— Мы только тогда внесем свою лепту в сокровищницу всемирного искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть когда с возможным для нас совершенством и полнотой изобразим и выразим красоту, мощь и смысл наших родных образов — нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, мечты, нашу веру, и сумеем в своем истинно национальном отразить — вечное, непреходящее, — говорил среди близких друзей Виктор Михайлович. Эту же мысль он выскажет однажды и В. В. Стасову в беседе.
В. М. Васнецова стесняло большое общество, и только в узком кругу близких людей он мог, как, впрочем, и Шишкин, проводить свои идеи, говорить о них раскованно.
Выросший в семье священника, хорошо знал русскую историю, тяготел к народному фольклору, народным песням. Свято относился к родителям. Любил рассказывать, как в детские годы играл в бабки и городки с крестьянскими ребятишками, ездил в ночное. А как близок и понятен становился Шишкину В. М. Васнецов, когда принимался с увлечением говорить о том, как в их селе в престольный праздник устраивалась ярмарка, на которую приезжали купцы из дальних мест, сооружались около приходской церкви палатки, в которых торговали завезенным товаром…
Вятскую духовную семинарию Виктор Михайлович не закончил, но был благочестив и много сделал для русской православной церкви, верующих и русского искусства, расписывая Владимирский собор в Киеве.
Через много лет, 30 ноября 1896 года, на склоне своей жиани, напишет ему Иван Иванович: «Я горжусь Вами как кровным русским великим художником и радуюсь за Вас искренне как товарищ по искусству и, пожалуй, как земляк».
Стоит привести здесь дневниковую запись, сделанную В. М. Васнецовым 15 июля 1909 года в Ваньково-Рябове. (Запись, правда, датируется днем, далеким от описываемых здесь событий, но надо иметь также в виду, что к главным мыслям идут долгие годы и рассуждают о важных вещах в продолжение всей жизни.) Не эти ли мысли характеризуют взгляд Виктора Михайловича Васнецова на состояние духа русского общества с конца семидесятых годов прошлого столетия и кончая первым десятилетием века нынешнего?
«Высший пункт, определяющий добро и зло человеческого мира и человека, есть его дух…
В вещах и существах физического мира и порядка нарушения законов и норм их бытия ведут к разрушению их и смерти; так и нарушение законов и норм (заповедей) духовного бытия ведет к принижению, искажению, разрушению и смерти духа…
Если на человека нападает человек и будет угрожать жизни его — как поступать? Следует ли защищаться до последнего, т. е. не щадить жизни и нападающего? Если нападет племя на племя? народ на народ? Полагать нужно, что войны не избежать и защищать свое племя и народ следует до последнего. Такова страшная необходимость в мире физическом, животном. Не было бы нападающих, не явилось бы и защищающихся; не было бы борьбы со всеми ужасами. Если в животном мире борьба неизбежна, то в мире человеческом должно было ее избежать. Дух «добра» в человеке к тому бы и привел, и не явилось бы нужды нападать и защищать, но, увы, в человеке восторжествовал дух зла, нарушена духовная заповедь Бога, вопреки страшной угрозе смерти, и вошла в мир человеческий смерть. Первое преступление против жизни брата (даже кровного) совершено было не по нужде, не в защите своей жизни, а из зависти, греха духовного. Нарушена заповедь — закон жизни духовной человека, и открылась перед человеком область зла: борьбы, разрушения и смерти. Как законы физические непреложны для мира материального, животного, так законы духа непреложны, нарушение поведет к искажению и разрушению и гибели. Разум не оправдывает только веру в Бога, по требует Бога, и Бог есть факт; как для моего, сознания мое личное бытие и бытие окружающего меня мира есть живой, непреложный факт…
…человек с одной своей наукой, без Бога и Христа, неудержимо стремится к идеалу человека — культурного зверя, ибо если человек не носит в себе образа и подобия Божия, то, конечно, он зверь — высший зверь — образ и подобие зверино.
Так и Апокалипсис говорит, и говорит непреложную истину, самую научную — царство антихриста есть царство звериное! Вся история человечества есть борьба человека-зверя с человеком духовным, и там, где чувствовалась победа человека над зверем, — там светил свет Христа!
…Если бы в поиск человека возвысился духовный человек, тогда было бы торжество добра; но трудно сомневаться, что восторжествует снова в человеке культурный зверь: и не тут-то начало конца».
Тема антихриста, бесов занимала умы лучших людей России, которые понимали, сколь опасно проникновение бесов в духовную жизнь России. Напомним, именно в это время работает Ф. М. Достоевский над романом «Братья Карамазовы», мучительно размышляя о судьбе русского человека в пору торжества антихриста…
«Вообще в современной цивилизации есть какой-то глубокий внутренний порок», — заметит М. О. Меньшиков по прочтении следующего абзаца книги Данилевского «Россия и Запад»: «Европейские народы прошли через горнило феодальной формы зависимости и не утратили в нем ни своего нравственного достоинства, ни сознания своих прав; но в течение своего тяжелого развития они утратили одно из необходимых условий, при котором одном гражданская свобода может и должна заменить племенную волю: утратили самую почву свободы — землю, на которой живут. Эту утрату стараются заменить всевозможными паллиативами: придумали даже нелепое право на труд, который неизвестно чем бы оплачивался, — чтобы не назвать страшного слова права на землю, которое, впрочем, также было громко произносимо. Ежели и это требование должно быть удовлетворено, если и этот след завоевания должен быть изглажен, то все основы общественности должны подвергнуться такому потрясению, которое едва ли может пережить сама цивилизация, сама культура, имеющая подвергнуться такой отчаянной операции, — а подвергнуться ей должна она неминуемо».
Говорилось много в обществе и о страшной угрозе, идущей с Запада, — пролетариате — явлении, сопутствующим вырождению цивилизации, как о том утверждали руководители молодежи Ткачев и Лавров.
Надо полагать, рассуждалось о том и в доме у А. В. Прахова, ибо, по замечанию одной из его современниц, «художественный мир того времени был самым живым и содержательным».
«Впечатления петербургские тяжелы и безотрадны, — напишет в дневнике другой современник. — Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью: оттуда, а не отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душой, делающие доброе дело с верою и надеждою…»
Как точны эти слова в отношении таких художников, как В. М. Васнецов, В. М. Максимов, И. И. Шишкин. Как верны они будут и в отношении к Д. И. Менделееву…
С Д. И. Менделеевым Иван Иванович был дружен. Частенько бывал у него дома. Подолгу длились их беседы.
— Наша земля представляет великий соблазн для окружающих нас народов, — говорил Дмитрий Иванович, и Шишкин не мог не согласиться с ним.
Менделеев серьезно увлекался экономикой, и именно он создаст учение о промышленности и теории таможенного тарифа («святая святых экономической политики любого государства»).
— Какой я химик, я политэконом, — утверждал Дмитрий Иванович. — Сейчас важно понять, какая опасность идет с Запада для России. Как важно осознать, что есть опасность удушения российской промышленности иностранными конкурентами! Единения нам не хватает, а сила наша в единстве, воинстве, благодушной семейственности, умножающей прирост народа, да в естественном росте нашего внутреннего богатства и миролюбии.
В. Тищенко вспоминал: «Дочитав свой последний курс, Дмитрий Иванович заперся дома, никуда не выходил, никого не принимал. Потом стали ходить слухи, что он начал ездить к министрам. Все были очень заинтересованы: что он затевает? На третий день пасхи вечером он зовет меня к себе. Застаю его на обычном месте, на диване перед маленьким столиком, на котором он обычно писал. По другую сторону столика сидит художник И. И. Шишкин. На столике лист бумаги, вкривь и вкось исписанный отдельными словами.
Д. И. встретил меня очень радушно, познакомил с И. И. Шишкиным и говорит: «Задумал издавать большую газету. А вас, конечно, в редакцию». Я увидел, что он в хорошем настроении, и отказываться не стал.
«Вот мы с И. И. придумываем, какое название дать газете. Хотел назвать «Русь», да ее уже Аксаков издавал; хорошее название «Основа», как «Основы химии», — оказалось, тоже была. «Порядок» — Стасюлевич издавал. Придумал название «Родина», а вот Иван Иванович вспомнил, что газету «Родина» начал издавать, кажется, Авсеенко, да Буренин, фельетонист «Нового времени», перекрестил ее в «Уродину» и провалил. Теперь придумал «Подъем», этого еще не было.
Вот ради разрешения на издание газеты он и ездил по министрам. Однако Делянов и тут ему помешал».
Дмитрий Иванович ненавидел финансовую среду и тяготел более к среде художественной. Среди художников чувствовал себя спокойно, с интересом слушал их, посещал мастерские, покупал картины.
Знаменитые менделеевские «среды» посещали Крамской, Репин, Ярошенко, Мясоедов, Савицкий, Васнецов, Суриков, Шишкин, Куинджи. Они были их завсегдатаями. Из профессоров университета бывали на «средах» А. Н. Бекетов, А. Иностранцев, Меншуткин, Петрушевский. Бывала и молодежь.
Гости засиживались до глубокой ночи. Гул голосов, веселые взрывы смеха доносились из залы. Велись на «средах» деловые беседы, частенько возникали споры, тут же разрешались серьезные вопросы, беседы серьезные перемежались с беседами веселыми, остроумными. Тут всякий чувствовал себя свободно. На «средах» собирались люди разных направлений, но присутствие Дмитрия Ивановича усмиряло страсти. Да и характер хозяина был таков, что лишал всякой возможности отдавать дань людским слабостям — пересудам, сплетням. Веяло от него Русью, которую он любил.
Осенью 1877 года с нетерпением ждали новостей из Болгарии, где шла война с турками. Государь находился в армии. С ним же находился наследник.