— Интересно. Очень интересно. И это что-то знакомое.
— Это по мотивам оперы русского композитора Чернова.
— Ну конечно! Я помню эту оперу. Это замечательная опера. Я обожаю русскую музыку.
— Чернов — мой прадед.
— Да что вы! Да, это очень интересно. Я мечтаю сыграть в мюзикле. И мы действительно могли бы это сделать вместе.
— К сожалению, нет, — качает головой Макс. — Когда я вернусь домой, меня сразу отправят в Афганистан.
— Куда?
— В Афганистан. Воевать. Под пули.
— Вы шутите?
— Нет. Это не шутка. В Советском Союзе все мужчины военнообязанные, и меня призывают.
— Но вы же известный режиссер!
— А им на это наплевать.
— Так не возвращайтесь туда!
— Я не могу. Это не так просто.
— Почему? Вы можете попросить политического убежища. У вас прекрасный английский язык. Я вас со всеми познакомлю. А поселитесь вы пока у меня в Винчестере.
— Это вы серьезно?
— Я очень серьезный человек, мистер Николкин. И у меня, между прочим, есть в Лондоне свой собственный театр. И я хочу быть вашей артисткой.
— Но завтра утром я должен вернуться в Москву.
— Так решайтесь сейчас. У вас в России семья?
— Да.
— Мы их всех оттуда вывезем. Николкин, вы — гений. Вы просто не имеете права себя губить в коммунистической стране.
— Выдумаете?
— Я уверена. На улице у выхода стоит моя машина. Идите.
— Прямо так?
— Только так. Я это уже раз проделала с одним чешским режиссером, и он уже работает в Голливуде. Идите и не оглядывайтесь.
И направляется к выходу. Секундное колебание — и Макс идет за ней. Выходит в коридор. Фотовспышки.
— Эй! Максим Степанович, ты куда? — бросается вдогонку Иван Филиппович. Но поздно.
За то, что Макс остался, Ивана выгнали из аппарата ЦК. И на этом, когда началась перестройка, он выстроил свою новую политическую карьеру. Иван разоблачал комсомол и КГБ, писал статьи о том, как пострадал от советской власти и выступал на митингах. В результате стал правой рукой губернатора Камчатки. Говорят, что с ним можно иметь дело. Взятки берет, как и все, но обещания выполняет. То, что ему сейчас набили морду, — исключение, в целом положение у него недурное. Но тогда, в Эдинбурге, он сильно струхнул.
Схватившись за голову, Иван смотрит вслед машине, увозящей Макса и Полу Макферсон.
Фотографы на двух других машинах устремляются за ними в погоню.
У Полы открытый «феррари». Водит она его с устрашающей скоростью. Фотографы сразу отстают.
Они уже выехали из города. По сторонам дороги поля и холмы. Ночь теплая, прозрачная, звездная. Макс в шоке. Пола смеется. Рука ее лежит у Макса на колене.
— Не бойтесь, Николкин! Вы такой большой и сильный, настоящий русский медведь. Все будет хорошо!
Берет трубку радиотелефона и набирает номер.
— Джек? Привет, Джек. Я вам завтра привезу русского режиссера. Он гений. Я буду с ним делать спектакль в Лондоне. — Она кладет трубку и докладывает Максу: — Джек — мой агент. Он работает и с Питером Бруком, и с Лоуренсом Оливье. Вы в полном порядке.
— Спасибо.
Макс поражен и этим звонком, и самим наличием телефона в машине. Это было задолго до всеобщих мобильников. А телефон опять звонит. Пола берет трубку.
— Это вы, Люся? Ну, как вы там, Люся? О'кей? Когда они приезжают? Конечно, удобно. На всякий случай ключ всегда под ковриком, — и рассказывает Максу: — Эта Люся с семьей — тоже русские. Баптисты из Ростова. Им грозила тюрьма, но я написала письмо нашей королеве, и удалось их спасти. Они тоже жили у меня. А теперь их знакомые у меня остановятся, тоже баптисты. Вы не возражаете?
— Я? — растерянно переспрашивает Макс. — Нет.
Впереди уже видны огни Винчестера.
— Вот мы и приехали, — говорит Пола. — Макс, вы ужасно напряжены. Расслабьтесь. Все плохое осталось позади.
Дом у нее большой, но очень старый и производит впечатление руин.
— Этому дому триста лет, — рассказывает Пола. — Последний владелец хотел его снести, но я его спасла. Тут надо все реставрировать, зато о нем никто не знает, и я тут прячусь от прессы.
Темный холл заставлен какими-то тюками и потертыми чемоданами.
— Это тут вчера ночевали евреи из Вильнюса, — объясняет Пола. — Представляете, люди пережили холокост, а их не выпускали в Израиль. Но я добилась. Они уже в Тель-Авиве. А эти вещи я завтра должна туда отправить. Вы мне поможете? А это Бетховен.
К Максу подходит кот и трется об его ноги. Макс не любит кошек, но считает своим долгом изобразить умиление:
— Кис-кис-кис.
— Он вас не слышит, — говорит Пола, — Бетховен совершенно глухой. Я его подобрала на улице в Праге. А Машу я спасла в Гонконге. Она там попала под машину, и это стоило каких-то бешеных денег.
Кошка Маша тоже трется об Максовы ноги. Он видит еще несколько кошек.
— Я не помню, как их всех зовут, — говорит Пола. — Потом я вас научу, как их кормить. Кухня — там. В холодильнике все есть. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
Глубокая ночь. Слышен шум дождя. С потолка капает в подставленный пластмассовый таз. Рядом пластмассовая кошачья уборная, которую одна за другой посещают и шуршат пластмассовым гравием кошки. Макс кладет на голову подушку, твердую пластмассовую подушку. Он уже спит, когда в комнату входит очень бодрая и совершенно голая Пола. Она влезает под одеяло к Максу, и он просыпается.
— Меня разбудил телефон, — сообщает Пола. — Эти новые баптисты приезжают в шесть утра. Спать уже бессмысленно. Ничего, что я вас разбудила?
Расскажите мне эту пьесу про вурдалаков. Только подробнее.
— Это не сон? — бормочет Макс.
Она смеется и, чтоб доказать, что это не сон, гладит его по лицу. Когда путем долгих и сложных переплетений и перемещений на огромной кровати Пола оказывается под Максом, на спину Макса прыгает кошка и начинает драть его когтями. Макс терпит.
Пола Макферсон спасла моего брата от Афганистана, и он стал с нею жить. С ним вместе жили спасенные Полой кошки, птицы, баптисты, евреи из России и палестинцы из Ливана. Касымова за поступок его зятя из партии не исключили, но Ларису он из дому выгнал. Из театра ее тоже выгнали, и Степа поселил их с Антоном в Шишкином Лесу. Антон вырос без отца.
Я помог ему поступить в театральный институт, это было очень непросто. А то, что он решил стать капиталистом, — не моя вина. И Степа пытался вразумить его, вернуть к традициям семьи, но Антон упрям как осел. Вернее, как ишак. Азиатская кровь в нем сильнее. И всегда находились люди, готовые ему помочь. Кто-то, не только Пашка Левко, помогал ему во всех его финансовых проблемах. Степа так и не узнал кто.
6
В практических сегодняшних делах Антон у нас в семье разбирается лучше всех. Поэтому, обнаружив, что фургон угнали, Катков кинулся к нему. Антон позвонил Петрову, новому хозяину Шишкина Леса, и вот он уже встречает его в темном дворе галереи.
Невзрачный Петров выходит из машины в сопровождении своих незапоминающихся ассистентов.
— Мы уже связались с ГАИ, — говорит ему Антон, — они просят точные приметы фургона.
— Мы уже им все сообщили, — Петров спокоен и деловит. — А деньги целы?
Антон уходит проверять, целы ли деньги.
В отблесках света из окна видно, как двое из команды Каткова развязывают лежащего на асфальте Жорика. Катков срывает пластырь с его рта. Жорик вскакивает на ноги.
— Проспал, засранец? — печально спрашивает Катков. — Ты понимаешь, что ты наделал?
— Ну, Валера, в натуре...
— Кто угнал фургон? Ну, говори же!
— Ну, я ж не видел, в натуре...
— Не видел?
— Они сзади подошли, в натуре...
— А вот тебе по твоей натуре, — и потерявший терпение Катков наотмашь бьет Жорика по лицу
У Жорика из носу сразу побежала кровь.
— Ну ты козел! — вытирает кровь Жорик.
— Что ты сказал, сопляк?
— Козел сраный!
Жорик бьет ногой Каткова в живот и, легко вывернувшись из рук пожилых катковских охранников, убегает в ворота.
— Догнать? — спрашивает у Каткова один из пожилых мосфильмовцев.
— А пошел он. Какое же, однако, ничтожество.
— Я все-таки догоню. Жалко пацана, — говорит другой, садится в свою машину и уезжает.
— Валерий! — кричит выбежавший из галереи испуганный Антон. — Что тут у тебя вообще происходит?!
— Найдем грузовик. Клянусь, найдем, — оправдывается Катков.
— К черту грузовик! — кричит Антон. — Там сейф открыт! Денег нет!
— Так деньги же забрал Степан Сергеевич.
— И ты спокойно мне это говоришь?
— Но это же его деньги.
Пожилой мосфильмовец выезжает со двора ловить и утешать Жорика.
Антон идет объясняться с Петровым, но тот уже все понял, и его ассистенты уже действуют, уже быстро что-то бормочут в свои мобильники.
Теперь понятно, что проволочки, висящие у них из ушей, к поп-музыке никакого отношения не имеют.
Жорик, всхлипывая от обиды, бежит по переулку. Оглядывается, видит появившуюся из-за угла машину поехавшего за ним мосфильмовца и вбегает в арку ворот.
— Ну козлы!.. Ну козлы!..
Он прижимается к стене и достает из-под мышки пистолет, но машина мосфильмовца проезжает мимо.
Жорик пробегает двор насквозь и выскакивает на другую улицу. Прямо перед ним светится вход в ночной магазин. Сюда только что подъехал потрепанный «фордик», и его хозяин едва успевает выйти из машины, как Жорик приставляет пистолет к его губам.
— Ключи давай, козел!
Тот от испуга не понимает, что от него хотят.
— Ключи, сука!
Выдергивает у него из руки ключи от машины, бьет рукояткой пистолета в лицо, садится в машину и уезжает. Хозяин угнанного «фордика», прижимая ладонь к разбитым губам, скрывается в магазине.
Жорик мчится с выключенными фарами по темной улице. Вроде бы ушел. Сворачивает в переулок.
Но тут дорога перегорожена. Впереди строительные работы. Тупик.
— Ну козлы! Все козлы! — стонет загнанный Жорик, разворачивается и гонит назад.