свою догадку, она бросилась к окну, и душа у нее ушла в пятки: от стен дома валили густые клубы дыма, а за ними тянулись дрожащие языки пламени.
Аглая выбежала из горницы, промчалась через сени и толкнула входную дверь. Та вздрогнула, но не открылась, а с обратной стороны послышался лязг дверного замка о проушины. Аглая похолодела: ее заперли! Ее здесь заперли, черт возьми! От страха мозг отказывался соображать, и какое-то время она в панике билась плечом о дверь, пока ее не осенило, что в доме есть еще и окна.
Вернувшись назад, Аглая схватила топор, оставленный у печки, размахнулась и выбила стекло в одном из окон. В лицо ударил едкий дым. Прикрывая лицо рукавом, она перемахнула через подоконник и ошалело огляделась. На первый взгляд, все было не так уж плохо, у дома горели только два нижних бревна в правом углу, но огонь быстро распространялся дальше. Вспомнив, что неподалеку есть бочка с водой, из которой они с Диной набирали воду для уборки, Аглая со всех ног помчалась туда. К счастью, рядом с бочкой нашлось и ведро. Через несколько минут пламя удалось затушить, лишь бревна продолжали дымить с тихим шипением.
Аглая в изнеможении опустилась на мокрую траву. Руки дрожали после пары десятков ведер воды, которые она выплеснула на стену избы. Да что ж это такое?! Днем она едва не сгорела в сарае вместе с «лихоманками», ночью ее заперли в избе и подожгли… ведь это был поджог, не иначе! Кому она успела здесь так насолить, что ее решили отправить на тот свет? За что?! Из глаз непроизвольно полились слезы – не то от дыма, не то от обиды. А следом накатила волна страха, когда Аглая подумала, что поджигатели могут наблюдать за домом со стороны. Увидев, что поджог не удался, они наверняка вернутся! Едва Аглая об этом подумала, как из дымовой завесы вынырнула звериная морда. Ей показалось, что на нее бросился Одноглазый Волк. Отпрянув в сторону, Аглая ударилась плечом о стену дома и взвизгнула от боли, пронзившей плечо. Зато под руку попался топор, валявшийся под выбитым окном. Она схватила его и размахнулась, но поняла, что ей не отбиться: Одноглазый Волк, как она и предполагала, пришел не один. Двое крепких мужчин налетели на нее с двух сторон. Один из них перехватил запястье Аглаи и сжал его с такой силой, что топор сам выпал из ее руки. Другой зажал ей рот, и Аглая испугалась, что, если он надавит чуть сильнее, она лишится зубов. Внезапно мужчина справа заговорил знакомым голосом:
– Вот она, первая одержимая! Я еще днем это заметил, но не был уверен на все сто. Теперь вот и Гром подтвердил. Есть веревка и скотч? Доставай, вязать будем.
– Слушай, а ты уверен? – засомневался тот, что удерживал Аглаю с другой стороны.
Аглая едва не лишилась чувств от радости, когда узнала нападавших: ведь это были те парни, которые примчались утром к горящему сараю! И они явно не собирались ее убивать. Правда, решили связать, но она ведь на них топором замахивалась. Наверное, поэтому они боятся ее отпустить. Может быть, и дом подожгли не они? Но самое главное – здесь нет Одноглазого Волка, он ей почудился, а на самом деле вместо него она видела черного красноглазого пса по кличке Гром, хозяевами которого были эти парни. Только вот, кажется, они что-то говорили об одержимости. Это, конечно, тоже прозвучало пугающе, но ей было не так страшно, как при мысли о встрече с Одноглазым Волком. Парни не должны причинить ей вред, почему-то Аглая была в этом уверена. Она дала себя связать, понимая, что ее сопротивление ничего не изменит, более того, только продлит этот процесс.
Парни подхватили ее, как бревно, один – за плечи, другой – за ноги, и понесли куда-то. Пес затрусил рядом. Если бы губы Аглаи не были залеплены скотчем, она бы сейчас улыбалась во весь рот. Было что-то комично-милое в этой ситуации, к тому же ей очень нравилось плыть над землей, покачиваясь в подвешенном состоянии, и смотреть на звезды, чуть потускневшие в преддверии рассвета. Вкусно пахло летом, и Аглая с жадностью вдыхала прохладный предутренний воздух, наполненный ароматом трав и полевых цветов, окрепшим от выпавшей росы.
– И куда мы ее? – спросил парень, державший Аглаю за плечи, русоволосый «былинный богатырь».
– Домой к нам, куда же еще, – ответил его приятель, в чьих руках находились ноги Аглаи. Бледный, остроносый, с черными, как смоль, волосами до плеч, в свете луны он обрел некий мистический флёр и напоминал сейчас юного Гоголя и еще какого-то молодого киношного колдуна. – А деду что-нибудь наврем.
– А дед ничего и не спросит. Вряд ли ему будет дело до этого. И боюсь, у него мало шансов дотянуть до утра.
– Это почему? – «Колдун» удивленно обернулся.
– Соседка за ним с лопатой погналась. – Судя по голосу, «богатырь» очень сочувствовал деду, о котором зашла речь.
– Оба, значит, наши пациенты. – «Колдун» кивнул, отворачиваясь.
– Видимо, так, – согласился «богатырь».
***
Илья и Роман покинули музейный комплекс через заранее проделанную ими прореху в заборе, возле которой оставили свой «внедорожник». Устроив Аглаю на заднем сиденье, они уехали, уверенные, что через пару часов от Шиши останутся одни головешки, ведь Аглая потушила огонь только на одной избе, а остальные продолжали потихоньку гореть, и пожар должен был вскоре охватить деревню целиком. Но если бы, уходя, парни оглядывались чаще, то заметили бы, что пламя дрожит и готово угаснуть. Оно и угасло вскоре после того, как джип вырулил на улицу, ведущую к дому деда Гриши. А еще Илья и Роман могли бы заметить, как со стороны центрального входа к Шише подъехал облупленный дребезжащий грузовичок, груженный различным домашним скарбом. Из кабины выбрались высокий немолодой мужчина в строгом, но изрядно потрепанном костюме, и примерно такого же возраста женщина, одетая как работница музейного комплекса в русский сарафан и цветастый платок-косынку. Переругиваясь и толкаясь, они залезли в кузов и стали сбрасывать на землю привезенные вещи. Дым, вьющийся вокруг изб, их, казалось, не интересовал, оба были всецело поглощены дележкой имущества. Договориться им никак не удавалось, спорщики все больше распалялись и в конце концов сцепились в драке.
– Я на пять лет дольше тебя в доме Агантия проработала! Имею право! – Клавдия Пантелеевна трясла своего противника, вцепившись в полы его пиджака.
– Охрана важнее уборки, так что у меня больше прав! Не трожь! Поделюсь, сказал же, но сама не трожь! – Николай Степанович пятился под ее натиском, хотя и был на голову выше и вдвое шире в плечах.
– Да тебя ж наняли по моей рекомендации! – Клавдия Пантелеевна побагровела – не столько от натуги, сколько от возмущения. – Хапуга неблагодарный!
– А сама-то, сама! Думаешь, я не знаю, как ты вещички купеческие таскала и продавала туристам из-под полы?! Сервиз чайный, картины, скатерти… Сколько добра уперла, а?! И ведь я тебя администрации-то не сдал!
– Нашел заслугу! А как сам дрых в сторожке и день и ночь, еще и за воротник закладывал! Я тоже на тебя не донесла, хотя надо было!
Налетел ветер, сорвал с тлеющих бревен охапку искр и осыпал ими дерущихся. У Клавдии Пантелеевны сгорело несколько волосков, выбившихся из-под косынки, а Николаю Степановичу одна искорка угодила в глаз, который тут же начал сильно слезиться. Только тогда драчуны заметили, что пахнет гарью, и повернулись к тлеющим избам. Клавдия Пантелеевна ахнула:
– Пожар!
Она толкнула Николая Степановича в плечо:
– Тащи воду скорей! Чего встал?!
– Да погоди, не видать огня-то. – Охранник озадаченно оглядывал деревню, почесывая затылок. Он всматривался в сизую пелену, которая заволокла пространство между домов, но проблесков пламени не замечал. Вдруг какое-то движение привлекло его внимание, а через мгновение в дыму обозначился человеческий силуэт. Незнакомый мужчина уверенно шагал по направлению к ним, и эта уверенность не понравилась Николаю Степановичу: уж слишком хозяйская поступь была у незнакомца. Когда мужчина приблизился, стало видно, что его левый глаз скрывает черная повязка, пересекающая лицо, как у пиратов. Николай Степанович с досадой отметил, что взгляд у незнакомца тоже хозяйский, несмотря на то, что тот смотрел лишь одним глазом. Вообще-то Николай Степанович сам собирался хозяйничать в Шише и уже присмотрел себе избу под жилье. Откуда-то он знал, что ни администрация, ни полиция не смогут помешать ему здесь жить: он чувствовал в себе небывалую внутреннюю силу, противостоять которой не способен ни один обычный человек. Но в том-то и беда, что незнакомец, словно соткавшийся из дыма, обладал большей силой, чем у него, потому что не был обычным человеком. Такому придется подчиниться.
Николай Степанович не мог объяснить себе, откуда взялось чувство, что он давно знает человека, вышедшего из дыма, знает о его силе и праве им, Николаем Степановичем, повелевать. Он покосился на Клавдию Пантелеевну; та уже склонилась в земном поклоне – признала хозяина. На всякий случай он последовал ее примеру. В его памяти вдруг всплыло чье-то прозвище: «Алая Борода». Нет, не чье-то. Это было прозвище незнакомца, который остановился рядом с ними и мягко положил им на головы свои огромные ладони.
– Рады? Вижу, рады… Ну, будет, уважили. Подымайтесь, ватажники удалые! – Его голос с заметной хрипотцой прозвучал снисходительно. – Чую, вскорости все наши подтянутся, и во-от тогда… тогда мы возьмем свое! Вернем себе былое величие, наведем в этом мире свои порядки!
– Так и сделаем, атаман! – отозвался Николай Степанович, осознавая в этот момент, что отвечает не он сам, а внезапно объявившаяся в нем вторая сущность – лихой разбойник по кличке Тишка Сибирский.
– Только прикажи, атаман! – добавила Клавдия Пантелеевна, она же Лютая Верка, совершенно незнакомая личность для Николая Степановича, но хорошо известная Тишке Сибирскому.
– Что ж заладили – атаман да атаман… Нешто запамятовали, как меня величать?
– Да как же! Три сотни лет Алой Бородой тебя величали, разве можно запамятовать? – поспешно ответил Тишка.
– Верно говоришь! – Одноглазый разбойник взялся за подбородок, поросший рыжей щетиной, и потер его, задумчиво глядя вдаль. – Ничего. Борода моя вскоре отрастет. И книги мои колдовские отыщутся. Все у нас будет, как прежде. Так ведь?