Не безлюбопытно прочитать ответы Ивана Ивановича на вопросы газеты.
«Главная черта моего характера? Прямота, простота. Достоинство, предпочитаемое мною у мужчины? Мужество, ум.
Достоинство, предпочитаемое мною у женщины? Честность.
Мое главное достоинство? Откровенность.
Мой главный недостаток? Подозрительность. Мнительность.
Мой идеал счастья? Душевный мир.
Что было бы для меня величайшим несчастьем? Одиночество.
Кем бы я хотел быть? Действительно великим художником.
Страна, в которой я всегда хотел бы жить? Отечество.
Мои любимые авторы-прозаики? Аксаков, Гоголь, Толстой как беллетрист.
Мои любимые поэты? Пушкин, Кольцов, Некрасов.
Мои любимые композиторы и художники? Шуман и Серов.
Пища и напитки, которые я предпочитаю? Рыба и хороший квас.
Мои любимые имена? Имена моих детей.
Как я хотел бы умереть? Безболезненно и спокойно. Моментально.
Мое состояние духа в настоящее время? Тревожное.
Недостатки, к которым я отношусь наиболее снисходительно? Те, которые не мешают жить другим.
Что меня теперь больше всего интересует? Жизнь и ее проявления, теперь, как всегда. Положение дел в Европе.
Мой девиз? Быть русским. Да здравствует Россия».
Мастерство его общепризнано. А. Боголюбов уговаривает И. И. Шишкина прислать за границу свои работы для продажи. «… то, что Вы делаете, поверьте мне без лести, почище всех Аппианов и Аллонже, маньеристов, наводняющих здешние магазины. Надо им муху с носа сшибить русским кулаком».
Но И. И. Шишкин не торопится с ответом.
Техника его настолько совершенна, что вызывает восхищение у художников и зрителей.
В. Н. Бакшеев вспоминал, как однажды, когда он копировал голову девочки с картины И. Е. Репина «Не ждали», в зал, где находился этюд И. И, Шишкина «Сосны, освещенные солнцем. Сестрорецк», вошли В. В. Верещагин и П. М. Третьяков: «Посмотрев этюд «Сосны», Верещагин с каким-то восторгом воскликнул: «Да, вот это живопись! Глядя на полотно, я, например, совершенно ясно ощущаю тепло, солнечный свет и до иллюзии чувствую аромат сосны». Когда они ушли, я подошел к этому этюду и долго всматривался в него. «Как Василий Васильевич прав! — подумал я. — Это живой кусок природы, подлинная жизненная правда, принесенная на холст».
Через десятки лет В. Н. Бакшеев назовет этюд жемчужиной русского искусства.
«Я никогда ничего такого живописного у Шишкина не видал», — писал В. Д. Поленов Н. В. Поленовой.
В воспоминаниях хранителя картин Н. А. Мудрогеля «Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее» находим такие строки: «Между прочим, есть у нас в галерее этюд Шишкина «Сосны, освещенные солнцем». Очень хороший этюд. Третьяков так ценил его, что одно время держал его не на стене, а на особом мольберте. Так много солнца здесь, так ярко все!»
Кажется, нет такого, что было бы неподвластно кисти художника.
В 1885 году И. И. Шишкин написал «Туманное утро». Его интересовало изображение изменчивого состояния природы. С задачей справился блестяще. И. Н. Крамской назвал «Туманное утро» одной из удачнейших вещей его.
В 1889 году Иван Иванович представил на XVII передвижной выставке картину «Туман». Удивленный тонкостью кисти художника, благосклонный к творчеству его, некий зритель произнес шутливо, но благожелательно:
Иван Иваныч, это вы ли?
Какого, батюшка, тумана напустили.
Много работая в технике офорта, не будучи портретистом, Иван Иванович в 1886 году создает меж тем глубоко психологический автопортрет.
Его же пейзажи, выполненные в той же технике: «Опушка», «Чернолесье», «Пески», «Папоротник» были признаны подлинными шедеврами.
«…если он — один из первых в ряду современных русских живописцев пейзажа, то как гравер-пейзажист — единственный и небывалый в России, — писал А. И. Сомов. — Мало того, среди аквафортистов столь богатой мастерами этого рода Западной Европы найдется лишь мало соперников ему по искусству передавать в гравюре растения, особенно густые леса, сосны и ели. Живи и работай он в одном из таких центров художественной деятельности, как Париж, Лондон и Вена, или заботься он о распределении своих эстампов вообще в чужих краях — известность его сделалась бы широкою. Но, к сожалению, он не умеет или не желает искать репутации вне пределов своей Родины. Он горячий патриот и довольствуется тем, что его знают и уважают соотечественники».
Нельзя не привести здесь любопытного признания Н. П. Вагнера, сделанного в начале 80-х годов: «Мой добрый знакомый А. Н. Я-й рассказывал мне, что в одном магазине картин и рисунков в Дюссельдорфе он встретил рисунки пером Шишкина. Хозяин магазина хранил их как святыню и, показывая их моему знакомому, сказал:
— Вот вещи, которые я никогда никому не продам, потому что им нельзя назвать цену. Если бы ваш художник остановился и сосредоточился на таких рисунках, то давно бы имел громадное состояние».
В 1886 году, издав третий альбом офортов, в 26 листов, Иван Иванович, уступив настояниям А. П. Боголюбова, отправил несколько листов в Париж.
Его офорты называли маленькими «поэмами в рисунках».
Только те, кто знает кропотливую технику офорта[15], может понять, сколько труда и усилий было потрачено на издание их. Малейшая ошибка — и начинай все сначала. Сколько вполне законченных досок переделывалось им, ибо он считал, что они недостаточно полно передавали нужное настроение.
Издатель одного из его альбомов офортов А. Ф. Маркс, наблюдавший за работой художника, вспоминал следующее: «Он не только печатал листы, но и варьировал их до бесконечности, рисовал на доске краской, клал новые тени, делал другие пятна, звезды, лунные блики… Весь в возбуждении работы, сильный, уверенный. он являлся действительно большим мастером, напоминающим собою художников былого времени».
Рисунки же углем, представленные на выставке Академии художеств, привели всех в восхищение, ибо такого богатства черного цвета в русской живописи до И. II. Шишкина не показывал никто.
Трудно было поверить, что такие разные по настроению пейзажи воссозданы простым углем.
Работа, работа, работа… Закапчивая одну картину, он натягивал холст на подрамник для следующей. То, что иные делали за неделю, он успевал сделать за день.
Ходил по мастерским друзей, знакомых. Его интересовало, что делают они, чем дышат.
Известно, в октябре 1886 года он настоял на том, чтобы И. Е. Репин закончил работу над портретом М. И. Глинки. Илья Ефимович, как известно, был в отчаянии, ибо портрет не шел, и готов был «перекрестить» «этот злосчастный опыт».
Невозможно теперь узнать в подробностях разговор, произошедший между Иваном Ивановичем и Ильей Ефимовичем, но важно отметить, что Шишкин горячо одобрил идею создания картины. Ему было дорого все, что связано с Россией, что составляло ее гордость. От Ивана Ивановича Репин узнал о том, что на украшенной литьем с нотными знаками решетке, которая предназначалась для памятника М. И. Глинке в Смоленске, названия произведений композитора воспроизведены трудно-воспринимаемой простым народом вязью.
— Многое же теряется от этого в памятнике, — сердился Иван Иванович.
Известно, Шишкин, Репин и Литовченко осмотрели эту решетку, выставленную для обозрения перед отправкой в Смоленск. «Шишкин нападал на вязь подписей, в самом деле, черт ногу сломает, пока доберешься до слова; сто раз читаешь, рассердишься, пока уразумеешь эти искалеченные буквы», — писал И. Е. Репин.
25 февраля 1887 года на открывшейся в доме петербургской дамы-меценатки Боткиной XV передвижной выставке зрители могли увидеть известную теперь всем картину И. Е. Репина «Глинка в эпоху создания Руслана».
Возле же картин Ивана Ивановича «Дубы», «Дубовая роща», «Пески», как и в прошлом году, перед «Заповедной дубовой рощей Петра Великого в Сестрорецке», стояла масса народа.
Днем раньше выставку посетил государь. Он был необыкновенно мил и деликатен, перед каждой картиной, которую он желал приобрести, спрашивал, не заказана ли она кем-нибудь, и, получив отрицательный ответ, говорил, что оставляет картину за собой.
Он приобрел картину Мясоедова «Косцы», шишкинские «Дубы», маленькую вещь В. Маковского и большое полотно Поленова «Христос и грешница». Уезжая, поблагодарил всех за прекрасную выставку, разрешил все приобретенные им картины везти в провинцию, пожелал успеха.
— Его величество перед суриковской «Боярыней Морозовой» долго стояли, — передавали на другой день в публике.
О шишкинских дубах говорили, что никем и никогда еще в России они так не передавались.
— Мастерство и полное овладение предметом достигли пределов возможного, — высказывали мысль свою люди искушенные. — Далее идти нельзя.
— Современное европейское искусство, можно сказать, светит да не греет. Про наше, русское, того не скажешь, — говорили другие.
В 1898 году В. М. Васнецов закончит работу над картиной «Богатыри», начатую в 1881 году. Как близки по духу эти две картины; васнецовские «Богатыри» и шишкинская «Дубовая роща».
Были на XV передвижной выставке и работы II. Н. Крамского: портреты Е. И. Ламанского, О. В. Струве, П. М. Ковалевского. Вряд ли мог предвидеть Иван Николаевич, что это его последняя выставка. 24 марта его не станет.
Отношения со многими из членов Товарищества художественных передвижных выставок у Крамского были сложными. В последнее время Иван Николаевич все более склонялся к мысли, что Товариществу как идее пора умирать. «Дай бог, чтобы я ошибался, но если Академия хоть два-три года устроит передвижные — конечно, Товарищество как идея убито разом! Для всех ясно будет одно, что и та и другая группа желает только побольше получить с публики двугривенных. Какая жалкая перспектива! — писал он 16 июля 1886 года В. В. Стасову. — Что я вынес за эту зиму со времени возникновения слуха о передвижных академических выставках?! И никому это не казалось таким, как мне. По ходу человеческих дел я жду, что Товарищество прибьет к берегу, как негодное бревно, а главное русло весело побежит вперед, и надолго!» Через пять дней в письме к В. В. Стасову он выскажется более категорично: «Товарищество как форма отжило свое время».