Изредка ходил он в театр, любил особенно оперу, но чаще предпочитал попросту посидеть с друзьями.
Лет в сорок он пришел к мысли, что, нажив огромное состояние, многое можно будет изменить в этой жизни. Он считал, бороться со всяким злом можно только деньгами. Надо только распределять их разумно.
Целеустремленный и настойчивый, он упорно шел к своей цели. Купил и привел в порядок три огромных пятиэтажных дома. Покупал, перепродавал и зарабатывал на картинах. Не стеснялся не слишком благовидных финансовых операций, для него цель оправдывала средства.
А хотел он одного — помогать студентам Академии художеств, тем, кто особенно нуждался в помощи. И добился своего. На его деньги уезжали они за границу, больные отправлялись на курорты, на лечение, многие получали помощь от него, когда, казалось, ждать ее не от кого было.
Он чуть ли не в три раза дороже продал свой дом, чем купил — за четыреста тысяч, но вскоре сто тысяч отдал в Академию на премии художникам за картины.
На себя тратил мало. Даже прислуги не имел. Единственная роскошь, которую он позволил себе, был маленький сад на крыше дома. «Семирамидины сады», любил говорить Иван Иванович Шишкин, бывая в гостях у Архипа Ивановича. Они подружились в конце восьмидесятых годов. Куинджи бывал у Ивана Ивановича чуть ли не каждый день. Говорили об искусстве, о борьбе добра и зла в обществе, обсуждали работы Ивана Ивановича, даже мелом чертили перспективу задуманной или ‘начатой картины, выискивая верное решение. Иван Иванович долгое время находился под обаянием Архипа Ивановича и называл его чародеем. Как человек наблюдательный, он подметит, что честолюбие было главной и, может быть, единственной слабостью Куинджи, но до поры до времени не придаст тому большого значения.
Много было верного и близкого в его суждениях, высказываниях. Любопытно было и послушать этого «хитрого грека».
— Меня давно уже, — говорил Архип Иванович, — занимает вопрос о причине влияния пейзажа на зрителя именно теперь, в наше время. В древности ведь пейзаж был не особо почитаем. Даже в XVI веке, помните, Иван Иванович, пейзаж если и был, то служил рамкой: тогда вдохновлялись человеком, тогда поклонялись уму человеческому. В старину пейзажу не было места. Теперь другое. Теперь разуверились в самобытной силе человеческого разума и в том, что верный путь к истине можно найти, только углубясь в самих себя, становясь метафизиком, поняли, что, изучая природу, поймут лучше и себя. И век наш когда-нибудь будут характеризовать появлением естествознания и пейзажа в искусстве. Оба черпают из природы. Бесконечное, высшее, разумнейшее, божественное и вдохновляющее нашлось вне человека, в понимании, изучении и изображении природы.
— Вот-вот, — соглашался Иван Иванович.
— И думается мне, как естествознанию принадлежит в близком будущем высшее развитие, так и пейзажной живописи между другими родами искусств. Человек не потерян как объект изучений и художества, но он является теперь не как владыка, а как единица в числе.
Кроме любви к искусству, была у обоих и еще одна страсть — к птицам, объединяющая их. В доме у Ивана Ивановича была даже птичья комната: канарейки, скворцы, синицы оглашали ее своим пением. У Архипа же Ивановича чуть ли не со всего Васильевского острова слетались воробьи и вороны в его сад, когда он в полдень выходил на крышу с зерном и кормил их. Он подбирал на улицах больных птиц, лечил их. Рассказывали, птице, заболевшей дифтеритом, он вставлял перышко в горло и тем спас ее от гибели. Живой, разгоряченный беседой, он вдруг внезапно грустнел, а на вопрос, что случилось, вздыхая, жаловался на жену:
— Вот моя старуха говорит: с гобой, Архип Иванович, вот что будет — приедет за тобой карета, скажут, там вот на дороге ворона замерзает, спасай. И повезут тебя, только не к вороне, а в дом умалишенных.
И слушатель не мог удержаться от смеха.
По заказу петербургского издателя П. П. Кончаловского, одного из пайщиков известного книгоиздательства И. Н. Кушнерева, Иван Иванович исполнил два рисунка к произведениям М. Ю. Лермонтова, собрание сочинений которого готовилось к выпуску в свет и приурочивалось к 50-летию со дня гибели поэта. В подготовке богато иллюстрированного издания приняли участие Врубель, Серов, Васнецов, Поленов… Иван Иванович выбрал для иллюстрации два стихотворения: «Сосна» и «Родина». Работа над рисунками навела на мысль написать и картину маслом «На севере диком…». Когда ее увидит В. К. Бялыницкий-Бируля, он, человек требовательный, скажет: «Помните М. Ю. Лермонтова «На севере диком…» — лунная ночь, сосна как ризой одета. Я убежден, что если бы Лермонтов увидел картину Шишкина, он был бы счастлив».
В зиму 1890/91 года Иван Иванович несколько раз выезжал в Мери-Хови. Ему важно было наблюдать зиму и снег. Зимние сюжеты заинтересовали его. На мызе у дочери им написаны были «Морозный день», «На севере диком», «К вечеру».
Именно в то время П. Ф. Исеев, как уже говорилось, был снят с должности конференц-секретаря по обвинению в расхищении значительных государственных сумм, отдан под суд и сослан в Сибирь. В. И. Якоби, который был близок с ним и пользовался его покровительством и поддержкой, а потому и сам имел влияние в Совете Академии, пострадал также.
В. Д. Поленов писал жене: «Эти дни в русском артистическом мире — огромная сенсация по поводу выгонки из Ак. худ. Исеева и Якоби. А я нахожу, что таких исеевых у нас так много, что всегда найдутся новые, тем более, что дело не в них, а в тех, кто во главе стоит…» Мнение В. Д. Поленова совпадало с точкой зрения П. П. Чистякова, который считал, пока «чиновник действует, Ак. художеств вне зависимости от лиц, занимающих административные посты, будет приходить в упадок».
В Академии художеств под председательством президента великого князя Владимира комиссия (в числе ее были и некоторые из передвижников) работала над новым уставом. В. В. Стасов, предчувствуя, что реорганизация неминуема и многие художники перейдут преподавать в Академию, бранился, рвал и метал против В. Д. Поленова и других за то, что они «опозорили» имя передвижника, приняв участие в реформе Академии. По обыкновению, говорил в горячности «кучу вздора», по выражению одного из современников.
В комиссии же пришли к общей мысли, что Академия есть собрание из всех выдающихся деятелей по искусству в России, она будет заведовать всем делом поддержки и развития искусства в России. Предполагалось, первый состав будет назначен государем. Решено было, что под ближайшим наблюдением Академии станет находиться Высшая школа изящных искусств. Состоять она будет из натурного класса и мастерских. Назывались предположительно и фамилии возможных преподавателей: Репина, Чистякова, Васнецова, Шишкина. Куинджи…
Весну и лето Иван Иванович работал в Ораниенбауме. Возвратившись с семьей осенью в Петербург, он задумывается о ретроспективной выставке своих этюдов и рисунков, написанных за 40 лет. Важно было собрать по годам, в строгом порядке, все рисунки, офорты, литографии и цинкографии… Да, именно так. от первого ученического рисунка до картины «В лесу гр. Мордвиновой…», написанной этим летом, на которой в изображенном старике внимательный зритель узнал бы самого Ивана Ивановича.
Ретроспективную выставку, связанную с двадцатилетием художественной деятельности, решил устроить и И. Е. Репин. Вместе начали вести переговоры с Академией художеств о выделении помещения для выставки. Была и еще одна цель, которую преследовали художники: устраивая выставку в стенах Академии, они начинали глубокий разговор с ее учениками о важности реализма в искусстве.
Разрешение на выставку было получено, и Шишкин занялся приготовлением к ней. Нужно было привести триста этюдов и почти столько же рисунков в порядок. Работы пропасть.
«В голове у меня сумбур от затеянной мною выставки своих этюдов, столько хлопот и разных страхов. Пускаюсь в большое мирское плавание… А как на меня накинулись за (Мою выставку Ярошенко, Брюллов, Лемох, — но я огрызаюсь сильно. Да, еще забыл одного — Куинджи, этот миллионер о «честности высокой говорит», — писал Иван Иванович 15 ноября 1891 года А. А. Киселеву.
Н. А. Ярошенко, узнав от Ивана Ивановича Шишкина о готовящейся выставке, вспылил.
— Идти в Академию значит пачкать свою репутацию, — сказал он. Его поддержал Куинджи.
— Да поймите вы, — доказывал, сердясь, Иван Иванович, — я имею дело только с залой Академии, Товарищество наше всю жизнь боролось не со стенами, а с людьми, которые там были.
С Н. А. Ярошенко поссорились всерьез. Остальные глухо и недовольно ворчали, поговаривали, что он сам себя хоронит, даже называли выставку «посмертной».
На заявление одного из старых товарищей он так обиделся, что готов был порвать с Товариществом. На «средах», когда передвижники собирались у него в доме, он уходил в другую комнату и в общем разговоре не участвовал, ибо боялся сорваться и наговорить дерзостей. Сам он знал, что не заигрывает с Академией. В одну из «сред», разгоряченный общим возмущением (один лишь Куинджи начал потихоньку заступаться за него), Иван Иванович пошел в наступление.
— Занять на время залу Академии не значит войти в ее состав, признать какое-нибудь ее начальство, — говорил он. — Вы хоть это способны понять?
Все чувствовали искренность слов Ивана Ивановича и начали говорить, что ничего не имеют против него, что все были недоразумения.
Худой мир лучше доброй ссоры, решили все, и мир был заключен.
26 ноября 1891 года выставка открылась в залах Академии художеств и имела небывалый успех. Всех поражало, что все это сделано одним человеком: 300 этюдов и более 200 рисунков. И это лишь черновая работа!
Иван Иванович, довольный, говорил:
— Вы, нынешние, ну-тка!
Он уже не сердился на товарищей, может быть, памятуя слова В. Д. Поленова: надо брать у людей, что в них есть хорошее, а не портить себе существование их дурными сторонами.
В каталоге выставки приводятся слова Шишкина: «В деле искусства — будь то живопись, архитектура или другая отрасль — великое значение имеет практика. Она одна только дает возможность художнику разобраться в той массе сырого материала, которую доставляет природа. Поэтому изучение природы необходимо для всякого художника, а для пейзажиста в особенности.