Шишкин лес — страница 55 из 62

Таня уже доползла до окаменевшего от изумления Коти и, прильнув к нему всем телом, обвивает его, неподвижно глядя ему в глаза.


Макс и Женя уже в постели, и все уже произошло, довольно быстро произошло, и теперь Максу еще сильнее, чем раньше, хочется поговорить.

— Если б мы жили в нормальной стране, — шепчет он в розовое Женино ухо, — я бы взял тебя сейчас с собой на театральный фестиваль в Англию. Представляешь — поездом через всю Европу, а потом паромом через Ла-Манш.

— Но с тобой едет твоя Лариса.

— Как артистка. Но уже не как жена. Я с ней не сплю с тех пор, как появилась ты.

— Честно?

— Клянусь. Когда мы оттуда вернемся, я ей скажу, что ухожу к тебе.


Изображающая удава Таня приближает свое лицо вплотную к Котиному и оскаливает зубы. И тут Котя не выдерживает и целует ее.

— Ты что делаешь? Я же змея!

Она отпрыгивает в сторону.

— Извини, — бормочет Котя. — Я понимаю. Я сволочь. Ты с Пашкой пришла. Но я тебя давно люблю. Уже полтора месяца. С тех пор, как увидел тебя в школе с Пашкой.

И эта Таня стала бывать у нас каждый день. Я сделал все, чтобы она не поступила во ВГИК, но она поступила в театральный, и на втором курсе они с Котей поженились. А Женя за Макса так замуж и не вышла.


Макс прощается с Женей в саду. Он целует ее глаза, руки, шею. У дырки в заборе она посылает ему последний воздушный поцелуй, раздвигает доски и пролезает на участок Левко.

И тут из кустов, с ремнем в руках, выскакивает ее дед.

— Ах ты курва! Семью позоришь!

Он пытается хлестнуть ее ремнем, но получается неловко и слабо, и Женя сразу же ремень у него отнимает.

— Ну кончай ты, дедушка, ради Бога!

— Боже мой, Василий Семенович! — мечется за забором Макс. — Ну что вы делаете!

— Мерзавец! Сгною! — кричит Василий Левко Максу. — Ты у меня в армию, сволочь, пойдешь служить! В Афганистан!

— Василий Семенович, мне уже поздно служить. Мне, извините, сорок пять лет.

— А девок топтать не поздно? — хрипит взбешенный маршал. — Значит, и под пули не поздно!

И Левко позвонил министру обороны Гречко. Макс, как и все штатские с высшим образованием, был лейтенантом запаса, и по закону его можно было призвать в армию. И Максу прислали повестку. Надо было его спасать. И папа начал спасать, и добрался до Брежнева.


За окном Кремль. У Степы на груди золотая звезда Героя. У Брежнева пять золотых звезд. Лицо у Брежнева отечное, рот полуоткрыт, глаза смотрят мимо.

— Леонид Ильич, — стараясь не заикаться, говорит Степа. — Мой старший сын Максим — лауреат Госпремии и премии Ленинского Комсомола. И его как офицера запаса п-п-призывают в армию. Это очень почетно, и он г-г-г-орит желанием послужить Родине. Но в настоящее время он работает над п-п-патриотическим юбилейным спектаклем, и ему нужна отсрочка, а товарищ Гречко помочь отказался, поэтому я, зная вашу мудрость и доброе сердце, позволил себе....

И умолкает, увидев, что из глаз Брежнева текут слезы.

Это было за три месяца до смерти Леонида Ильича. Что папа говорил ему, Брежнев уже не понимал и не помог. На следующий день Макс должен был явиться с вещами в военкомат. Но в тот же самый день его театр уезжал на Эдинбургский фестиваль в Англию, и документы на поездку были у Макса уже все оформлены. И он решил плюнуть на все и поехать.

4

На перроне толпа артистов и провожающих. Макса и Ларису провожают Степа и тринадцатилетний Антон.

— Я еще п-п-попробую поговорить с Левко, — говорит мой папа. — Может, он одумается. Но ты уж, пожалуйста, больше не делай г-г-глупостей. Ты там, за границей, все-таки следи за собой.

— Ты о чем?

— Ну, будь осторожнее. На твои спектакли могут прийти наши эмигранты. Писатели эти, Синявский, Максимов. Интервью будут предлагать на их радио. Ну, ты сам знаешь, ты, деточка, лишнего не болтай.

— Я давно не деточка, папа! И я знаю, как с кем говорить.

— Речь идет не только о тебе. Ты там себе напозволяешь, а скажется это на Лешке, на маме, на мне. В общем, думай головой.

Максим уже не слышит его. Он вдруг видит стоящую в толпе провожающих Женю. Он делает шаг к ней, но тут поезд трогается, и Макс прыгает в вагон.

Лариса, уже стоящая на площадке вагона, тоже видит Женю. Несмотря на толстый слой косметики, Лариса выглядит усталой и постаревшей.

— Ну, с Богом, — тихо говорит Степа и тайком крестит вслед Максу воздух.

А по хриплому вокзальному радио опять поет Пугачева:

Прожил художник один.

Много он бед перенес,

Но в его жизни была

Целая площадь цветов!

Миллион, миллион, миллион алых роз

Из окна, из окна, из окна видишь ты...

Стучат колеса. В двойном купе международного вагона Лариса невидящими глазами смотрит в журнал. Рядом с ней стакан и наполовину пустая бутылка вина. Макс достает из своего чемодана бутылку водки.

— Эта новая девица провожала тебя на вокзале, — говорит Лариса. — Как трогательно.

— Тебя сейчас только это волнует? — огрызается Макс.

— Меня волнует, что это опять происходит на глазах у Антона и всего театра.

— А то, что по возвращении домой меня отправят в Афганистан и там убьют, тебе все равно?

— Но ты, друг мой, сам в этом виноват.

— В чем я виноват? В том, что меня кто-то любит просто так? Не как режиссера, а просто как живого человека? В этом я виноват?

— Я сегодня позвонила отцу, — говорит Лариса. — Он обещал попросить Гречко.

— Поздно же ты позвонила отцу, моя дорогая. В тот самый день, когда я вернусь из этой поездки, я должен явиться с вещами в военкомат. Или меня вообще посадят.

Макс берет из чемодана бутылку водки и выходит в коридор.

Двери купе открыты. Там уже выпивают, едят и оживленно болтают возбужденные поездкой его артисты.

— Максим Степанович, заходите к нам! — зазывают его. — Почтите присутствием!

Но Макс входит в купе, где сидит в одиночестве сопровождающий коллектив Иван Филиппович.


Ивану уже сорок лет, и его зовут уже Иваном Филипповичем, и он уже работает не в комсомоле, а в отделе культуры ЦК. Бутылку они вдвоем с Максом прикончили. За окном купе уже ночь. Тусклые огни полустанков и спящих деревень.

— Ты понимаешь, Ваня, — откровенничает Макс, — я не боюсь смерти, но эта война — мерзость. Это против моих убеждений. Я не хочу принимать в этом никакого участия.

— Я все понимаю, Макс, — сочувствует ему Иван Филиппович, — я же пытался что-то сделать через Комитет. Но даже они ничего не могут сделать. Гречко служил когда-то у Левко и обещал ему лично, что тебя призовут. Сволочная страна, — и отворачивается к окну, скрывая волнение. — Он тогда умер в камере, и я тоже ничего не мог сделать. Сволочи.

Всхлипывает. И это не от выпивки. Он был влюблен в того артиста всерьез. И это очень помогало Максу при сдаче спектаклей, но это было давно, и теперь Максу не мог помочь никто.

— Макс, если бы у меня был английский, как у тебя, и твоя известность на Западе, — глядя в черное окно, говорит вдруг Иван, — я бы из этой поездки не вернулся.

— Что ты говоришь?

— Ничего. Ничего я не сказал.


Ночь. Станция перед границей. Гудки. Свистки. Стук молоточка обходчика. Макс и Лариса оба не спят, смотрят в потолок.

— Лара, Ванька советует мне остаться в Англии. Смешно, что это советует он. У них все вконец прогнило.

— Ты это всерьез?

— Мы могли бы это сделать вдвоем с тобой. Начать все с начала, с нуля. Помнишь, как Эрик говорил: «Надо совершать резкие поступки».

— А что будет с Антоном?

— Мы бы его потом вытащили.

— А мой папа? Его сразу отправят на пенсию, а может быть, и выгонят из партии. И тогда не будет пенсии. И не будет меня и Антошки. Он просто умрет.

— Или я умру в Афганистане, — напоминает Макс. — Что реальнее.

— А что я буду делать, когда у тебя там, в Англии, появится новая баба? — спрашивает Лариса. — А она у тебя сразу появится. Нет, я не останусь.

5

Конец спектакля. Публика дружно аплодирует. Артисты в мольеровских костюмах кланяются. Потом они тоже начинают хлопать в ладоши, и на сцену выходит раскланиваться Макс.

Он берет за руку Ларису и выводит ее на авансцену. Гром аплодисментов.

— Во втором ряду справа, — говорит, кланяясь, Максу Лариса, — Пола Макферсон.

— Кто? — кланяясь, переспрашивает Макс.

— Пола Макферсон. Кинозвезда.

Всемирно знаменитая артистка Пола Макферсон аплодирует стоя. Это сорокалетняя, очень моложавая, красивая и скромно одетая женщина. Со всех сторон вспыхивают блицы снимающих ее фотографов.

— Браво! Браво! — восторженно выкрикивает Пола Макферсон.


Лариса разгримировывается в своей уборной.

— Лара, ты сегодня играла замечательно, — говорит Макс за ее спиной. — Ты лучше всех.

— В Ашхабаде, — говорит Лариса.

Стук в дверь, и возникает возбужденное лицо Ивана Филипповича.

— Пола Макферсон тут! В полном восторге. Она хочет вас поздравить! Впустить ее?

— Нет, — быстро отвечает Лариса.

— Почему нет? — спрашивает Макс.

— Не хочу — и все. Выйди сам к ней. Ну, иди же, иди.


Иван Филиппович и полисмены удерживают в дверях фотографов и репортеров. Пола Макферсон и Макс разговаривают в углу актерского фойе, за вешалкой с костюмами.

— Вы великий режиссер! — втолковывает Максу Пола, держа его за руки. — И у вас такой хороший английский язык.

Английский у Макса не очень хороший, по сравнению с моим просто плохой, но Макс держит себя всегда уверенно, и это главное.

— Почему бы вам не поставить что-нибудь для меня в Лондоне? — спрашивает Пола.

— Если это всерьез, то у меня есть для вас гениальная роль, — быстро ориентируется Макс.

— Я бы хотела сыграть в современной пьесе.

— Я как раз заканчиваю работать над пьесой. По мотивам оперы Чернова «Вурдалаки». Это будет музыкальная феерия о женщине, о современной женщине, которая пытается выжить среди вурдалаков.