Точно стрела, минующая время и земли, пронзившая кожу, плоть и ребра, чтобы угодить прямо в сердце, этот вкус прорезает толщу в шестьдесят три года, возвращая его к предыдущей жизни солдата. Тогда Апо служил полковым поваром. В Шринагаре вместе с запасами провизии ему выдали коробку с кахвой — ценным кашмирским чаем, которым полагалось угощать только приезжающих в лагерь высоких чинов.[47]
— Я пробовал его раньше, — сообщает Апо хозяйке, которая снова идет к двери. — Особый чай вашей страны. Когда все остальные пили спиртное, я прятался от начальников и выпивал чашку-другую этого. После пары стаканчиков рому.
Она кивает, как будто все поняла. И через несколько минут возвращается к Апо, на этот раз с кувшином, полным кахвы. Когда она наливает ему вторую чашку, Апо смеется, обнажая изящно поколотые зубы.
— Мадам, — говорит он, — в нашем возрасте опасно выпить даже кувшин чистой воды. Тело ведет себя как животное. Падает, когда ему полагается сесть, писает где захочет.
Она прыскает и тут же, смущенная своей несдержанностью, прикрывает рот краешком головного платка.
— Если вы настаиваете на угощении, я настаиваю на вашем участии, — добавляет он.
— Но что скажет мой внук? — растерянно спрашивает она. — Развлекать мужчин, пока его нет…
— Поделом ему — пусть не бросает вас одну, — отвечает Апо. — Разве женщина оставляет без присмотра свои драгоценности, а мужчина — свой чанг?
Она краснеет. Затем отходит к окну, занимающему всю стену, от угла до угла, с головокружительным простором снаружи. И возвращается к той задумчивости, в которой застал ее Апо, когда явился сюда.
— Зачем вы это делаете? — спрашивает она, указывая на молитвенную мельницу на полу. — Что это значит?
— Жизнь катится без остановки, быстро и медленно, медленно и быстро, — говорит он, поднимая священную игрушку.
Она закрывает глаза. Шум Инда усиливается. Вода мчит с такой безрассудной стремительностью, что там нет реки, одни буруны и водовороты. Она стоит как фреска, нарисованная на глиняной стене. Потом произносит:
Жизнь нашептывает мне в уши свою заманчивую мелодию,
сулит мне воду бессмертия и землю преображения.
Далеко, очень далеко, из глубин пустого неба
смерть зовет меня простым, ясным голосом.
Стихи повисают в воздухе, как дымка в зимнее утро. Наконец тишину разбивают чьи-то шаги. Она торопливо хватает с пола поднос. Ее внук удивляется, обнаружив Апо, восседающего в комнате, точно глава дома.
— А вот и ты, дитя! — восклицает Апо, силясь подняться ему навстречу. Торговец бросается поддержать его. — Я ждал, чтобы познакомиться с тобой лично. Как патриарх деревни, я должен приветствовать и благословить тебя. Да умножатся твои предприятия, да цветет твой бизнес!
Обрадованный неожиданно теплыми словами торговец просит Апо разделить с ними трапезу. Но тот отклоняет предложение.
— Вы наши гости, а мы ваши хозяева, — говорит он, борясь с непослушной тростью.
Когда Апо в ту ночь ворочается в своей постели, ему мешает спать не только ломота в костях. Он гадает, как она выглядела в молодости. Как у всех кашмирцев, у нее большой нос, и с возрастом он увеличивается, при том что остальное лицо потихоньку тает. Хотя глаза ее запали и потускнели, Апо видит в них течения ледяной голубизны, так же как в морщинах — достоинство. В ее походке и голосе сквозит такая грация, словно сама персидская императрица спустилась в деревню с далеких гор, отягощенных фруктовыми садами, спасаясь от мародеров. Единственное, что не вяжется с этим образом, — упрямый запах табака от ее одежды, который он приписывает ее негодящему внуку.
Когда она улыбнулась каким-то словам Апо, ее тонкие губы раздвинулись, обнажив персиково-розовые десны и полноценный комплект зубов.
Хотя она говорила о смерти, ее стихи вызвали противоположный эффект. Кровь быстрее заструилась по его жилам и затопила его ночь одиночеством.
— Кто ваш бог? — спрашивает она, глядя в окно.
— Время, — говорит он, беззастенчиво разглядывая ее.
— А как же жизнь?
— Моя жизнь меня утомила. Когда придет время перерождаться, я откажусь. А если меня не послушают, буду упираться, пока не добьюсь своего. Такой усталый человек, как я, заслужил право отдохнуть от жизни.
— Но жизнь — это надежда.
— Зачем надежда тому, кто уже умер?
— В смерти мы обретаем надежду, от которой отказались при рождении.
Апо тронут. Он улыбается своему сновидению, и по щекам его текут слезы.
* * *
Слезы стоят у Апо в глазах и утром, когда он просыпается. Хорошо, что осень еще не наступила, а то бы он простыл.
Айра, его двенадцатилетняя правнучка, безмятежно спит рядом, и у него не хватает духу разбудить ее, чтобы она помогла ему встать. “Спи, мой ангел, — думает он. — Проспи все войны. Очнись в мире. Проспи одиночество. Очнись собой. Спи, мой ангел, спи”.
Он садится на кровати. Трость у него под рукой. Но вставать нет никакого желания, и вместо этого он погружается в раздумья, глядя на трость. Он унаследовал ее от тещи. Эта трость старше его на пару поколений. Рукоятью ей служит голова горного козла, вырезанная из древесины черного ореха, с глазами, ртом, носом и рогами. Чтобы взбодрить свою память, Апо ощупывает эту голову — желобки на витых рогах, треугольную бородку, неглубокие ноздри и обнаженные зубы. Он гадает, что это значит — улыбается козел или гневается.
— Почему ты меня не разбудил, Апо? — спрашивает Айра, садясь. — Я же тебе говорила: можешь меня шлепнуть. Во сне я не слышу, когда со мной говорят.
— Бывают дни, детка, когда я не нахожу причины вылезать из постели, — отвечает он.
— Если ты не пописаешь сразу, как только встанешь, потом будет трудно удержаться.
— Кто здесь дедушка, а кто малыш? — шутливо говорит он и легонько скручивает ей ухо.
Немного позже Апо снова зовет ее к себе в комнату. Закрыв двери, он обращается к ней с просьбой. Пусть она последит за пожилой кашмиркой. Это будет их секрет.
— Зачем? — удивляется девочка.
— Она знает черную магию. Как твой Апо, я должен заботиться обо всех нас.
Айра стоит, разинув рот. Потом спрашивает:
— Она ведьма?
— А кто же еще!
Вечером, когда оба ложатся под одно одеяло, девочка буквально лопается от нетерпения — столько ей надо рассказать. Кашмирская бабушка выглядит как старая женщина. Но на самом деле она мужчина. Спрятавшись за деревьями у нее в саду, Айра видела, как она достала биди и закурила, — это было, когда она вышла полоскать белье. Ясно, что она привыкла делать и то и другое. Еще девочка нашла среди приправ на кухне початую бутылку чанга, местного пива. Мало того — у старухи есть усы и борода, особенно хорошо заметные, если смотреть на солнце и под правильным углом.
— Вот я и поняла, что она мужчина.
— Чанг может быть для внука, — пытается разобраться Апо. — Женщины ее веры не пьют.
— Я видела, как она глотнула оттуда, перед тем как заснуть после обеда… Апо! — окликает Айра, заметив, что он погрузился в свои мысли. — Ты не ошибся. Она ведьма. — Потом поправляется: — Он ведьма.
— Ты еще слишком мала, чтобы судить о таких вещах.
— Тсс! — Она прикладывает палец к его губам. — Это наш секрет.
— Ты еще слишком мала, чтобы судить о таких вещах, — шепотом повторяет Апо. — А теперь давай-ка расскажи мне все, что видела.
— Она долго возится с уборкой в доме. И каждый раз, как поймает клопа, восклицает что-то с Аллахом в конце. Когда помоется, натирает себе руки и ноги ореховым маслом, а лицо сбрызгивает розовой водой, чтобы пахнуть как женщина и дурачить людей. Если ей надо причесаться, она снимает платок. С распущенными, как у ведьмы, волосами читает книжки. Я не знаю зачем, но она берет ручку и подолгу смотрит на страницы. Еще она расстилает на полу циновку и молится, снова и снова. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь столько молился. И молитвы у нее какие-то странные. Она складывает ладони вместе, как невидимую книгу. Никто из тех, кто верит в фей, не будет столько молиться. Дьяволов надо дольше уговаривать.
— А волосы у нее какие?
— Белые и седые, как хвост у лошади Анкунга. А к концу съеживаются в крысиный хвостик.
Апо гладит себя по лысине.
— У меня вши, — говорит он.
— Какие еще вши? У тебя и волос-то нет.
— Нет, есть. Мои волосы черные, как какашки у лошади Анкунга.
Оба смеются.
Поцеловав внучкины ладошки, Апо кладет их себе на глаза. Потом дрожащим голосом напевает ей песенку о короле и его пропавшей королеве.
В эту ночь ему снится сон. Он новый — редкость в его возрасте. Во сне Апо хорошо видит и слышит. Ландшафт простой и геометрический, как наскальные рисунки. Горы — ровные треугольники, животные — символические силуэты. Цвета тоже самые простые и яркие, тени равномерно черные. На одной голой коричневой горе, покрытой каменистыми осыпями, резвится группа горных козлов. Они высоко подпрыгивают, касаясь бледно-голубого неба, отбрасывая на соседние горы тени, огромные, как облака. Поначалу Апо не видит, что их так взволновало. Потом замечает притаившегося в уголке, у подножия горы, снежного барса — самку. Она сидит абсолютно спокойно, время от времени взмахивая хвостом. К удивлению Апо, хвост у нее не длинный, пушистый и величественный. Он короткий и утончается к кончику, как у крысы.
На следующее утро Апо просыпается с единственным желанием. Он должен увидеть ее снова.
Ближе к вечеру, когда она штопает одежду внука, к ней в дверь стучится мальчик. Она только успевает встать, а он уже в гостиной.
— Наш достопочтенный патриарх, — провозглашает он с отрепетированной торжественностью, — источник мудрости, любви, отваги и всего, что заслуживает почитания, прибыл, дабы облагодетельствовать вас своим присутствием. — Сказавши это, мальчик возвращается со стулом и устанавливает его посреди комнаты.