Затем я выбрала легкий утренний капот того же нежно-розового, обнадеживающего цвета, что и утренняя заря, которая уже занималась над садом. День обещал быть жарким. Но еще и долгим и трудным. Я понимала: мне понадобится вся моя ловкость и сообразительность. Вода в кувшине, остывшая за ночь, была очень холодной, но я не только умылась, но и облила водой все свое дрожащее тело. Мне необходимо было взбодриться. Из всего множества людей, которые спокойно спали сейчас в нашем большом доме, только я должна была не просто бодрствовать, но и казаться оживленной и собранной. Сегодняшний день должен был стать для меня испытанием, во время которого мои претензии на Широкий Дол могут повернуться либо одной, либо другой стороной, точно подброшенная наудачу монетка. Так что я решила не упускать ни одной мелочи, способной добавить мне бодрости, бдительности и силы духа.
Накинув на голое тело холодный шелковый капот, я завернулась в шаль, поудобней устроилась в кресле и стала ждать. Прошло, должно быть, около часа, и мне, конечно, хотелось знать, что там творится, в маминой спальне, но я слишком устала, и у меня попросту не было сил снова красться в ту часть дома. К тому же следовало проявить терпение и мудрость, и я сидела смирно, положив ноги на пуфик и ожидая, что получится именно так, как я задумала. Наконец внизу хлопнула дверь, и я услышала голос Селии, ставший пронзительным от страха. Она барабанила в дверь библиотеки и громко звала моего мужа:
– Джон! Джон! Проснитесь!
Я рывком отворила дверь, бросилась к лестнице и столкнулась с Селией, явно спешившей ко мне. Вид у меня был такой, словно я только что вскочила с постели.
– Что случилось? – спросила я.
– Твоей маме совсем плохо! – Селия была в отчаянии. – Я дала ей настойку опия, как ты и сказала, и она, похоже, уснула. Но теперь она какая-то… слишком холодная. И пульс я у нее не могу отыскать! – Ее лицо выглядело до нелепости юным и испуганным.
Я в волнении протянула к ней руки, и она крепко их сжала, а потом мы обе бросились по лестнице вниз.
– А что Джон? – спросила я на бегу.
– Я так и не смогла его разбудить. Он, похоже, заперся изнутри, – сообщила она, глядя на меня в полном смятении.
– Ничего, у меня есть запасной ключ, – сказала я и, повернув ключ в замке, настежь распахнула дверь библиотеки, чтобы Селия собственными глазами увидела, что там творится.
В ярком утреннем свете были хорошо видны и отвратительные пятна на одежде Джона, и лужи рвоты у камина на бесценном персидском ковре. Во сне он, видно, нечаянно опрокинул последнюю, недопитую, бутылку виски, и голова его лежала в луже коричневатой жидкости, от которой исходил противный кислый запах. Кресло почему-то валялось на боку, подушки на подоконнике были все перепачканы конским навозом с сапог Джона, а он сам, этот светоч медицинской науки, лежал, точно шелудивый пес, в собственной блевотине и даже не пошевелился, когда мы с Селией с громкими криками ворвались в библиотеку.
Я решительно направилась к колокольчику на стене и прозвонила сигнал общей тревоги. Затем схватила кувшин и всю воду выплеснула Джону в лицо. Он застонал, беспомощно мотая головой, лежащей в луже. Из кухни, где уже слышался грохот сковородок и кастрюль, к нам спешили люди; я услышала, как наверху, громко топая босыми ногами, по коридору пробежал Гарри и с шумом обрушился вниз по лестнице. Первым в библиотеку вбежал он, за ним – наша посудомойка.
– Маме хуже, а Джон смертельно пьян, – быстро сообщила я Гарри, прекрасно сознавая, что каждое мое слово незамедлительно станет известно не только жителям деревни, откуда эта служанка родом, но и далеко за пределами нашего поместья. Гарри старался держаться авторитетно.
– Ступай к маме, – велел он мне, – а я разбужу Джона. – Он наклонился над моим мужем, для начала втащил его на кресло и повернулся к служанке: – Ведро холодной воды, похолодней, прямо из колодца, и пинту горчицы! Да, и горячей воды тоже прихватите.
Девушка бросилась к лестнице, но я остановила ее и сказала:
– Когда все принесете, разбудите конюхов и Страйда. Пусть кто-нибудь возьмет коня и съездит в Чичестер. Нам нужен настоящий, знающий врач.
Я сделала вид, что не слышу тихого изумленного возгласа Селии, повернулась и поспешила к матери.
Она, естественно, была мертва, как я и предполагала.
Но я была рада, что она умерла без лишних страданий, мирно, во сне. Мой отец умирал тяжело, в мучениях, да и Ральф тоже. Но эта смерть – последняя, как я надеялась, смерть в Широком Доле – была очень легкой. Мама попросту крепко уснула на своих роскошных кружевных подушках, в своей новой, белой с золотом кровати. Чрезмерная доза настойки опия помогла ей отправиться в последний путь со счастливой улыбкой и приятными сновидениями. И это снадобье было поднесено ее любимой и любящей невесткой. Моя мать тихонько ускользнула от нас и от той кошмарной правды, которая так внезапно ей открылась, в царство вечных снов, где уже ничто не могло ее потревожить.
Я опустилась на колени, прижалась лбом к маминой руке и даже уронила несколько легких слезинок на вышитую простыню.
– Она умерла? – тихо спросила Селия, прекрасно зная, что это именно так.
– О да, – еще тише ответила я. – Но она ушла так мирно и спокойно, что за нее можно только порадоваться.
– Я сразу побежала за тобой и за Джоном, хотя догадывалась, что уже слишком поздно, – сказала Селия. – Она уже была такой же, как сейчас. Мне кажется, она умерла почти сразу после того, как я дала ей лекарство.
– Джон говорил, что сердце у нее может не выдержать, – кивнула я. Я встала, машинально расправила мягкое одеяло, под которым лежала моя мать, потом подошла к окну, открыла его и опустила шторы. – Боже мой, мне все время кажется, что все вышло бы иначе, если бы Джон сам остался возле нее! – с отчаянием воскликнула я.
– Не вини его, Беатрис, – сказала Селия, мгновенно смягчаясь. – Он проделал такой долгий и трудный путь, он страшно устал. Не мог же он предвидеть, что твоя мама внезапно заболеет. Его ведь здесь давно не было, а мы были и видели ее каждый день, но никаких грозных признаков не заметили. Не вини Джона, пожалуйста!
– Не буду, – пообещала я и отошла от окна в глубь затененной комнаты. – Не буду. Ты права: тут некого винить. Все мы знали, что у мамы слабое сердце, да и вообще хрупкое здоровье. Нет, Селия, Джона я ни в чем не виню.
В доме уже возник какой-то странно приглушенный шум – это слуги, испуганным шепотом передавая друг другу печальную новость, принимались за привычные дела и одновременно начинали готовиться к похоронам. Мы с Селией закрыли дверь в мамину комнату и спустились в гостиную.
– Выпей кофе, – ласково предложила мне Селия и позвонила в колокольчик. Здесь было отчетливо слышно, как топает в библиотеке Гарри, пытаясь поднять Джона на ноги и привести его в чувство. Затем послышался отвратительный приглушенный звук, словно кто-то давился – это Гарри пытался влить Джону в глотку воду с большим количеством горчицы, чтобы вызвать рвоту. Ему это удалось, и из библиотеки понеслись еще более мерзкие звуки – Джона безостановочно рвало смесью воды, горчицы и неусвоенного виски. Селия невольно поморщилась, и я предложила ей пересесть на подоконник, где все прочие шумы заглушало чудесное утреннее пение птиц.
Утро было и впрямь прелестное – тихое, теплое, наполненное ароматом роз и луговых трав, сулившее скорое обновление. Свежая листва буков, посеребренная росой, так и сверкала в солнечных лучах; в долинах среди холмов еще висела бледная пелена тумана. Эта земля была так прекрасна, что за нее не жаль было отдать что угодно, уплатить любую цену. И я, стиснув в пальцах крошечную чашечку, с наслаждением пила горячий кофе и уже вполне сознательно себя оправдывала.
Наконец в гостиную вошел Гарри. Он был бледен, и вид у него был весьма потрясенный, но в целом он выглядел гораздо лучше, чем я опасалась. Во всяком случае, виноватым он точно не выглядел – а я боялась именно этого. Гарри молча раскрыл Селии объятия, и она бросилась ему на грудь.
– Джон пришел в себя, – сообщил он, глядя на меня поверх ее головы. – Вообще-то, можно было выбрать более удачное время, чтобы напиться. Но теперь он, можно сказать, почти трезв.
Селия высвободилась из рук Гарри и поспешно налила ему кофе, а он устало плюхнулся в свое любимое кресло у камина – я заметила, что в камине еще тлеют угли, сохранившиеся со вчерашнего вечера.
– Я уже видел ее, – мрачно бросил Гарри. – Она выглядит совершенно спокойной.
– Это правда, она и перед сном была такой, – заверила его Селия. – И вообще ни о чем со мной не разговаривала. Она просто улыбнулась и тут же заснула.
– С ней была ты? – удивился он. – Я думал – Беатрис.
– Нет, – объяснила Селия, а я опустила глаза, чтобы скрыть их удовлетворенный блеск: мне волшебным образом повезло. – Я отпустила Беатрис немного поспать. Она хотела разбудить тебя, но я сказала, что посижу с вашей мамой. Это я была возле нее, когда она умерла.
И я, подняв глаза, вдруг увидела, что в дверях стоит Джон и внимательно прислушивается к нашему разговору. Поверх не слишком чистого белья он набросил халат, но он был тщательно умыт, а волосы у него были еще влажными после той «водной процедуры», которой подверг его Гарри. В целом он выглядел вполне бодрым, и я напряглась, как кролик, почуявший горностая.
– Ей дали именно такую дозу лекарства, как я велел? Не больше? – спросил Джон. Речь у него все еще была несколько невнятной, и голова слегка тряслась, как у борца, получившего слишком много ударов.
– Такую, как ты велел, – поспешила ответить я. – Селия все сделала в точности как ты сказал.
– Селия? – переспросил он, щуря свои светлые глаза, словно утренний свет казался ему слишком ярким. Он даже прикрыл лицо рукой, желая защитить его от солнечных лучей. – Я думал, возле нее будешь ты, Беатрис. Ведь вечером там была ты.
– Ступай-ка ты лучше в кровать, парень, – сказал ему Гарри довольно холодно. – Ты, видно, еще не совсем протрезвел. Вчера вечером там были мы оба, я и Беатрис, и ты нам велел присмотреть за мамой. Сперва возле нее дежурила Беатрис, а потом ее сменила Селия – вместо меня. От тебя-то самого толку было маловато.