Он мальчишка. Да, он муж, отец и сын, но в сущности еще мальчишка. Он видел достаточно, чтобы усвоить одну простую вещь. Ради выживания семьи он должен много работать и быть умным. Благодаря долгим расчетам и помощи близких и дальних родственников ему удается проложить канал, связывающий его ферму с ледниковым ручьем наверху. После этого их жизнь не становится легкой и комфортной. Это всего лишь позволяет им выжить.
Теперь, при постоянно действующей системе орошения, они могут ежегодно снимать по два урожая. Его сыну два года, и хозяин строит честолюбивые планы. Он хочет продать часть того, что собрал. Посевная кончилась, начались муссоны. Вместо того чтобы сидеть дома, он отправляется в ближайший город — пешком. Дорога туда и обратно занимает три дня.
— Почему ты плачешь? — спрашивает Бебо у Тапы, который поник на стуле, точно собрался по секрету нашептать что-то полу. Слезы оставляют мокрые пятна на его рубашке, штанах, даже носках. — Что случилось потом?
В ту ночь над далекими горами за его домом лопается туча. На спящую деревню сходит оползень. Он хоронит под собой все дома до единого. Вернувшись, Тапа просиживает на каменной груде целые дни напролет. У него нет сил ее разбирать. Он ничего не говорит. Ничего не ест. Его тетка из соседней деревни советует ему поплакать: мужчины, которые не умеют плакать, годятся только в солдаты. Но он не может. Он покидает деревню, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
Как только начался рассказ, присутствие Бебо уже потеряло значение. Она тщетно пытается напомнить ему о себе. Как малыш, едва научившийся ходить, она приседает у его ног и смотрит вверх. Его лицо, подпертое руками, скрыто болотом из слез, соплей и судорог.
Она кладет ему на колени розовый платок и оранжевый леденец.
— Я съела всю твою еду. Вот, больше у меня ничего нет.
Пальцы Тапы сжимают подарки с такой же настойчивостью, с какой крутили молитвенные барабанчики.
— Мы плачем из-за того, что случилось, — говорит ему она. — Плачем, потому что не знаем, что случится. А еще мы иногда плачем из-за того, что вот-вот случится. Но мы не можем позволить, чтобы это случилось.
— Откуда ты знаешь?
— Я очень люблю плакать. Это мое любимое занятие. Я понимаю людей лучше, когда они плачут.
Она берет его руки в свои. Его ладони под ее пальцами грубы на ощупь. Линии судьбы петляют, как пересохшие речные русла. Жизнь испарилась давным-давно, оставив после себя только это.
* * *
Где начинается река Багмати, не знал никто и уж тем более сукумбаси, обитатели прибрежных трущоб. Подобно истокам всех священных рек, ее истоки должны были находиться где-то очень высоко — там, куда не в силах добраться ни один смертный, особенно такой нищий и бездомный, как они. Но у них была вера. Они не сомневались, что река берет начало в стране богов, — разве иначе цари возводили бы на ней дворцы и храмы? И они поклонялись этой реке даже в ее нынешнем жалком и грязном воплощении.
Ее родители нарекли свое первое дитя Багмати, чтобы умилостивить реку. Вода постоянно угрожала поглотить их лачугу. Почва под их жизнью была зыбкой, как трясина. Каждый год дожди отнимали у них железную стену или железную крышу. Иногда и то и другое. Для них цвет крови был цветом ржавчины, а вкус крови — вкусом ржавчины.
Багмати, их дочь, искала утешения у своей тезки. Ей чудилось, что по ночам рыбы отращивают ноги и ходят по суше, будто головастики. Она видела, как днем они тренируются, подпрыгивая все выше и выше. Откуда ей было догадаться, что на самом деле все наоборот? Во тьме существа с ногами мечтали о плавниках и кормилах. Взвешивали сравнительную ценность жабр и легких на весах выживания. Когда наступает катастрофа, надежнее уплывать, чем убегать.
Река забрала первого домашнего питомца Багмати, приблудного щенка, который пошел за ней в воду. Это было не единственное горе, которое река причинила девочке. Поскольку их домик все время подтапливало, родители уделяли ему больше внимания, чем детям. Ее, как старшую, продали в служанки. Хозяин гладил и ласкал ее при каждом удобном случае так же исправно, как хозяйка держала закрытой дверь столовой. Если взгляд голодного падает на снедь, он заражает еду неотвратимыми проклятиями.
В пятнадцать лет она восстала против логики выживания. Для ее родителей пожертвовать одним ребенком ради трех остальных было разумно. Однако она, жертва, отказалась смывать грязь с чужих тарелок и менструальную кровь вместе с хозяйской похотью — с себя.
Сбежав, она ночевала на улицах Тамеля до тех пор, пока не нашла работу в танцбаре. Она будет официанткой, сказал управляющий, до проститутки или танцовщицы еще надо дослужиться.
Он был одним из первых посетителей, обративших на нее внимание. Хотя танцбар посещало много иностранцев, он выделялся среди других. Толстый американец, он единственный заговаривал с официантками, старался, чтобы они сели рядом, пофлиртовали с ним и посмеялись.
Его заинтриговала ее робость. В отличие от других, она отворачивалась, заметив, как упорно он на нее смотрит. Это он поднес к ее лицу зеркальце, чтобы показать, сколько в ней обаяния. Жесткие курчавые волосы, высокие скулы, нос пуговкой и уклончивый взгляд — она была неотразима. Он принялся носить ей подарки. Цифровой фотоаппарат, сумочку, косметику. Как-то вечером он заявил ей, что она заслуживает инвестиции. Кроме нее, во всей Азии нет ничего по-настоящему чистого.
Когда она отклонила его предложение, он повысил ставку. Вынул с десяток кредитных карт. Пожалуйста, он готов расплатиться в любой валюте. Рупиями, долларами, батами, юанями. Ей остается только назвать цену.
Он начал с двухсот долларов. Каждый день добавлял понемножку, но наконец утомился и назвал сумму в десять тысяч. В тот вечер он здорово напился и уснул на диванчике в баре. Никто не мог поднять его, он был слишком тяжел.
В ту ночь она плакала. Ей претила эта торговля. Вместо американца она отдалась танцовщику. Одному из тех, кого выпускают для затравки перед гвоздем программы. Ее соблазнили его гладкая кожа, гибкий стан и лживые обещания. Через пять месяцев она с ним рассталась. Ей повезло, говорил он: уж очень она похожа на тех богатеньких студенток, что гуляют по торговым пассажам и манерничают в кофейнях. Иностранцы облизываются, глядя на них, так что в роли проститутки она может добиться большего, чем в роли жены.
Только разочаровавшись во всех своих романах, она поняла, что недооценила того американца. Ведь деньги — высочайшая форма уважения в мире. Все остальные только и знали, что тянуть их с нее, и лишь он предлагал обратное.
С тех пор Бебо держалась за эту философию, как Багмати — за истории, которыми отец усыплял ее, вызывая чудесные сны. Все в жизни имеет свою цену. Надо только добиться того, чтобы было чем за все это заплатить.
Как-то поздней ночью, уже почти ранним утром, Бебо стерла с себя косметику, пока мыла посуду. Хотя ноги у нее ныли от высоких каблуков, она не могла отдыхать, пока в доме есть грязные тарелки. Забитая раковина была ее худшим кошмаром.
Когда она драила сковородку, привычный запах моющего средства вернул ее в прежнюю пору изнурительного кухонного рабства. Вскоре после ее появления в том доме хозяйка стала уносить всю еду в столовую и закрывать за собой дверь, оставляя ее гадать, какие проклятия навлекают на голодных вечно сытые.
Багмати родилась в простой, бесхитростной нищете. Даже маленькой горстки монет было довольно, чтобы вызвать у людей улыбку. Но этой своей закрытой дверью хозяйка отправила ее туда, где ей больше не доставляли радости никакие суммы и даже те новые переживания, игрушки или пристрастия, которые можно было на них приобрести. Когда Бебо начала работать в танцбаре, бедность перебралась из ее быта к ней в голову.
Она покинула чужую кухню всего три года назад. За этот короткий период Бебо стала беднее, чем в годы, проведенные с родителями. Она переживала мгновения экстаза, грусти, веселья и смеха, но никогда — безмятежности спокойно текущей реки. Ибо ее заразила ненасытность. Она проникла из ее разума в тело, а из тела — в душу.
Бебо начисто вытерла лицо, расчесала и заплела волосы. В постели она решила накопить денег и сбежать из мира танцбаров раньше, чем поддастся фальшивой любви сутенера и будет вынуждена применять логику выживания к своим собственным детям.
Но вирус ненасытности крепок, и он опять взыграл, когда она увидела новейшую версию айфона в руках посетителя, тайком фотографирующего ее сзади. “Покажите снимок”, — потребовала она и восхитилась стильными приложениями новой модели и еще более стильным металлическим телом. Чтобы почувствовать себя симпатичнее, сексуальнее и счастливее, необходимо было вложиться в самый лучший телефон.
Через три месяца после покупки к ней вернулось смятение. Убить себя казалось заманчивым. Эта мысль была теплой и утешительной, как лапша, сваренная незнакомцем, который не хотел с ней спать. До тех пор, пока он не произнес слова “отец” и не напомнил ей о невинности, потерянной ею, как она думала, уже давным-давно. Раньше, чем материализовались реки, горы, долины и ледники, в ту пору, когда земля была еще плоской. Такой же плоской и нетронутой, как чистый лист бумаги.
Следующим вечером, сказав Тапе, что ненавидит дождь, она солгала. Стоя на его пороге, она не сумела набраться мужества и сказать, что это он, а не дождь вызвал в ней чувства, в забвение которых она инвестировала целую жизнь.
* * *
Ступа Боднатх царит над безотрадностью. Белый купол возвышается над окружающим его лабиринтом — ему уступают в росте даже отдаленные небоскребы. Он похож на гигантское яйцо, наполовину вылезшее из земли. Под шпилем художник нарисовал глаза Будды и его нос. Ярко-синие глаза с красным ободком и пронзительно-черными зрачками жгут Катманду взглядом. Эти сверкающие цвета украдены у зимородка, обитателя заболоченных гималайских предгорий — тераи.