«Императрица» взглянула на меня так, словно я проявил чудовищную бестактность.
– Надо признать, – она усмехнулась, глядя мне в глаза, – еда и питье были высочайшим снисхождением у этого ублюдка. Их еще надо было заслужить. Если ты стонешь, к примеру, или кричишь, или брыкаешься, ты не получишь ни того, ни другого. Кормил и поил он только молчаливых из нас. Зачем, говорит, вас кормить, если все равно скоро подохнете и трупы ваши здесь никто не найдет.
– Но как он это делал? Я кормежку имею в виду.
– Элементарно, с ложечки, – «императрица» удивленно пожала плечами, словно спрашивая, знаю ли я другой способ. – Не из соски же ему взрослых баб потчевать! Его бы так самого кто покормил! По чуть-чуть. Мне досталась один раз холодная жидкая овсянка без соли, другой раз – холодное несоленое пюре. До сих пор, как вспомню, так наружу желудок выворачивает. Скорей всего, он приносил эту ботвинью из дома. Микроволновки в крематории не было, подогреть негде.
– То есть он отлучался?
– Естественно, и надолго. Так надолго, что порой я думала, не решил ли он претворить свою угрозу в жизнь.
– Кстати, в подвале было холодно, наверное?
– Да уж не Мальдивы. Но это не главное неудобство. Все же май на дворе. – «Императрица» так резко покраснела, что я испугался – все ли в порядке у нее с артериальным давлением. – Одежду… этот ублюдок периодически с нас снимал… расстегивал, задирал. Ему никто при этом помешать не мог! Он извращенец, а мы были беззащитны. Правда, мне грех жаловаться.
– В смысле? – мне показалось, что я ослышался. – Что значит, грех жаловаться? В крематории что, были VIP-матрацы?
– Иронизируете? Нет, конечно. Я вообще не понимаю, с какой целью он меня похитил, – почти справившись со смущением, продолжала Лидия Самсоновна. – Как бы это сказать… Я его не привлекала, он ко мне… не приставал. Две другие были, как мне кажется, помоложе и пофигуристей. Особенно доставалось той, которую он называл Кирой.
– Как он с ней разговаривал, вы слышали?
– Вы будете смеяться, но ей он предлагал стать его женой. Это в крематории-то! Он, извиняюсь, хотел ее, вожделел всеми фибрами души. Но только чтобы по согласию, чтобы она покорилась, согласилась. Хотел закатить свадьбу на триста персон. И тогда он всех отпустит…
«Императрица» вдруг замолчала, тихонько встала и на цыпочках подкралась к двери. Резко открыв ее, обнаружила за ней присевшего на корточки Бориску. В руках он держал поднос с дымящимися чашками.
– Подслушиваешь?!
– Ой, мамочка, – зажмурившись, запричитал толстяк-сынишка, – я как раз предложить вам хотел…
Мне подумалось, что если она сейчас отвесит увальню оплеуху, что смотрелось бы вполне естественно, учитывая ее экспрессивность, то кофе мне точно не видать.
Однако «императрица» справилась с эмоциями, повернулась ко мне, разведя руки в стороны. Как бы показывая, что в другой раз непременно треснула бы, но сейчас у нее гость.
– Ставь поднос на столик, и чтобы духу твоего через миг не было! Марш готовиться к экзамену!
Спустя пару минут мы продолжали беседу, прихлебывая ароматный напиток.
– Наша жизнь и свобода фактически находились в руках этой Киры. Уж не знаю, не видела – связанные эти руки были или нет. Кто она ему? Первая пылкая любовь молодости? Страсть всей жизни? Как он ее только не называл, какие сказочные горы не обещал!.. Мне бы кто такое хоть раз предложил…
– Да, ситуация патовая, – признал я, ставя свою чашку на поднос. – Но думаю, что вас он все равно бы не освободил, согласись эта Кира на его предложение. А она, значит, ни в какую? Может, были хоть какие-то намеки? Оставляла она ему свет в конце тоннеля?
«Императрица» смерила меня подозрительным взглядом с ног до головы:
– Вы, Илья Николаевич, вообще-то были в том крематории? Представляете, какое мычание там… ни вечера, ни утра, ни чаю попить, ни почесать, где чешется. А если, прости господи, месячные? У всех троих глаза завязаны. И вы хотите, чтобы я в таких условиях вслушивалась в чужие разговоры?
Она неожиданно распахнула халат, и я увидел синюшные кровоподтеки на лодыжках.
– Я все понимаю, Лидия Самсоновна, – примирительно начал я, – но еще один вопрос… Вы не помните каких-то особенных запахов? Может, простите, от маньяка чем-то пахло?
– Пару раз дышал он мне в самый нос, – задумалась «императрица». – Вы знаете, будь я врачом, я бы заподозрила у него диабет.
Услышав это, я чуть не выронил чашку с недопитым кофе. Все проведенные анализы свидетельствовали, что с уровнем сахара у Бережкова все в порядке. Однако эндокринный диагноз снова и снова всплывал на поверхность. Мистика, да и только!
– Почему вы заподозрили диабет? – спросил я ее на всякий случай, хотя примерно знал, что она мне ответит.
– У меня мама, царство ей небесное, болела диабетом. Поэтому я всегда стараюсь соблюдать диету, сдаю периодически кровь на сахар…
– Лидия Самсоновна, не отвлекайтесь, пожалуйста.
– А я и не отвлекаюсь, молодой человек, – обиженно заявила «императрица». – Я вспомнила это для того, чтобы вы поняли, откуда я знаю, у кого изо рта пахнет ацетоном.
– От маньяка пахло ацетоном?
– Однозначно. Этот запах я не спутаю ни с чем.
В этот момент у «императрицы» запиликал сотовый, она извинилась и, достав аппарат из кармана, поднялась и медленно вышла из комнаты.
Проследив за ней, я незаметно проследовал в комнату Бориски, стараясь не создавать лишнего шума. Парень лежал в наушниках на небольшой тахте, которая удивительным образом выдерживала его вес, явно подходивший к сотне килограммов.
Трудно сказать, что мной двигало в тот момент. Прекрасно понимая, что права беседовать с сыном Ощепковой мне никто не давал, и никак не оправдывая свой поступок, я все же решил рискнуть.
Сыграть ва-банк, проще говоря.
Почувствовав мое присутствие, парень вскочил, сорвав с головы наушники. Чего в его глазах было больше – страха или возмущения, я бы не осмелился определить в тот момент. На всякий случай я прикрыл за собой дверь. Вот, теперь у нас настоящий тет-а-тет!
– Что вам здесь надо? – крикнул Борис осипшим голосом, отступая в дальний угол.
– Скажи, это ведь не твоя была идея найти щенка зиненхунда! Кто тебе ее подсказал?
Хирург-невидимка
– Тактика должна быть наступательной, – заключил Ираклий, закрепляя камеру на треноге. – Пациент должен понимать, что он не в санатории, хотя его и кормят здесь бесплатно.
– С Лекарем эта тактика, скорее всего, не прокатит, – постарался я немного смягчить категоричность коллеги. – Вчера он у меня от одного портрета так со стула кувыркнулся, что чуть сотрясение себе не заработал. Повредит себе головушку – кому от этого лучше будет?
– Полностью поддерживаю, Илья Николаевич, – подал голос Либерман, оторвавшись от истории болезни. – Калечить подследственных не входит в наши задачи.
Сегодня – второе заседание экспертной комиссии, на которой мне предстоит докладывать о результатах первой недели обследования. Надо признать, хотя Либерман был посвящен во все перипетии наших с Лекарем бесед, я волновался, как перед выпускными экзаменами в школе.
Ведь я узнал Лекаря.
Фактически неделю я беседовал с убийцей своей дочери! Чего греха таить, все эти десять лет мне было не по себе от того, что он ходит где-то, дышит со мной одним воздухом, небо коптит.
А должен, по идее, сидеть в тюрьме. Не раз и не два за эти годы я пожалел, что не написал в свое время заявление. Не говоря уже о том, что Эльвира, узнав о таком «милосердии», обозвала меня половой тряпкой, о которую все вытирают ноги.
Доказав, что Лекарь вменяем, я фактически посажу его в тюрьму, реабилитировав себя пусть не в глазах бывшей супруги, так хотя бы в своих собственных. Расклад изменился, у меня появился железобетонный мотив.
Но не дай бог проговориться коллегам или полиции.
С другой стороны, узнал ли меня Лекарь? Как я убедился за это время, он был гениальным мистификатором. Мог отчебучить в любой момент такое, что все предыдущие его трюки казались в одночасье детским лепетом. Что, если, узнав меня, он готовит свой контрвыпад?
Я терялся в догадках.
С одной стороны, было здорово, что Ираклий решил заснять поведение Бережкова на камеру – как видеоматериал для своей будущей работы по психопатиям. С другой, это была палка о двух концах, и Либерман напомнил ему, что делать это мы можем лишь с согласия пациента – если тот заартачится, камеру придется убрать.
– Это как понимать, коллеги? – неожиданно прозвучало со стороны дверей. Мы с заведующим одновременно подняли головы, а Ираклий чуть не свалил свою видеокамеру с треноги. – Здесь что, утренник в детском саду? Или съемки очередного шоу «из жизни психов»?
В проеме, заслоняя маячившего сзади охранника, стоял Бережков и говорил совершенно чужим – надтреснутым – голосом. Если честно, я бы так подделать тембр не смог. При этом очков на нем не было! И прическа, и взгляд – все было другим.
– Константин, добрый день, проходи, садись, – попытался я взять ситуацию под контроль, но не тут-то было.
– Это вы к кому сейчас обратились, милейший? – задрав подбородок, уставился он на меня совершенно незнакомо. Мне в глаза смотрел человек, которого я еще не встречал в своей жизни. – Может, к тому, кхе, кхе, кто привел меня сюда, так у него, пардон, другие функции, ему проходить незачем. Тем более – садиться.
У меня в голове со скоростью звука пронесся недавний диалог с Немченко о раздвоении личности Бережкова. Не мог ли подслушать его Лекарь в тот момент? Исключено.
– Брось ломать комедию, Константин! – Либерман отложил в сторону историю и указал рукой на стул. – Прошу!
– Коллеги, давайте расставим все точки над «i», – скрестив, насколько позволяли «браслеты», руки на груди, пациент прошелся перед нами туда-сюда. – Чтобы больше никому было неповадно… Насколько я в курсе дел, ни один из вас профессорским званием не обладает, поэтому я буду говорить, а вы, – он указал пальцем на каждого из нас, – извольте слушать. И отвечать тогда на мой вопрос, когда я дам вам слово.