– Да, – сказала я.
– Я некоторое время назад написал отцу и рассказал ему о своих чувствах и намерениях, и он очень хорошо это воспринял; я бы даже сказал, с большой щедростью. Он выделил мою долю в «Линиях МакЭндрю» и разрешил мне делать с этим капиталом все, что мне будет угодно. – Джон улыбнулся и пояснил: – Это огромная сумма, Беатрис. Целое состояние. Там хватит, чтобы купить сразу несколько Широких Долов и еще много останется.
– Гарри унаследовал наше поместье по праву майората и продать его не сможет, – сказала я, чувствуя, как во мне внезапно проснулся острый интерес.
– Да, все так и есть, и это единственное, что не дает тебе покоя, верно? – печально спросил Джон. – Но я всего лишь хотел сказать, что моего состояния более чем достаточно для покупки или аренды любого из здешних поместий, какое ты только пожелаешь. Я уже объявил отцу, что никогда не вернусь в Шотландию. Я сказал, что женюсь на англичанке. На гордой и упрямой англичанке, обладающей на редкость трудным характером. И буду любить ее, если она мне это позволит, до конца дней своих.
Я с улыбкой повернулась к нему; глаза мои сияли от нежности и любви. А я и не ожидала, что после Ральфа сумею снова кого-то полюбить. Впрочем, раньше я думала, что и моя страсть к Гарри будет длиться вечно, а теперь не могла толком вспомнить, какого цвета глаза у моих бывших возлюбленных. Теперь я ничего больше не видела вокруг, кроме улыбки Джона и его голубых глаз, в которых светилась любовь.
– И я буду жить здесь? – спросила я, как бы желая подтвердить выпавшую мне удачу.
– И ты будешь жить здесь, – пообещал он. – А в самом крайнем случае я выкуплю для тебя свинарники Широкого Дола, раз уж мы так хотим остаться на этой священной земле. Это тебя устроит? – Он обнял меня и прижал к себе, и я почувствовала, что он весь горит от нетерпения и любви, и мощная волна полузабытой чувственности охватила мою душу и тело. Колени подгибались подо мной, ибо меня вновь обнимал страстный молодой мужчина. Мы с трудом, задыхаясь, разомкнули объятия, и Джон неожиданно резко и жестко спросил:
– Значит ли это, что отныне мы с тобой официально помолвлены? Что ты согласна выйти за меня замуж? Что после свадьбы мы будем жить здесь? Что сегодня за обедом мы всем об этом объявим?
– Да, я согласна выйти за тебя замуж, – сказала я торжественно, как настоящая невеста, думая о будущем ребенке, тяжелым камнем лежавшем в моем чреве. А еще я думала о том, что благодаря Джону по телу моему вновь разливается жар желания. И особенно приятно мне было сознавать, что с помощью денег семейства МакЭндрю я смогу так много сделать для Широкого Дола.
– Я выйду за тебя, Джон, – снова сказала я, и мы, крепко держась за руки, стали спускаться с холма. Лошади по-прежнему смирно стояли возле изгороди, пощипывая темные осенние листочки боярышника; где-то в лесу печально пел черный дрозд.
Джону пришлось спускать коляску задом по узкой тропе, пока мы не выбрались на дорогу, ведущую к воротам усадьбы. Да и потом он сильно придерживал коней, пока мы не свернули на относительно ровную подъездную аллею и не покатили к дому.
Листья, облетая с буков, сыпались на нас, точно рисовые зерна на свадьбе. Мы ехали очень медленно – Джон явно не спешил возвращаться в дом. Листья медных буков этой осенью приобрели какой-то неожиданный темно-пурпурный оттенок, а на других деревьях листва, еще недавно совсем зеленая, стала желтой и оранжевой, расцвеченной самыми невероятными красками, и ярко светилась даже в сумеречном вечернем свете. Мои, пожалуй, самые любимые деревья, березы, стояли желтые, как лютики, сверкая золотом листьев и серебристо-белыми стволами. На зеленых изгородях пылали красные ягоды спелого шиповника и блестели черные ягоды бузины, сменившие пышные весенние грозди кремовых цветов.
– Места здесь и впрямь удивительно красивые, – сказал Джон, следя за моим влюбленным взглядом, которым я невольно окидывала каждое знакомое, но всегда выглядевшее по-разному дерево, каждый клочок земли, каждую зеленую изгородь. – Я понимаю, почему ты так любишь свой Широкий Дол.
– Ты тоже его полюбишь, – уверенно сказала я. – Когда ты будешь жить здесь, когда проведешь здесь много лет, а может, и всю свою жизнь, ты полюбишь эту землю так же нежно, как люблю ее я. Ну, может, почти как я.
– Разве кто-нибудь может сравниться с тобой в твоей страсти к этой земле? – поддразнил меня Джон. – Ведь даже Гарри, по-моему, такой любви к своему поместью не испытывает?
– Не испытывает, – сказала я. – Один лишь мой отец любил эту землю столь же сильно, как и я. Но даже он вполне мог время от времени расставаться с Широким Долом, если его приглашали на охоту в других местах или им с мамой хотелось провести сезон в городе. А я была бы просто счастлива, если бы мне никогда не нужно было уезжать отсюда! Хоть до конца жизни!
– Но, может быть, мы все-таки станем устраивать себе каникулы и хоть бы раз в год куда-нибудь ездить? – сказал Джон, смеясь моей горячности. – А в високосный год двадцать девятого февраля мы могли бы съездить в Чичестер!
– А на десятилетие нашей свадьбы я, так и быть, разрешу тебе поехать в Петворт! – сказала я, стараясь не остаться в долгу.
– Ну и прекрасно! Значит, договорились, – сказал он, улыбаясь. – Что ж, сделкой я вполне доволен.
Я тоже улыбнулась, и мы, свернув с подъездной аллеи, подъехали к крыльцу. В окнах гостиной были предусмотрительно выставлены свечи, освещая нам путь.
Объявление о нашей скорой свадьбе, которое Джон сделал после обеда, когда слуги уже удалились, а на стол были поданы сыр и фрукты, все восприняли почти без удивления, зато с большой радостью. Моя мать совершенно растрогалась, прослезилась, заулыбалась и, протягивая обе руки Джону, все повторяла:
– Мой дорогой мальчик, мой дорогой мальчик!
Он нежно поцеловал ее руки, потом крепко ее обнял и расцеловал в обе щеки.
– Дорогая мамуля! – в нарушение всех правил воскликнул он и тут же заработал от нее шлепок веером.
– Несносный мальчишка! – любовно побранила она его и, повернувшись, раскрыла мне свои объятия. Я бросилась к ней, и мы – наверное, впервые в жизни – с искренней радостью и любовью обнялись и поцеловались.
– Ты счастлива, Беатрис? – тихонько спросила она у меня, пока Гарри, подняв страшный шум, звонил в колокольчик, громко требовал шампанского и что было силы хлопал Джона по спине.
– Да, мама, – честно призналась я, – я очень счастлива, очень!
– Неужели и на душе у тебя наконец-то покойно? – Она пытливо всматривалась мне в лицо, словно пытаясь разгадать ту головоломку, которую представляла для нее ее родная дочь.
– Да, мама, – сказала я. – И у меня такое ощущение, словно то, чего я так долго ждала, наконец-то ко мне пришло.
И она кивнула, полностью удовлетворенная моим ответом. Она видела слишком много связанных со мной загадочных вещей, которые ее неострый, но настороженный ум так и не смог разгадать. Запах молока, исходивший от меня, когда Селия с младенцем и я вернулись из Франции; кошмарные сны, что преследовали меня по ночам после смерти отца; таинственное исчезновение нашего молодого многообещающего егеря, моего старого товарища по детским играм. Моя мать никогда не решалась ухватиться за конец нити и позволить себе пройти по этой нити до самого сердца лабиринта, к чудовищной правде. И теперь была вполне довольна тем, что и эта нитка, и сам лабиринт, и тот монстр, который таится в его глубинах, благополучно похоронены в пучине прошлого, словно их никогда и не было на свете.
– Он очень хороший человек, – сказала она, глядя, как Джон, одной рукой обнимая Селию за талию, вместе с Гарри смеется над чем-то.
– Мне тоже так кажется, – сказала я, и Джон, никогда не упускавший меня из виду, тут же перехватил мой взгляд и с преувеличенной внезапностью снял руку с талии моей невестки, а мне крикнул:
– Я и забыл, что я теперь жених! – И он тут же повернулся к Селии: – Вы должны простить меня. Я совершенно позабыл о своем новом статусе!
– Но когда же вы станете мужем? – ласково спросила она. – Или вы и Беатрис планируете длительную помолвку?
– Вряд ли, – не раздумывая, сказала я. И, помолчав, вопросительно посмотрела на Джона. – Мы, правда, этого еще не обсуждали, но я бы, конечно, предпочла выйти замуж до Рождества. До того, как у наших овец начнется окот.
– Ах вот как? Ну, если именно овцы будут отныне определять мою жизнь в браке с этой женщиной, то, полагаю, и свадьба должна состояться тогда, когда это будет удобно овцам, – насмешливо заметил Джон.
– Но ведь вы же не откажетесь от венчания в церкви и оглашения там ваших имен? Это был бы такой праздник для всего Широкого Дола! – умоляющим тоном воскликнула мама. Она явно уже представляла себе и мое свадебное платье, и множество гостей, и торжественный прием, и пир, устроенный для жителей деревни.
– Нет уж, – твердо заявила я и тут же получила от Джона одобрительный кивок. – Нет, в любом случае мы бы хотели, чтобы все было устроено достаточно тихо. Я просто не выдержу чересчур пышной и шумной свадьбы. Пусть все будет тихо, просто и как можно скорее.
Джон снова одобрительно кивнул, этим безмолвным жестом выражая полное согласие со мной.
– Разумеется, все следует устроить так, как хотите вы с Джоном, – дипломатично высказалась Селия, поглядывая то на маму, то на меня. – Но, может быть, все-таки устроить маленький прием, Беатрис? Пригласить всего несколько человек – ваших ближайших родственников, родственников Джона, лучших друзей?
– Нет, – стояла на своем я. – Я понимаю, мода меняется, но я придерживаюсь старых обычаев. Я бы хотела проснуться утром, надеть красивое платье, поехать в церковь, обвенчаться с Джоном, вернуться домой к завтраку, а после полудня поехать проверять изгороди. Мне совершенно не нужен этот модный прием. Брак – дело исключительно личное.
– И я так считаю. Мне тоже пышный прием совершенно не нужен, – поддержал меня Джон, придя мне на помощь именно тогда, когда я в его помощи нуждалась.