от настойчивых, неясных ей самой страхов. Так что это лето оказалось счастливым для всех нас. У Гарри исчезла всякая тревога по поводу наших владений, как только он понял, что я снова взяла на себя заботу о поместье, что в этом отношении на меня можно полностью положиться, что я сумею оградить его от очередных невежественных ошибок и в земледелии, и в обращении с людьми. Привезенные виноградные лозы прекрасно прижились на чуждой им английской почве, и это стало для Гарри истинным триумфом его экспериментаторского энтузиазма, его маленькой победой над моей приверженностью к старым способам хозяйствования, и я с радостью за ним эту победу признала. Впрочем, хватит ли у нас солнечного света, чтобы маленькие завязи превратились в сочные сладкие виноградные грозди – этого никак не мог гарантировать даже мой самоуверенный братец. Однако это был интересный опыт, явно стоивший некоторых усилий; было бы замечательно, если бы мы в Широком Доле смогли выращивать столь ценную новую культуру и даже производить такой новый продукт, как свое вино.